Любовница смерти - Акунин Борис (читать книги без .TXT) 📗
Я сидел в совершенном окоченении, слушал эти чудовищные речи, и с каждым мгновением мне делалось всё страшнее. Бежать, немедленно бежать отсюда! Живым он меня не выпустит – сбросит в тот же самый колодец.
Хотел было кинуться к двери, но тут мой взгляд упал на «бульдог», оставшийся на краю стола. Пока добегу до выхода, Просперо схватит оружие и выстрелит мне в спину.
Так, значит, нужно взять револьвер самому!
Отчаянность ситуации придала мне храбрости. Я вскочил и потянулся за оружием, но Благовольский оказался проворней – мои пальцы наткнулись на его руку, накрывшую «бульдог». В следующий миг мы вцепились в револьвер четырьмя руками. Мелко переступая, обогнули стол – я с одной стороны, он с другой – и затоптались на месте, изображая род какого-то макаберного танца.
Я лягнул его ногой, он меня тоже, угодив по щиколотке. Было очень больно, но пальцев я не разжал. Рванул оружие на себя что было сил, и мы оба, не удержавшись, рухнули на пол. «Бульдог» выскользнул из наших рук, проехал по блестящему паркету, завис на краю люка. Нерешительно покачался туда-сюда. Я на четвереньках бросился к револьверу, но поздно: словно решившись, он провалился внутрь.
Несколько затихающих глухих ударов. Тишина.
Пользуясь тем, что я оказался повернут к нему тылом, Просперо схватил меня одной рукой за ворот, второй за фалду и поволок по полу к яме. Еще секунда, и всё было бы кончено, но по счастливой случайности мои пальцы наткнулись на ножку стола. Я вцепился в нее намертво. Моя голова уже свешивалась над дырой, но сдвинуть меня ни на дюйм дальше Благовольскому не удалось, как он ни старался.
От крайнего напряжения всех сил я не сразу вгляделся в черноту – да и глазам понадобилось время, чтобы привыкнуть. Сначала я увидел какую-то странную прямоугольную фигуру, смутно прорисовывающуюся во мраке, и лишь несколько секунд спустя понял, что это повернутое боком кресло – оно застряло в колодце, пролетев не более сажени. И еще, ниже кресла, я заметил два белых пятна. Они шевельнулись, и я вдруг догадался: это манжеты, высунувшиеся из-под кожаного реглана Гэндзи! Самих рук было не видно, но крахмальные манжеты просвечивали сквозь темноту. Значит, Гэндзи не свалился на дно, а успел ухватиться за наглухо застрявшее дубовое кресло!
Это открытие ободрило меня, хотя, вроде бы, особенно радоваться было нечему: если не оказать Гэндзи помощь, он продержится так две-три минуты, после чего все равно сорвется. А от кого было ждать помощи? Не от Благовольского же!
Слава богу, дож не мог заглянуть в дыру, и ему было невдомек, что главный его противник, хоть и совершенно беспомощен, но пока еще жив.
«Гораций, ты играешь в шахматы?» – раздался вдруг сзади прерывающийся от тяжелого дыхания голос Просперо.
Мне показалось, что я ослышался.
«Возникшая ситуация в шахматах называется патовой, – продолжил он. – У меня, к сожалению, не хватит сил спихнуть тебя в колодец, а ты не можешь выпустить ножку стола. Что ж, мы так и будем лежать на полу до скончания века? Имеется предложение получше. Раз насилие не дало желаемого результата, вернемся в цивилизованное состояние. То есть приступим к переговорам».
Он перестал тянуть мой ворот и поднялся. Я тоже поспешно вскочил и отодвинулся подальше от люка.
Вид у нас обоих был изрядно потрепанный: галстук Благовольского съехал на сторону, седые волосы взъерошились, пояс на халате развязался; я выглядел не лучше с надорванным рукавом и отлетевшими пуговицами, а когда подобрал очки, то выяснилось, что правое стеклышко треснуло.
Я был в полной растерянности, не знал, что делать. Бежать на улицу, за городовым, что стоит на Трубной? Пока вернешься обратно, пройдет минут десять. Столько Гэндзи не продержится. Я непроизвольно оглянулся на дыру в полу.
«Ты прав, – сказал Благовольский, завязывая халат. – Эта прореха отвлекает».
Он шагнул к столу, повернул богатыря в обратном направлении, и крышка люка с лязгом захлопнулась. Вышло еще хуже! Теперь Гэндзи оказался в кромешной тьме.
«Мы остались вдвоем, ты да я. – Просперо посмотрел мне в глаза, и я ощутил всегдашнее магнетическое воздействие его взгляда, одновременно обволакивающего и притягивающего. – Прежде, чем ты примешь какое-то решение, хочу, чтоб ты прислушался к своей душе. Не соверши ошибки, о которой будешь жалеть всю жизнь. Слушай меня, смотри на меня, верь мне. Как верил раньше, пока в наш мир не ворвался этот чужой, ненужный человек, который всё испортил и извратил…»
Его звучный бархатный голос лился и лился, так что я уже не очень вникал в смысл слов. Теперь-то я понимаю, что Просперо подверг меня гипнотическому воздействию, и весьма успешно. Я легко внушаем, я охотно подчиняюсь воле более сильного, что Вам отлично известно по собственному опыту. Более того, так уж я устроен, что подчиненность доставляет мне наслаждение – я словно бы растворяюсь в личности другого человека. Пока рядом был Гэндзи, я беспрекословно слушался его, теперь же оказался во власти черных глаз и месмеризуюшего голоса дожа. Пишу об этом трезво и с горечью, отдавая себе отчет в постыдных особенностях своей натуры.
Благовольскому понадобилось совсем немного времени, чтобы я превратился в оцепеневшего кролика, который не смеет шевельнуться под взором удава.
«Третьего лишнего здесь больше нет, никто нам не мешает, – говорил дож, – и я расскажу тебе, как всё было на самом деле. Ты умен, ты сумеешь отличить ложь от правды. Но сначала мы с тобой выпьем – за упокой бескрылой души господина Гэндзи. Как положено по русскому обычаю, выпьем водки».
С этими словами он отошел в угол, где в стенной нише стоял огромный резной шкаф, и распахнул дверцы. Я разглядел какие-то бутыли, графины, бокалы.
От того, что я больше не ощущал на себе завораживающего взгляда, моя мысль будто очнулась, заработала вновь. Я посмотрел на стенные часы и увидел, что прошло менее пяти минут. Быть может, Гэндзи еще держится! Однако прежде, чем я успел принять какое-либо решение, Благовольский вернулся к столу, вперил в меня свои черные глаза, и меня опять охватила блаженная вялость. Я уже ни о чем не думал, а только внимал звукам властного голоса. Мы стояли, разделенные письменным столом. Опальная рулетка оказалась как раз между нами, ее никелированные рычажки поблескивали искорками.
«Вот два бокала, – сказал дож. – Обычно я водки не пью – больная печень, но после этакой встряски нам обоим не помешает взбодриться. Держи».
Он поставил бокал на одну из ячеек Колеса Фортуны (черную – я запомнил), слегка толкнул рычажок, и хрустальный сосуд, описав полукруг, медленно переплыл на мою сторону. Просперо придержал рулетку, поставил второй бокал напротив себя, и тоже на черный квадрат.
«Ты будешь верить мне и только мне, – медленно, весомо проговорил дож. – Я один вижу и понимаю устройство твоей души. Ты, Гораций, не человек, а половинка человека. Именно поэтому тебе так необходимо отыскать вторую твою половину. Ты ее нашел. Твоя вторая половина – я. Мы будем как единое целое, и ты сделаешься покоен и счастлив…»
В этот миг откуда-то снизу, от пола, раздался резкий треск, от которого мы оба вздрогнули и повернулись. Одна из паркетин на дверце потайного люка раскололась пополам, посередине трещины чернела маленькая круглая дырка.
«Что за чертовщи…», – начал было Просперо, но тут грохнуло еще и еще – всего пять или шесть раз.
Рядом с первой дыркой появились еще несколько. Полетели щепки, две паркетины отскочили в сторону, а с потолка посыпалась белая крошка. Я догадался: это Гэндзи палит в крышку люка. Но зачем? Что это даст?
Ответ не заставил себя ждать. Снизу донеслись глухие удары: один, другой, третий. На четвертом паркет встал дыбом, и я, не веря своим глазам, увидел, как из дыры наружу высунулся кулак. Это невероятно, но Гэндзи умудрился голой рукой пробить дверцу – в том месте, где она была продырявлена пулями!
Кулак разжался, пальцы ухватились за край образовавшегося отверстия и стали тянуть крышку книзу, преодолевая сопротивление пружины.
