Новый век начался с понедельника - Омельянюк Александр Сергеевич (полная версия книги TXT, FB2) 📗
Платон еле сдержался, чтобы не прослезиться. Он давно это чувствовал.
Мать даже внешне вела себя как-то странно. Как будто со всеми и всем прощалась. Но при этом она была в очень хорошем, каком-то приподнятом настроении и умиротворённом состоянии.
Единственное, что её угнетало больше всего, это неуравновешенный, а иногда просто взрывной, характер её младшего внука Иннокентия.
– «Сын! Не упусти парня! За ним нужен глаз, да глаз! А то он таких наворочает дел, сам не расхлебаешь!».
Платон всегда прислушивался к материнским советам в части воспитания детей, анализа поведения и характеров других людей – советам бывшего и весьма успешного педагога.
Но всё его подсознание жило предчувствием неумолимо надвигающейся беды. Он гнал от себя назойливые мысли, но они настойчиво, раз за разом всё же лезли в его голову, частично парализуя его волю и даже наводя на него некоторый страх, а то и почти животный ужас.
Насмотревшись на терзания Ксении, ему, особенно теперь, никак не хотелось терять свою мать.
Но холодный рассудок всё же подсказывал близость развязки.
Чтобы как-то отвлечь матушку от пораженческих мыслей, Платон, больше интуитивно, чем осознанно, вовлёк её, помимо приготовления пищи и мытья посуды, ещё и в некоторые новые домашние дела.
Сославшись на неумение и нежелание Ксении вязать, он попросил мать заштопать его тёплые носки.
Та с удовольствием согласилась. И хотя её зрение уже потеряло остатки остроты, она всё же очень старалась доставить своему любимому сыночку хоть такую пользу и радость.
Чуть позже Платон начал достраивать забор между ними и соседями. И Алевтина Сергеевна была вынуждена ему в этом немного помочь.
Забор, в виде сетки «рабицы», закреплённой на асбоцементных столбах, предстояло натянуть лишь по линии от уровня дома до угла участка, где стояла её любимая берёза-талисман, то есть практически до металлических ворот, закрыв их участок автомобильной стоянки.
Мать, сидя на стуле и одновременно, иногда помогая себе тростью, как могла, держала рулон сетки, периодически с укоризной поглядывая на должников-соседей.
Вскоре забор был готов, и Платон торжественно объявил об этом матери:
– «Мам! Наша с тобой давняя мечта наконец-то сбылась! Посмотри, как стало уютно и красиво!».
На фоне забора и берёзы он даже сделал фотографию Алевтины Сергеевны, якобы садящейся в Волгу. Тогда сын ещё не знал, что эта фотография матери станет её прижизненно последней.
Вскоре, 28 августа, во вторник, они отбыли в Москву.
По пути его старая, 24-ая, бывшая генеральская Волга с № 00-41 часто барахлила. Платону приходилось несколько раз останавливаться и поправлять свечи, а потом вообще ехать только на второй передаче.
В Москву прибыли поздно и мать, похвалив сына за аккуратную езду, оставила его у себя на ночёвку, так как к тому же, возвращаться поздно ночью в гараж на неисправной машине было бы безумием.
Уже потом Платон подумал, что Бог тогда, как будто бы с неохотой, отпускал их с дачи в Москву, а потом дал ему ещё один шанс побыть последний раз дома со своей матушкой.
С одной стороны Платон был доволен, что на даче всё обошлось. Он выполнил свой сыновний долг, дал возможность маме хорошо отдохнуть и физически и морально, поднабраться сил для длительной зимовки в городе.
С другой стороны его волновала жизнь матери после летнего сезона. Теперь на неё вновь обрушаться домашние заботы, хлопоты и вечные споры-ссоры со, совместно с ней постоянно проживавшим старшим внуком от дочери, – Василием.
Да, так оно и получилось. Не успела бабушка как следует освоиться после возвращения домой, как уже на следующий день, в среду, внук ошарашил её сообщением о скорой женитьбе и приводе в дом своей второй половины.
Такая информация привела старушку в душевный трепет и тревогу, вылившиеся во второй, спустя почти семь лет, инсульт с параличом всей правой стороны тела. И уже в четверг сестра Платона, Настасья, обнаружила, с утра лежащую, почти обездвиженную мать, лишь во второй половине дня, к счастью для всех придя в это день её навестить. Почти через час мать увезли в больницу, из которой она уже не вышла.
За исключением тут же внезапно заболевшей Настасьи, Платон и Василий дважды в день поочерёдно навещали Алевтину Сергеевну. Лечащий врач сразу объяснил родственникам, что дело серьёзное. Всё решит первая неделя. Если к её концу больная хоть немного оправится, то будет, хоть сколько-нибудь и как-нибудь, жить. А если нет, то конец безысходен, и медицина тут бессильна.
Окружив мать и бабушку возможной заботой, мужчины делали всё, что могли сами. Для ухода за лежачей больной Василий раскошелился на наём медсестры.
Однако по их общему мнению та не очень-то себя утруждала выполнением возложенных на неё обязанностей. Пришлось нанять ещё и другую.
Дни шли. Самочувствие Алевтины Сергеевны поначалу несколько улучшилось. Хоть и с трудом, еле шевеля непослушным языком, она ещё могла вести недолгие беседы со своими старшими мальчишками. Но на седьмой день, в среду, началось ухудшение её состояния.
Последующие три дня Алевтина Сергеевна уже не могла говорить сама, понимая всё, что говорили ей.
В короткие перерывы сна, в который её ввергали сильнодействующие лекарства, сыну и внуку приходилось угадывать её желания, правильное исполнение которых она подтверждала невнятными звуками, веками глаз, или слабым пожатием руки.
Василий сообщил обстановку уже несколько выздоравливающей матери, а Платон попросил её хотя бы в субботу и воскресенье навестить их матушку, дав ему возможность перевести дух и съездить на дачу поработать.
Но на девятый день, в пятницу вечером, после последнего визита сына, наступило уже резкое ухудшение состояния её здоровья.
Ещё находясь в сознании и понимая свою перспективу, Алевтина Сергеевна попросила верующего внука обеспечить её соборование, что и было им быстро организовано.
После священнодействия, днём в субботу, её состояние несколько улучшилась, она успокоилась, готовясь уйти в мир иной. По мобильнику внук обеспечил связь матери с бабушкой, и та услышала наконец-таки давно ожидаемый голос доченьки и её обещание приехать завтра. Когда же Настасья вместе с подругой матери утром в воскресенье приехали в больницу, их ждала уже остывшая постель. Алевтина Сергеевна ушла из жизни спокойно, с верой, с чувством исполненного долга.
Платон узнал об этом от жены вечером в воскресенье. Поражённый страшной новостью, он не мог вымолвить ни слова. Даже слёз у него в этот момент не было от изумления.
Ведь вчера и сегодня всё на даче говорило о смерти матери. Только он этого не понял, или не хотел обращать на явные, странные признаки никакого внимания.
Но именно в момент смерти матери в субботу, с шести до семи часов вечера, рабочие на даче распиливали на чурбачки остатки, укороченной ещё неделю назад на одну треть, её любимой берёзы.
А в воскресенье, вообще, уже уезжая с дачи, при попытке отпереть изнутри новый, недавно вставленный в калитку замок, Платон нечаянно сломал его и вынужден был перелезать через ворота. И только вечером всё стало на свои места, вернее навсегда сместилось с привычных мест.
Утром в понедельник, первым делом позвонив в ритуальное бюро и обговорив всё необходимое, Платон с Василием, который стал теперь правопреемником своей бабушки, занялись получением разрешения на её захоронение в землю на уже закрытом для этого Николо-Архангельском кладбище, альтернативой которому было бы Богородское кладбище у чёрта на куличках.
И хотя шансы на получение разрешения были минимальны, им всё же этот важнейший вопрос удалось решить положительно.
Платон, как мастер слова, составил письменное прошение, и они с племянником подъехали в разрешительную инстанцию. Как ещё помнящий свои производственные, совместные с коллегами, визиты к генералам и министрам, он проинструктировал Василия, как надо вести себя с ответственным чиновником в данной ситуации.
