Новый век начался с понедельника - Омельянюк Александр Сергеевич (полная версия книги TXT, FB2) 📗
И только один курьер – дед на побегушках – доцент Иван Гаврилович Гудин, не имевший стационарного рабочего места, шатался без дела, периодически отвлекая от работы то одного, то другого сотрудника, заходя даже в другие подразделения медицинского центра. Его до безобразия громкий голос можно было слышать то в одном, то в другом месте, безошибочно точно пеленгуя местопребывания шатуна.
Наконец Гудин зашёл и к Платону с Марфой.
– «Гаврилыч! Ну что ты всё мечешься? Туда – сюда, туда – сюда! Как меченосец, прям! Там посплетничал, теперь сюда пришёл пошиздить?!» – не удержалась Марфа Ивановна.
Её возмущение вмиг выдуло Гудина за дверь.
Однако вскоре он появился вновь и сразу прошёл в цех к Платону. И тут Ивана Гавриловича сначала понесло.
– «Мы последние из когорты учёных!» – чуть ли не бил он себя кулаком в хилую грудь, слюняво делясь с Платоном институтскими новостями.
А старик распалялся недаром. Он тут же стянул готовую банку, нелепо оправдываясь перед Платоном:
– «Всё для народа!».
– «И всё от народа!» – расставил точки над его лицемерным «и» Платон.
Желая как-то замять и сгладить создавшуюся неловкость, Гудин перевёл разговор на дачные дела.
– «Скоро на дачу!».
– «Да! В этом году хочу раньше выехать!» – невольно опрометчиво подхватил любимую тему Платон.
– «Моя Галина тоже всё рвётся на дачу. А твоя Ксения, наверно не очень?».
– «Ну, почему? Она тоже дачу любит!».
– «Но не так! Моя сама сажает, и поливает, и полет!» – пытался удержать первенство Иван Гаврилович.
– «А моя нет! Тоже всё посадит, но дальше я сам!».
– «А говоришь, Ксения любит дачу! Это не любовь…» – добивал Гудин Платона.
– «…а только кажется!» – шутливо увернулся тот, тут же переводя разговор непосредственно на весенние посадки.
Гудин теперь стал расспрашивать коллегу-садовода о них.
– «А когда можно уже сажать?» – задал он вполне безобидный вопрос. Но неотстающий от замятой темы Платон, быстро нашёлся:
– «Да сразу, после решения суда!».
– «Ха-ха-ха! Ну, ладно, пойдём поссым и за работу!» – подвёл естественный итог словоблудию Иван Гаврилович.
Но не тут-то было. Видимо уже мысленно, или внутренне, готовясь к предстоящей процедуре, он допустил непростительную для представителя когорты ошибку, и его на этот раз пронесло.
Иван Гаврилович, замаскировавшись шумом работающего станка, вдруг не удержался, и неожиданно баритоном испортил воздух.
Видно, а точнее слышно, так дало о себе знать его недавнее, чрезмерное, праздничное застолье.
– «Грубо!» – отреагировал, стоявший поблизости за станком, Платон.
Стесняясь своей секундной слабости, Иван Гаврилович попытался обратить дело в шутку, но не получилось.
Неожиданная повторная оплошность прозвучала хоть и тоньше, но была практически копией первой.
– «Всё равно, грубо!» – не унимался знаток.
– «Старайся быть тоньше!» – дополняя им же сказанное, снова съязвил Платон.
– «А я и старался тоньше, но что-то не получилось!» – попытался добродушно оправдаться злодей.
Тут же чуткий слух, сидящей за стеной и закрытой дверью, Марфы Ивановны, настроенный на нужный диапазон, всё же уловил донёсшийся до неё тревожный сигнал. Даже сквозь стук банок до её правого уха долетел отчётливый звук, характерный для человека, распустившего свои ягодицы.
Гудин тут же быстро, как шкодливый кот, проскочил мимо оцепеневшей Мышкиной за дверь, и скрылся за угол, в туалет.
Видимо желая окончательно разоблачить злоумышленника, Марфа Ивановна вошла в цех к Платону и подбила итог:
– «Какой-то здесь воздух… спёрнутый?!».
После бегства сконфуженного Гаврилыча, оскорблённая его действием, она ударилась в пространные для неё рассуждения:
– «Видать Гаврилыч на праздники обожрался?! Я смотрю, он на халяву любое говно съест?! Он даже вечером готов на работе задержаться, чтобы подъесть объедки с… царского стола!».
– «Да! Он… как шакал на падаль!» – добавил Платон.
Но тут же он проследовал туда же и затем же, что и Иван Гаврилович.
Вскоре они вернулись оба, и шакал сразу напал на… Платона, пытаясь укусить того побольнее:
– «Платон! Ты что-то стал часто по-маленькому ходить! Наверно у тебя простатит? А я вот, редко хожу!».
– «Ваньк! Я даже не знаю, что тебе ответить на твой… экскриментальный вопрос?!» – задумался, было, Платон.
– «Да нет! Нормально хожу, не жалуюсь! А ты редко ходишь, знаешь, почему?» – продолжил он интригу.
Забеспокоившийся Гудин и залюбопытствовавшая Марфа разом напряглись в ожидании каверз со стороны острослова Платона, и не ошиблись в своих ожиданиях:
– «У тебя моча напрямую в мозги всасывается! Ты так можешь заболеть… мочанкой!».
– «У тебя уже наверно началась уриноафлексия?!» – добавил он.
Не всё понявшая Марфа тут же зашлась в гомерическом хохоте, а внезапно покрасневший и не знавший, что ещё ответить мастеру слова Гудин быстро ретировался за дверь, наверно восвояси.
– «Платон! Ну, ты и дал жару!» – на этот раз восторженно реагировала на слова коллеги Марфа Ивановна.
– «Да надоел уже этот дурачок со своим типичным поведением низкого человека! У него слишком больное самолюбие, но нет чувства собственного достоинства!».
– «Погоди, он тебе ещё отомстит… со своим достоинством, злыдень!» – проявила заботу о партнёре сердобольная Марфа.
– «А ничтожество всегда мстит нормальному человеку за своё же ничтожество!».
– «Я смотрю, ты к нему стал плохо относится!».
– «Да нет! Я отношусь к нему вполне нормально, ну разве что, как к… подсохшей коровьей лепёшке!».
– «Ха-ха-ха! Ну, ты даешь… Платон, а ты оказывается большой насмешник… и охальник!».
Незаметно подошло время обеда, и Платон собирался направиться за предобеденными покупками.
Но тут к нему подскочил, измаявшийся от безделья, Гудин и без тени стеснения попросил:
– «Купи и мне!».
– «Может тебе ещё и Мерседес купить?!» – скрыл за сарказмом своё возмущение Платон.
– «На Мерседес у тебя денег никогда не будет!» – попытался опять унизить коллегу Иван Гаврилович.
– «Ха, Мерседес! Скажешь тоже! У меня для тебя денег не будет даже на семечки!» – как часто бывало в последнее время, всё же поставил Гудина на место Платон.
По пути он зашёл в «Металлоремонт», спустившись в полуподвал.
В часовой мастерской Платон обратился к мастеру с просьбой укоротить новый металлический браслет его, почти десятилетней давности, любимых часов «Orient»:
– «А сколько с меня?» – спросил заказчик после окончания работы.
– «Да, нисколько!».
– «Да? Впервые слышу такие цены!».
После этого Платон, как он часто делал, пошёл отовариться в соседнюю булочную.
Импозантный, и видимо с больным чувством слишком большого собственного достоинства, нетерпеливый, самонадеянный и невоспитанный молодой человек, стоявший через покупателя сзади Платона, неожиданно сделал замечание продавщице за слишком медленное обслуживание.
Возмущённый такой наглостью нувориша, Платон вполголоса и не поворачивая головы, всё-таки не сдержался:
– «Молодой человек! Как известно, спешка нужна при… трахе блох!».
Наступившую всего лишь на мгновение тишину, озарённую благодарно округлившимися и так большими, голубыми глазами продавщицы Оксаны, нарушил чей-то робкий смешок из очереди и участившееся молчаливое сопение невольного vis-à-vis Платона.
Вернувшись в офис, Платон поведал об этом коллегам.
– «Ты, что? С ума сошёл!» – привычно, как по телефону некоторым смежникам, и беззлобно, как всем своим сотрудникам, схамила Надежда Сергеевна, обращая к Платону свои сверкающие за стёклами очков, глаза.
