Презренный кат (СИ) - Филиппов Алексей Николаевич (библиотека книг TXT) 📗
Настасья, отпустила шею Еремея, схватила его за рукав и потащила прочь от монастырской стены.
— Мы теперь на реке в шалашах устроились, — на ходу рассказывала она Чернышеву, последние новости. — Мужики обещали нам с бабушкой Федосьей за три рубля избушку на днях отстроить. Как гореть начало, бабушка успела деньги вытащить, а остальное всё сгорело. Ночью подпалил кто-то Москву. Мы спали и вдруг слышим: «Пожар!». Только вот деньги да одеженку кое-какую успели вытащить, а остальное сгорело всё. Как хорошо, что ты пришел Еремушка. Мужику с плотниками сподручней договориться будет. Баб-то они обмануть гораздые, а тебя вот не посмеют. Ой, хорошо-то как.
Скоро привела радостная Настасья Еремея к длинному ряду наспех построенных шалашей, и они быстро забрались под крышу. Федосья как увидела их, так и всплеснула руками, разглядев в шалашном сумраке гостя.
— Ну, вот нашелся, наконец, а то Настена извелась вся, каждый день к пожарищу бегает, — укоризненно покачала она головой, передавая кату плошку, с горячим киселем. — На вот, выпей, перед самым дождем успела сварить. Горячий еще. Как же она тебя всё-таки ждала? И вот дождалась, выходит.
От горячего киселя душевное состояние ката пошло на поправку. Полегче ему стало и сразу почему-то под дождь идти расхотелось. Чернышев с удовольствием выпил ещё одну кружку теплого киселя, правда, чуть поперхнувшись при этом от чрезмерно нежного взгляда Настасьи. Таким ласковым взглядом она на него смотрела, каким никто ещё не смотрел.
— Чего с бабой стряслось? — смутившись, подумал про себя Еремей Матвеевич и стал старательно оттирать подсыхающую грязь на левом рукаве. — Всё время букой была, а тут вон как глаза пялит. Чудеса.
Дождь между тем побуянил, побуянил и утих. Старательный ветер отогнал куда-то хмурые тучи, сорвав при этом, скорее всего ненароком, две соломенных крыши и повалив с десяток отживших свое деревьев. Потом все стало тихо. Жители шалашей поползли из своих укрытий на сырую улицу. Выползла и Федосья, оставив Еремея с Настасьей в тесном шалаше.
— Ты не уходи больше никуда, — прошептала Настена, прижавшись к подсыхающему плечу Еремея. — Давай здесь жить. Чего ты всё по белу свету бродишь? Я же вижу, что ты не монах, а притворяешься только. Я ведь тебя вчера во сне видела. Ты суженый мой.
— Не могу я твоим суженым быть Настена, — попытался отстранится от женщины кат, — у меня ведь жена венчанная есть, да и Анюту найти я должен. Так что ты уж прости меня.
— Всё равно оставайся, — ещё теснее прижалась Настасья. — Всё равно. Хоть месецок да мой будет. Мне кроме тебя никого не надо. Я это поняла, когда ты пропал. Пока рядом ты был, вроде так и надо, а вот как ушел, и сразу ясно мне стало, что не будет без тебя у меня жизни. Никогда не будет. Проснулась среди ночи, и поняла, что никого мне кроме тебя не надо. Оставайся.
Чернышеву так стало её жалко, да и себя вместе с ней тоже, что слеза на глаз навернулась. Обхватил он Настену за податливую спину и прижал к своей груди, будто плачущего ребенка. Только прижал, только в уста её алые поцелуем впился, а с улицы озабоченная Федосья лезет.
— Пойдемте скорее, — причитает она, хватая за ногу Еремея. — Выходите быстрее. Мужики вон за лесом собираются и нам надо. Плотники ведь без леса ничего не построят. Нам тоже надо от нашей избы кого-то послать, а то может и всем вместе лучше поехать.
Старушка быстро вытащила на свет божий чуть смущенных постояльцев шалаша и повела их за собой к дороге, на которой собирался шумный обоз. Сам российский государь император, прознавший про недавний пожар, повелел народу лес для стройки выделить и не просто повелел, а направил на помощь погорельцам роту солдат с повозками.
— Спасибо тебе Петр Алексеевич, — беспрестанно крестясь, причитали бабы. — Не забыл нас несчастных. Вот это царь так царь, настоящий защитник наш. Дай бог ему помощи в делах государственных да здоровья богатырского. Дай бог! Храни его Господь! Храни пуще прежнего! А уж мы-то век за тебя Господу богу молиться будем!
Мужики были посдерженее в проявлении благодарности императору, но тоже искренности своих чувств не скрывали, степенно поглаживали бороды и часто кланялись в сторону Кремля. Покланялись немного в ту же сторону и обозники, когда у переправы немного застряли. Покланялись, торопливо переправились через болотистый ручей и покатили к лесу.
Лес рубили недалеко и поэтому скоро к пожарищу стали подъезжать первые груженые телеги. Рубили лес, каждый сам для себя, а уж отвозили из леса бревна солдаты в линялых зеленых мундирах. Несмотря на то, что Еремею достался на редкость тупой топор, свою телегу он загрузил одним из первых. Отправил её, посадив рядом с солдатом Федосью, и стал дальше рубить. Настасья помогала ему, оттаскивая груды сучьев летевшие из-под привычной к топору руки ката. Трудились погорельцы в лесу до темна, вот потому в монастырь Чернышев так и не попал.
Он до шалаша-то еле-еле из леса добрался. Однако все равно хотел Еремей пойти к монастырскому храму.
— Вот посижу немного, — сказал он хлопотавшей возле него Настасьи, — и пойду наказ Дементия исполнять.
— Конечно, пойдешь, — ласково прошептала Настя, подавая Чернышеву большой деревянный ковш. — На вот попей только.
Еремей залпом выпил прохладный напиток, передернул плечами от удовольствия, зевнул широко, и, привалившись к стене, решил ненадолго закрыть глаза. Уж больно веки у него после приятного питья отяжелели. Ну, будто по гире пудовой на каждую ресницу подвесили. Только Еремей Матвеевич прикрыл, как тут же поволокла его неведомая сила в черную бездну. Да так настырно поволокла, что кат даже пальцем воспротивиться не посмел. И смог только услышать он, улетая в неведомую даль, два тихих голоса, шептавшихся у его изголовья.
— Теперь навсегда он твой будет, — уверенно молвил первый голос.
— А навсегда ли? — сомневался второй.
— Навсегда. Против моего зелья еще ни один мужик не устоял.
— Дай-то бог.
На второй день Чернышев хотел отказать женщинам в помощи и отправиться с рассветом в Петербург, но не смог. Какое-то затмение на него напало. Никак не мог он отказать Настасье. Вроде и хочет отказать, а вот язык для отказа того не поворачивается. Полепетал он чего-то заплетающимся языком, да и махнул рукой на все отказы свои. Так и остался Еремей помогать Настасье с Федосьей. Три дня к ряду рубил Еремей Матвеевич сосновые бревна. Три дня грузил он эти бревна на скрипучие телеги и отправлял срубленный лес к месту стройки. Не покладая рук, трудился кат, а вечером, несмотря на жестокую усталость, какая-то неодолимая сила, влекла его к Настасье. Они отгородили себе угол в шалаше и спали там, скрываясь от насмешливых Федосьиных глаз. И вот там, в своем углу Чернышеву вдруг показалось, что он вроде бы и счастлив теперь. Вот какая оказия с мужиком приключилась. Он даже и про Анюту вовсе думать перестал. Раньше каждый день думал, а тут за два дня и не вспомнил ни разочка. Правда, на третий день показалось ему, что мелькнуло Анютино лицо в толпе москвичей шествующих на богомолье, но заинтересовало это лицо ката лишь на миг. На мгновение одно, а после мгновения этого Настасьин образ вновь все прочие образы затмил.
Каждый вечер обходил, предназначенную для будущих изб местность, старый плотник Илья, выбранный от народа следить за стройкой. Он часто хмурил бровь, прикидывая сколько еще надо еще всего для строительства приготовить и громко ругал всех подряд за медленную работу по заготовке леса. Нужное количество бревен запасли только на четвертый день, ближе к вечеру. Илья вместе с вожаком пришлой плотницкой артели, степенно оценили сложенные в кучи бревна, и оба разом махнули рукой, хватит, дескать.
— Завтра вот и начнем, — бросил Еремею через плечо косолапый плотник и вразвалочку пошел к другому застройщику. — Утром, как петухи запоют, приходи, помогать будешь бревна тесать, а бабке скажи, что скинем мы за помощь твою копеек двадцать с цены.
Еремей кивнул и торопливо побежал к шалашу, где с нетерпением дожидалась его радостная Настасья. И опять счастливым уснул Еремей Матвеевич, не желая ничего знать, кроме тепла Настасьиных объятий. Крепко уснул сегодня кат, но только поспал недолго. Вздрогнул он вдруг среди ночи от острой боли в боку, будто кто-то злую пику ему туда воткнул. Вздрогнул Еремей, встрепенулся и весь сон его, как корова языком слизнула. Кат осторожно почесал нывший бок, зло отбросил в сторону сухой ольховый сучок и хотел опять уснуть, но не тут-то было. Не спалось теперь Еремею, и в голове у него будто колокол гудел. Причем гудел не просто так, а с каким-то смыслом. Чернышев насторожился, стараясь уловить тот самый смысл в колокольном набате, вдруг ясно услышал чей-то далекий голос.
