Бес в серебряной ловушке - Ягольницер Нина (бесплатные онлайн книги читаем полные версии txt, fb2) 📗
Руджеро долго молчал, а затем поднялся, обошел стол и встал напротив Годелота.
– Друг мой, успокойтесь. Если захотите – я отошлю писаря, и мы побеседуем наедине, – все так же мягко промолвил он, – я говорю сейчас с вами не как обвинитель. Все слишком сложно и серьезно, чтоб меня сейчас заботили людские законы. Мне очень нужна правда, Годелот. А вам очень нужна помощь, не отрицайте. Ведь именно за ней вы и пришли в Патриархию.
– Я пришел не за помощью, – сухо отрезал юноша, поневоле еще больше растерявшись от доверительного тона инквизитора, – я искал правосудия и ни словом не солгал в своем донесении. Вам, наверное, нужен виноватый, а я удачно оказался под рукой. Но вам не запугать меня настолько, чтоб я оговорил себя вам в угоду.
Руджеро безмолвно смотрел арестанту в глаза, но на сей раз цепкий пристальный взгляд показался Годелоту усталым.
– Грустно… – вдруг словно невпопад обронил монах. – Мы, слуги Божьи, были призваны беречь души мирян и заботиться о них. Но из учителей и братьев мы превратились в судей и палачей. И теперь вместо доверия мы внушаем страх. Нам лгут, нас опасаются, хотя именно к нам должны идти с самыми горькими своими бедами и ошибками. А значит, мы не справились со своей задачей. Годелот, вы понятия не имеете, сколько раз я надеялся, что арестант, стоящий перед этим самым столом, протянет ко мне руки и скажет: «Помогите, отец, выслушайте, я запутался. Защитите меня, я сам не умею». Я почувствовал бы в такой миг, что Господь за что-то простил меня. Но нет. От меня ждут лишь невзгод и, боясь меня, забывают бояться Сатаны. Так ребенок, заблудившись в лесу, плачет из-за того, что его будут бранить родители. И не слышит воя волков.
Монах умолк, отводя глаза к огню печи, и шотландец ощутил, что только сейчас, от этих странных откровений, ему становится всерьез страшно. Руджеро же вновь взглянул на Годелота:
– Я попытаюсь помочь вам. Вы наверняка играли в кубики в детстве. Представьте, я тоже. Так давайте сыграем. Итак, первый кубик: вы находите в пасторе то, чего не сумел дать вам отец. Пищу для ума, души и совести. Вы любите его со всем пылом верного ученика. Блажен учитель, заслуживший это счастье.
Кубик второй: вернувшись из своей отлучки, вы попадаете на руины родного дома. Разрушения ужасны, но… ворота не взломаны. Следовательно, их кто-то отпер изнутри.
Кубик третий: все жертвы убиты ударами тяжелых орудий по голове. Это требует силы, точности и хладнокровия. И только отец Альбинони, по вашим собственным словам, истыкан клинком, будто кто-то кромсал его тело в приступе безумной ярости. Значит, его убил не один из нападавших.
Внимание, четвертый кубик: кто мог открыть ворота атакующим? Не тот ли, кто избежал общей судьбы, следовательно, был пощажен нападавшими?
И кубик пятый: чем и у кого пастор мог вызвать такое бешенство? Не своим ли предательством он так потряс вернувшегося из отъезда молодого солдата? А ведь всего тяжелее снести измену того, кому сильнее всего верил… Не так ли, Годелот?
Руджеро размеренно низал слова на невидимые нити, коротко взмахивая кончиками пальцев, и Годелот, казалось, видел, как деревянные кубики становятся один на другой в стройную башенку. А монах вдруг повел ладонями, и башенка рассыпалась невесомым дымком.
– Священник во мне негодует, человек же понимает вас, – спокойно добавил монах. – Однако все тот же священник понимает и другое: вы чисты душой. И вашей совести тошно от севшего на нее пятна. Именно поэтому, прибыв в Венецию, вы идете в лоно церкви в неосознанной надежде покаяться. Это угодно Господу, Годелот. Весьма угодно.
Шотландец тяжело вздохнул. Наверное, нужно было бояться. Но даже страх куда-то делся, поглощенный чувством затяжного дурного сна.
– Я не убивал пастора, отец. Клянусь памятью матушки… – устало пробормотал он.
А доминиканец скрестил руки на груди, опираясь спиной о край стола:
– Я пока еще ни в чем вас не обвиняю, Годелот, – без нажима ответил он. – Напомню: я прежде всего слуга Божий и лишь потом законник. От нашей дальнейшей беседы зависит, выйдете вы отсюда преступником или свидетелем. Вы лишь должны быть искренни со мной. Вы были достойным учеником недостойного учителя. Но вы слишком молоды, чтоб нести полную ответственность за чужое влияние.
Лицо кирасира передернулось:
– Я все же не настолько молод, чтоб не знать, как называется очернение памяти умершего, уже не способного себя защитить. Клевета.
Руджеро покачал головой:
– Вы не понимаете меня, Годелот. А потому упорствуете, будто обсуждаете малопонятную книгу, а не собственную судьбу. Более того, бравируете своей убежденностью. Так слушайте и постарайтесь осознать, чем грозит вам ваше упрямство. Граф Витторе Кампано был вероотступником и чернокнижником. Но неверие в Господа не сделало его слугой Сатаны. Поверьте, бывает и так.
Оттавио же был еретиком. Настоящим в своей гнусности. Он был страшным человеком, запятнавшим себя множеством злодейств, и наперсником его в отвратительных деяниях был благочестивый и всеми любимый отец Альбинони. Вам неведома прежняя жизнь младшего графа Кампано, как неведомы и пути, пройденные вашим пастором. Вам и не нужно знать, сколь низко может пасть обуянный страстями человек.
Важно другое. Ересью своей и многими преступлениями граф Кампано загубил свою землю, принеся на нее хаос и разорение. Эрнесто Альбинони последовал за синьором, приняв смерть, но так и не искупил ею своих прегрешений. Ибо пастор оставил в мире проклятие. Орудие дьявола, с помощью коего нечистый и пленил его.
И я скажу вам больше. Именно эта с виду ничтожная вещь послужила причиной той чудовищной трагедии, что разыгралась в вашем родном графстве. Ваш отец, сам того не ведая, погиб за нее. Каждый труп, каждый сожженный дом, каждый раздавленный колос – цена этой вещи. Дьявол же – рачительный хозяин и никогда не позволит своим подаркам валяться без дела или сгинуть без вести.
Пастора больше нет. Но вещь эта по-прежнему существует. Так кому же она могла достаться, если не вам? Верному ученику пастора, чудом уцелевшему в той драме, казнившему наставника за предательство и последним видевшему его тело. Не скрывайте ее, Годелот. Этот страшный предмет способен причинить неслыханные беды. Отдайте его мне, и я немедленно отпущу вас, клянусь Истинным крестом Господа нашего.
Годелот молчал, чувствуя, как нутро скручивается ледяным узлом страха. Какой вздор… Чушь, безлепица. Он помнил черные глаза пастора, неизменно источавшие покой и благость. Целебные прикосновения тонких пальцев ко лбу в конце мессы. Всегдашнюю готовность выслушивать всех и каждого, вникать в любые горести и умение дать совет в любой, самой тягостной душевной скорби.
Пусть его учитель не был святым. И один Господь ведает, кем вообще был он до рукоположения. Но разве в этом суть? Отец Альбинони был человеком горячей, безгранично отзывчивой души, и Годелот скорее себя заподозрил бы в перечисленных доминиканцем гнусностях. Что же за неслыханно ценная вещь нужна этому пауку, если ради нее он возводит столь отвратительную клевету на самого достойного из известных Годелоту людей?
– Не надо меня запугивать, – тихо, но твердо произнес он, чувствуя, что еще секунда, и он начнет орать, поливая обвинителя отборной площадной бранью. – Я не дитя, чтобы бояться историй об упыре под кроватью. Я не верю ни единому вашему слову и брать на себя чужой грех не стану.
Сердце молотило с удвоенной скоростью. Успокоиться, взять себя в руки. Если крючкотвору удастся его разъярить, он в запале наплетет такой чепухи, что ее за глаза хватит на пять обвинений, вполне годящихся для плахи. А новые и новые запальчивые слова уже сами клокотали на языке, душа и без того хилый голосок разума.
Доминиканец некоторое время следил за этой борьбой и вдруг спросил спокойно и буднично, словно минуту назад не был так горячо и пугающе прям:
– Годелот, где вы познакомились с Джузеппе Гамальяно?
При этих словах смятенное лицо мальчишки выразило настолько неприкрытое удивление, что инквизитор сам на секунду ощутил замешательство, будто не ко времени задал этот важнейший вопрос.
