Пурпурная линия - Флейшгауэр Вольфрам (библиотека книг .txt) 📗
Люссак полез в драку, как только стих топот копыт. Одним прыжком он оказался возле лошади Виньяка и схватил обеими руками темный сверток. Отбросив назад гриву черных волос, Люссак нацелился ножом в белое пятно под волосами. Маленькое тельце резко сместилось в сторону, однако Люссак снова ухватился за голову незнакомого человека и вдавил ее в землю. Он снова поднял клинок, но в этот момент получил такой удар ногой, что на мгновение утратил способность дышать. В следующий момент удар кулаком отшвырнул его назад. Когда Люссак снова обрел способность открыть глаза, он увидел, что Виньяк держит за плечи какую-то девушку. Однако она так дико закричала, что Виньяк отпрянул, а девушка сделала резкое движение назад, упала перед ними на колени и в ужасе уставилась на двоих мужчин.
Люссак ощутил во рту металлический привкус крови. Виньяк медленно опустился на колени и, не спуская с девушки глаз, поднял руки в умиротворяющем жесте. Лицо девушки было пепельно-серым, а на левой щеке выделялся узкий темно-красный след плашмя скользнувшего по ней клинка. Девушка хрипло задышала, живот ее затрясся, и она, не отводя взгляда от Люссака, разрыдалась, как ребенок. Какое-то время казалось, что она вот-вот задохнется. Слезы и текущие из носа сопли покрыли лицо, стирая с него всякие черты и превращая его в сплошную невыразительную жалобную маску. Губы девушки тряслись, обнажая зубы, но она продолжала неотрывно смотреть на Люссака. Было видно, что ей хочется вскочить и бежать куда глаза глядят, но она, словно пойманный в капкан зверь, сидела, опутанная растущим горем, которому ее храброе сердечко не могло больше противостоять.
Всхлипывания начали стихать. Виньяк подошел к девушке и, крепко взяв ее за плечи, прижал к себе и держал до тех пор, пока не прошел следующий приступ страха, а потом еще один. Люссак молча посмотрел на них и смахнул со лба пот. В это время они снова услышали топот копыт.
Из груди девушки вырвался крик. Виньяк упал на землю, увлек за собой девушку и зажал ей рот. Люссак подскочил к лошади Виньяка, которая оправилась и ошалело вертела головой.
Вернувшиеся всадники остановились у спуска к лесу Люссак понял, что это местные жители. Они нерешительно потоптались на дороге, решая, очевидно, стоит ли начинать погоню. Наконец они развернули коней и ускакали туда, откуда появились. Потом наступила тишина Люссак перекрестился.
Виньяк встал и подошел к нему.
– Испанцы?
– Нет, французы.
– А те, другие?
– Не знаю. На испанцев они не похожи. Один Бог знает, кто они такие. Мимо нас проехали солдаты, пожалуй, из всех земель Божьих.
Потом он повернулся и снова подошел к девушке, которая по-прежнему сидела на земле и, казалось, была не способна двигаться. На вид этому хрупкому худенькому созданию можно было дать не больше шестнадцати-семнадцати лет. Ее лицо напомнило ему лица девушек, которых он видел на юге. Черные волосы падали ей на грудь, отливая синевой воронова крыла. Брови оказались тонкими и выгнутыми крутой дугой Матово поблескивавшие глаза покраснели от соленых слез Черное крестьянское платье, доходившее до бедер, было разорвано у ворота, и в прорехе были видны выступавшие под кожей ключицы. Руки были невероятно грязны и покрыты царапинами. Ноги скрывались под грубыми домоткаными льняными штанами, схваченными у лодыжек тесемками. Обуви на ней не было, а ноги, казалось, вообще не знали прикосновения мягкой кожи Подошел Люссак и поклонился.
– У меня только одна жизнь, но вам я обязан еще одной. Если бы я был Господом, то смог бы расплатиться с вами. Но я всею лишь человек, и я виноват перед вами Я прошу вас простить меня.
Она не ответила, со страхом глядя на человека, который только что посягал на ее жизнь К ним приблизился Виньяк.
– Мой друг не злой человек, он испытал точно такой же страх, как и вы. Простите его, и давайте все втроем возблагодарим Господа за то, что он уберег нас.
Девушка продолжала упорно молчать. Ее глаза, в которых все еще стояли слезы, смотрели сквозь обоих мужчин, словно сквозь невероятное привидение. Голоса доносились до ее слуха словно издалека, и она не могла уловить смысл в словах, которые они произносили.
Виньяк озабоченно склонился над своей кобылой. Ноги ее тряслись, но в остальном она казалась невредимой. Он удивленно оглянулся на девушку и спросил себя, как могло получиться, что она повалила лошадь на землю. Виньяк развязал седельную сумку, достал оттуда хлеб и вино и предложил девушке. Она молча принялась за еду. Никто из троих не произнес ни слова.
Через два часа они тронулись в путь. Люссак поехал вперед, а Виньяк и девушка следовали за ним на некотором расстоянии. Столбы дыма, продолжавшие подниматься к небу, указывали направление. Когда они оказались на расстоянии оклика от разрушенной деревни, Виньяк остановил лошадь и с безопасной дистанции наблюдал, как Люссак взад и вперед ездит между сгоревшими хижинами.
Через некоторое время он вернулся и рассказал о том, что видел. Все окрестные поля истоптаны копытами многочисленных коней. От деревни практически ничего не осталось, кроме полудюжины дымящихся куч пепла. В центре наспех насыпанный холм свежей земли, который недолго сможет противостоять зверям, питающимся мертвечиной. Очевидно, у разбойников не было времени унести добычу, их спугнули раньше времени. Слишком поздно явившиеся спасители взяли ее себе в качестве платы за похороны жертв. На улице валялось несколько мертвых кошек и собак. Словно в насмешку буйно цвел дрок.
Лицо девушки по-прежнему ничего не выражало. Мужчины прошептали слова молитвы и повернули лошадей на запад. Следом за путниками тянулись клубы дыма. Девушка непрестанно оглядывалась, чтобы запечатлеть в душе и навсегда унести с собой то постепенно исчезавшее за горизонтом место, где некогда стояла ее деревня.
На опушке леса они нашли заброшенную хижину. Дав лошадям некоторое время попастись на зеленой траве, они зашли в жилище, где и провели ночь, зарывшись в сырое сено.
Виньяк проснулся первым. Не став будить спутников, он вышел из хижины и немного прогулялся, углубившись на несколько шагов в окрестный лес. Виньяка мгновенно охватила задумчивая тишина, всевластие которой только усиливалось от тихого шелеста листвы. Туфли его мягко и неслышно погружались в густой мох. Свет утреннего солнца проникал сквозь кроны деревьев и рассыпался на траве желтыми мерцающими горошинками. Потом пространство раздалось вширь от пробившихся сквозь листву косых лучей восходящего светила.
Виньяк был утомлен, но не мог больше спать. Он не понимал, откуда исходило то странное беспокойство, которое лишало его сна и отдыха в последние месяцы. Разве не мог он считать себя счастливым оттого, что в его сумке лежало предложение, которое на всю будущую зиму обеспечит его работой, хлебом и крышей над головой? Нет, он презирал эту неизбежную поденщину. Но проклятое ремесло не оставляло иного выбора, кроме стычек с другими бродячими художниками за грошовую работу в забытых Богом местах. Сеньоры замков знали, как использовать это бедственное положение вольных художников. Тот, кто осмеливался возражать против тяжелых и унизительных условий, вскоре оказывался на улице или попадал в руки откормленной челяди господина и был вынужден – чтобы сохранить жизнь – спасаться бегством. Виньяку часто приходилось видеть, как жилось ремесленникам, перебивающимся жалкими заработками. Избиения были наименьшим из зол. В Оверни Виньяку пришлось увидеть, как одному каменотесу, который осмелился погрозить своему благодетелю кулаком, просто отрубили руку.
Но он, Виньяк, заслуживает гораздо более почетного жребия. Его не покидала эта мысль. Настанет время, настанет срок, когда ему подвернется случай доказать свое умение.
Он вышел на полянку, опустился на траву и огляделся. Вокруг царил полный покой. Виньяк открыл кожаную сумку, с которой никогда не расставался, извлек оттуда альбом для набросков, перевернул лист и внимательно просмотрел записи последнего месяца. Потом он раскрыл альбом и углубился в рассматривание двух рисунков, исполненных уверенными тонкими росчерками пера. Неискушенному взгляду эти эскизы могли бы показаться совершенно одинаковыми. Но сам Виньяк хорошо помнил то едва уловимое различие между двумя живописными версиями, которые он увидел несколько месяцев назад в одном из южных замков. Что-то неудержимо привлекло его внимание в этих картинах, и он старательно срисовал их. При этом в обеих картинах не было ничего необычного.
