Французский сезон Катеньки Арсаньевой - Арсаньев Александр (читать хорошую книгу полностью .TXT) 📗
Поэтому когда я услышала голоса рядом со своей дверью я не испугалась, хотя предполагала, что они могут стать предвестниками моей смерти. Но бывают такие мгновенья, когда и умереть не страшно. Кажется в то раннее утро я пережила именно это состояние духа.
А когда приоткрылась дверь, и я увидела монашеское одеяние своих врагов, то оно показалось мне жалкими карнавальными костюмами, надеваемых исключительно для сокрытия истинного лица. Только внешне напоминающих одеяние святых отцов, как костюм палача напоминает шутовское платье. А его колпак почти не отличается от дурацкого, только натягивает его палач поглубже, до самых плеч, дабы сокрыть лицо.
И я встретила их с высоко поднятой головой, внутренне презирая и соболезнуя их убогости.
Воистину это была ночь преображения. И я не забуду ее до самой смерти. Впрочем, как и то, что последовало за ней.
А дальше происходило следующее. Я постараюсь описать все дальнейшее так, будто это происходило не со мной, поскольку для описания подобных вещей эмоции противопоказаны. Во всяком случае, мне так кажется. И чем беспристрастнее повествователь, тем большего эффекта достигает.
О чувствах своих могу сказать лишь одно. Мне было страшно. Хотя я и не проронила ни одной слезы, чем несомненно поразила своих мучителей.
Но прежде мне хотелось бы немного подробнее описать место действия, поскольку до сих пор я не видела в том необходимости, и у читателя может возникнуть превратное представление о дальнейшем.
Монастырь этот, названия которого я умышленно не привожу, находится на одной из невысоких гор, окружающих Саратов с трех сторон. Эти горы настолько древние, что скорее их можно назвать высокими холмами. Но это на самом деле горы, и у каждой из них есть свое название. Наиболее известны в Саратове Лысая и Соколовая горы.
И не сочтите это за авторский прием, но тот монастырь, о котором теперь идет речь, находился именно на склоне Лысой горы. Ничего общего со знаменитым местом шабашей эта гора не имеет, и любые возникшие у читателя ассоциации прошу считать простыми совпадениями. В России, насколько мне известно, это довольно распространенное название. И только мне известно несколько Лысых гор, от Сибири и до Кавказа.
Когда-то все эти горы были покрыты дремучими лесами, но с каждым годом леса эти редеют, и если этот процесс будет продолжаться с той же скоростью, то скоро все горы в окрестностях Саратова будут на самом деле лысыми. Но в то время сразу за монастырем начинался настоящий лес, в котором еще водились не только зайчики и лисички, но и волки. И даже медведи, от чего Дюма пришел в бешеный восторг. И очень жалел, что не успел побывать на медвежьей охоте…
Все это очень мило, но говорить я собиралась о другом. В Саратовской губернии на ту пору имелось несколько десятков монастырей – от настоящих гигантов до совсем крохотных. Описываемую мною обитель скорее можно было отнести ко второй категории, так как проживало в ней на тот момент едва ли полтора десятка монахинь.
Хотя знавал этот монастырь и лучшие времена. В начале века, особенно после войны, в нем собиралось до сотни монахов.
Тогда это был еще мужской монастырь, но потом его сделали женским, и о таком многолюдье говорить уже не приходилось. Поэтому часть некогда обжитых помещений ныне пустовало, а иные и вовсе пришли в полную негодность и были заколочены досками. В том числе и лесная часовня. Но о ней разговор впереди…
В связи со всем сказанным гостей здесь в последнее время почти не бывало, разве только на большие престольные праздники наезжал народ из окрестных сел и поместий. Поэтому даже странно, что нас с Дюма угораздило посетить именно его. Видимо, наслышанный о строгостях здешней настоятельницы Павел Игнатьевич желал поразить иностранного гостя истинным благочестием.
Вот, собственно, и все, что я считала необходимым сообщить вам о месте своего недолгого заточения. А рассказ о том, что произошло со мной на следующее утро, придется перенести в следующую главу. Эта и так уже разрослась сверх всякой меры.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ
Первое, что поразило меня в то утро, – это большое скопление народа. Причем не монахинь, а совершенно незнакомых мне женщин и девиц, но это бы еще куда ни шло. Но среди них было и несколько мужчин. А к такому повороту событий я была совершенно не готова.
Хотя увидела я их не сразу.
Поначалу за мной пришли несколько уже знакомых мне по прошлому визиту престарелых монахинь со строгими бесстрастными лицами. И ни слова не говоря, вывели меня во двор.
В дальнем его углу, за какой-то хозяйственной постройкой я увидела маленькую калитку. Оказалось, что именно к ней-то мы и направлялись. По лицам сопровождающих меня женщин я пыталась определить свою дальнейшую судьбу, но из этого у меня ничего не вышло. С большим успехом можно было определить ее по крику ворон на колокольне, тем более, что в ее неблагополучном для себя обороте я уже не сомневалась.
За калиткой меня поджидало еще несколько человек, в том числе и мужчин, о которых я уже сказала. Все они были необыкновенно торжественными и празднично одетыми, словно на Святую Пасху. И никто из них не произносил ни слова.
Они явно ожидали меня, и при моем появлении переглянулись со значением. В их взглядах не было ненависти. Но то, что я там увидела, показалось мне куда страшнее. Впрочем, мы договорились, что о чувствах своих я писать не стану.
Некоторое время в сопровождении этих людей я шла по лесной дорожке, и веселое птичье пение по контрасту с заговором молчания моих спутников производили тягостное впечатление.
Мы прошли, наверное, несколько сот метров, когда я услышала женские голоса. Они пели какие-то незнакомые мне мелодии, а слов я разобрать не могла.
А за очередным поворотом тропинки моему взору открылась маленькая часовня. Именно оттуда доносились голоса, гораздо более громкие и, я бы сказала, восторженные.
На каждой службе в толпе прихожан попадаются женщины (реже мужчины), которые вкладывают в церковное пение всю душу. На них сразу же обращаешь внимание. Сейчас мне показалось, что в часовне присутствовали именно такие люди, во всяком случае, таковых было здесь большинство. Их глаза блестели, а лица… нет, не сияли. Скорее тоже блестели, причем, в основном от пота.
Судя по духоте и большому количеству оплывших свечей, служба эта продолжалась с вечера и не прекращалась всю ночь. Часть поющих стояли на ногах, но большая часть ползала на коленях, а кое-кто и просто сидел и даже лежал на полу. Но это не мешало им петь.
При нашем появлении часть этих людей повернулась в нашу сторону, и на их лицах были улыбки радости, вернее – радостного предчувствия. Глаза в основном были устремлены на меня. И мое среди них появление явно их не удивило.
Меня отвели в маленькую каморку и заставили снять с себя платье. Самое неприятное, что и там все это время присутствовало несколько мужчин, и смотрели они на мое переодевание далеко не ангельскими глазами.
А один из них не смог сдержать вздоха, когда меня снова одели, на сей раз в длинную до пят ночную рубашку. Но мне показалось, что это скорее саван. И запах у нее был соответствующий.
Потом меня заставили выпить какое-то вино. Странное, густое и терпкое, от которого у меня сразу же закружилась голова, и закололо в кончиках пальцев.
Потом присутствующие о чем-то пошептались и стали выходить один за другим. А когда осталась только одна молодая черноволосая с блестящими глазами монашенка, она подошла и впервые за все это утро обратилась ко мне со словами, странными и неуместными:
– Дева, радуйся, ибо приходишь ты в царствие небесное, приготовься и умились в сердце.
Не ручаюсь за точность, потому что к тому времени странное вино оказало на меня свое действие, как я теперь понимаю, к нему подмешали какое-то зелье.
Потом и эта девица ушла, и в комнату вошла Лобанова. Но теперь она была одета в такую же, как и я, ночную рубашку, на голове у нее был венок, а на глазах – слезы. Она плакала и похоже находилась в предыстерическом состоянии, потому что опустилась передо мной на колени и стала целовать мне ноги.
