Ситуация на Балканах - Юзефович Леонид Абрамович (книги полные версии бесплатно без регистрации txt) 📗
– Нет, – твердо ответил Иван Дмитриевич. – Не можете.
– Ах так? – внезапным кошачьим движением поручик ухватил его за нос. – Шпынок полицейский!
Нос будто в тисках зажало, и не хватало сил освободиться, оторвать безжалостную руку. От боли и унижения слезы выступили на глазах. Иван Дмитриевич был грузнее телом, в борьбе задавил бы поручика, но с железными его клешнями совладать не мог. Он замахал кулаками, пытаясь достать обидчика, стукнуть по нахальному конопатому носу, но поручик держался на расстоянии вытянутой руки, а его рука была длиннее.
– Попомнишь меня! Ой, попомнишь! – приговаривал он, жестоко терзая пальцами носовой хрящ.
В носу уже хлюпало.
Тогда Иван Дмитриевич воспользовался извечным оружием слабейшего – зубами. Изловчившись, он цапнул поручика за ладонь, в то место, где основание большого пальца образует удобную для укуса выпуклость – бугор Венеры. Мясистость его свидетельствовала о больших талантах поручика в этой области. Вскрикнув, он отпустил Ивана Дмитриевича.
В коридоре загремели шаги.
Поручик зажал кровоточащую рану пальцами левой руки и скользнул к выходу, едва не столкнувшись в дверях с Певцовым. Ротмистр проводил его удивленным взглядом, после с неменьшим удивлением осмотрел покрасневший нос и грустные, набухшие слезами глаза Ивана Дмитриевича. Затем с видом гения, обязанного по долгу службы метать бисер перед свиньями, он милостиво соизволил поделиться с Иваном Дмитриевичем добытыми сведениями.
Месяц назад «Славянский комитет» провел сбор пожертвований в пользу болгар, бежавших от турецких насилий в Австрию и Валахию. Фон Аренсберг вызвался переправить эти деньги. Он хотел завоевать симпатии некоторых влиятельных лиц в Петербурге, сочувствующих славянскому движению, а заодно укрепить престиж Вены среди болгар-эмигрантов. Втайне от Хотека, не одобрявшего подобные затеи, фон Аренсберг принял деньги и выдал расписку. Однако Боеву удалось добиться, чтобы часть пожертвований передали нуждающимся болгарским студентам в России. Третьего дня он приходил к фон Аренсбергу, но тот согласился выдать деньги не раньше, чем «Славянский комитет» оформит новую расписку, и назначил Боеву свидание.
– Почему он не пришел? – спросил Иван Дмитриевич.
Певцов пожал плечами:
– Говорит, прибежал с опозданием. В дом уже никого не впускали. А ночью готовился к экзамену, уснул только на рассвете.
– Что нашли при обыске?
– Ничего существенного. След укуса тоже не обнаружен, я осмотрел ему руки до локтя.
– И отпустили с богом?
– Напротив, посадил на гауптвахту.
– Помилуйте, – удивился Иван Дмитриевич. – На каком основании?
– Я, господин Путилин, излагаю вам голые факты. Выводы оставляю при себе. Иначе результаты собственных разысканий вы невольно начнете подгонять под мои подозрения.
– Вы так думаете? – обиделся Иван Дмитриевич.
– Подчеркиваю: невольно! Я вас не упрекаю. Просто не хочу подавлять авторитетом нашего корпуса. Согласитесь, между полицией и жандармами есть известная разница в положении…
Иван Дмитриевич сдержался, промолчал. Бог с ним! Это обычное жандармское дело – жарить яичницу из выеденных яиц.
– Поймите, человеческая мысль не существует сама по себе, отдельно от общества, – проникновенно вещал Певцов. – Одна и та же догадка в моей голове имеет большую ценность, чем в вашей. А в моих устах – неизмеримо большую! И не потому, что я умнее. Нет! Так уж устроено государство, ничего не поделаешь.
Придавая значительность этой мысли, часы на стене пробили семь.
– Почему князь пригласил Боева в такую рань? – спросил Иван Дмитриевич, возвращая разговор на почву голых фактов.
– Не хотел, чтобы знали о его связях с болгарскими радикалами, – поколебавшись, ответил Певцов. – Как правило, в девять часов он еще спал, и наблюдение за домом устанавливалось позднее.
– За ним следили? Кто?
– Это тайна, затрагивающая государственные интересы России, – надменно заявил Певцов. – Вам она ни к чему.
Сказано было с такой оскорбительной уверенностью, что Иван Дмитриевич аж задохнулся от обиды. Будто по носу щелкнули.
– В таком случае, – сказал он, – советую обратить внимание на того Преображенского поручика. Вы с ним в дверях столкнулись. Не знаю, к сожалению, фамилии. Он изобрел какую-то чудесную винтовку, отвергнутую военным ведомством, – Иван Дмитриевич рассказал о кознях барона Гогенбрюка, в свою очередь не сделав никаких выводов, только факты.
– А сами вы что же? – спросил Певцов.
– Ну-у, тут требуется широкий взгляд на вещи. Политический. Мы в полиции к этому не приучены.
– Однако вы, кажется, решили утаить от меня одно важное обстоятельство, – сказал Певцов.
– Какое? – испугался Иван Дмитриевич.
– Отрезанная голова… Мои.люди разговаривали с приставом Соротченко. Я приехал подробнее узнать о его визите. Что он вам сказал?
– А-а, нес какую-то чушь. Будто австрийскому консулу голову отрубили.
– Наивный вы человек, – снисходительно улыбнулся Певцов. – Все это звенья одной цепи. Да-да! Кто-то стремится посеять в городе панику.
– А чья голова? – спросил Иван Дмитриевич. – Вам известно?
– Не в том дело. Голова-то ничья.
– Как ничья?
– Из анатомического театра. Вчера студент Никольский поспорил с приятелями на бутылку шампанского, что вынесет эту голову. И вынес. Пугал ею девиц, а потом бросил прямо на улице.
– Вот мерзавец! – возмутился Иван Дмитриевич. – Вы арестовали его?
– Установил наблюдение. Боюсь, что этот мерзавец действовал по чьей-то подсказке. Город наводнен слухами. Никто ничего толком не знает, но шепчутся во всех углах.
– А вы велите в газетах напечатать, – посоветовал Иван Дмитриевич. – Так, мол, и так: убит австрийский атташе.
– Вы с ума сошли! Тут же узнают в Европе!
– Зато здесь болтать перестанут… Кстати, вы ведь при лошадях? Не подвезете меня в Кирочную?
–
Едва отъехали, из-за угла вышел доверенный агент Константинов. Не застав Ивана Дмитриевича, он проклял свою собачью жизнь: ноги гудели как чугунные, а еще предстояло обойти трактиры на Знаменской – «Избушка», «Старый друг», «Калач», «Три великана», «Лакомый кусочек». В кармане у него лежала золотая монета с козлиным профилем Наполеона III, императора французов. Иван Дмитриевич нашел ее под княжеской кроватью, в луже керосина, и вручил Константинову в качестве образца – показывать трактирщикам. При успехе монета была обещана ему в вечное и неотъемлемое владение.
Карета катила по Невскому. Вокруг раздавались крики извозчиков и кучеров, слышался неумолчный шелест литых резиновых шин, похожий на шипение пивной пены, веселая нарядная толпа с гулом текла по обеим сторонам проспекта, как всегда бывает в первые теплые весенние вечера.
– Чувствуете? – мрачно проговорил Певцов. – Повсюду неестественное лихорадочное возбуждение.
Иван Дмитриевич хмыкнул:
– Весна…
Карета была на рессорах, плавное ее покачивание располагало к откровенности.
– Весна? Может быть. Но мне знаете кто на ум приходит? Не Лель с дудочкой! Михаил Бакунин, как ни странно. Слыхали о таком? Да, социалист. Эмигрант. Революционеры всей Европы на него молятся. Он у них вроде папы. Говорит, что с этой братией, – Певцов указал на группу студентов у афишной тумбы, – каши не сваришь. Все маменькины сынки, крови боятся. В тайные же общества нужно вербовать всякое отребье. Уголовных, понимаете ли. Он эту сволочь по-научному называет: разбойный элемент. То они просто так убивали и грабили, а теперь будут с теорией – чтобы вызвать брожение в обществе. При всеобщем возбуждении социалистам легче захватить власть. Как в Париже…
Иван Дмитриевич подумал, что подобная идея может возникнуть у человека, никогда не бывавшего в воровском притоне. И всерьез поверить в ее осуществимость способен лишь такой же человек.
