Финита ля комедиа - Мельникова Ирина Александровна (читать книги без регистрации txt) 📗
По правде сказать, он с самого начала чувствовал, что убийство в Савельевском переулке никак не связано с резней на Толмачевке, хотя большое количество жертв и похожее орудие убийства могли натолкнуть и поначалу действительно натолкнули на мысль, что они совершены одним человеком. Но это как раз был один из тех случаев рядовых совпадений, которые бывают в практике сыщиков, возможно, не так часто, но все же дают право сделать вывод, что все в мире имеет пару, даже преступление.
Он почти не удивился, когда его агенты буквально за несколько часов нашли и разоблачили Матвея Сазонова, прижав его к стене неопровержимыми уликами. Но этот успех ни на йоту не продвинул розыск по первому делу, что грозило Тартищеву уже более крупными неприятностями, тем более что определенные им три дня для розыска закончились безрезультатно. И это тоже был явный прокол, если, конечно, не считать поимки убийцы девяти человек.
Батьянов, который поначалу не воспринял серьезно его заявление об отставке, вчера вечером, еще не остыв от разноса, который им учинил Хворостьянов, весьма прямолинейно высказался по этому поводу. Обвинения в некомпетентности и необоснованном затягивании дознания, когда все доказательства причастности Журайского к убийству на Толмачевке налицо, прозвучали из уст полицмейстера без привычных обиняков и намеков.
Начальство не слишком вникало в детали, и объяснения по поводу мозолей, тесных сапог и шинели с короткими рукавами посчитало явным издевательством над собой, отчего еще больше разгневалось и велело немедленно передать дело судебным следователям. Тартищеву пришлось сжать зубы и покорно принять на себя поток оскорблений, по большей части несправедливых и обидных. Но кто стал бы слушать сейчас его доводы и оправдания? Тем более оправдания всегда переводят человека в ранг виноватого, а он себя виноватым ни в коей мере не считал.
Федор Михайлович придвинул к себе протокол допроса Сазонова. Может, он и его агенты действительно что-то пропустили, недоглядели, и преступник попросту обвел их вокруг пальца?
Итак, Сазонов признался, что убитый приказчик давно уже хотел купить у него чайную «Берлин». К тому же он точно знал, что в сундучке у Фрола Иванцова хранится пять тысяч рублей, накопленных за долгие годы. В день убийства они встретились обговорить предстоящую сделку, намереваясь назавтра завершить ее купчей.
Сазонов неоднократно бывал в гостях у своих земляков в Савельевском переулке. К нему привыкли и не удивлялись, когда он наведывался к ним без приглашения.
Вот и в тот вечер он пришел, уже когда стемнело, принес с собой водку, пиво, закуску, чтобы заблаговременно вспрыснуть сделку. Кроме Фрола, угостил его двух родственников, приказчиков, которые жили в комнате по соседству. В этот вечер он не раз бегал в кабак, расположенный через две улицы за подкреплением (буфетчик подтвердил это). Наконец, когда хозяева отяжелели от выпитого, он распрощался и ушел... Но через час вернулся уже с кистенем. Прокравшись в большую комнату, он уложил обоих приказчиков на месте, проломив им черепа. Они даже не вскрикнули. В соседней маленькой комнате он ударил по голове Фрола, думая, что убил его, а на самом деле только тяжело ранил. Из его сундучка он извлек пять тысяч и хотел уже скрыться, но вдруг засомневался...
«Нет, Матвей, сказал я себе, не валяй дурака, покончи и с остальными. Ведь все они мне земляки, стало быть, и по селу, и по волости молва пойдет, да и полиции непременно расскажут, что такой-то вчерась водку вместе с убитыми пил, и будет мне крышка. Тогда я взял свою культяпку и вернулся обратно в прихожую. Зашел сначала в одну комнату, потом в другую... Жалко было пробивать детские черепочки, но что поделаешь? Своя рубашка ближе к телу. По первости жутко было, а потом расходилась рука, будто и не моя вовсе, и пошла щелкать головы, что твои орехи! Опять же вид крови и запах тоже меня распалили. Течет она алыми теплыми струйками по пальцам моим, и на сердце как-то щекотно и забористо стало!
После я по остальным сундукам пошарил, но там всякая дрянь оказалась. Я только одну рубаху и взял. Переоделся в чистую, а свою, кровавую, в печке для верности сжег. Записку написал собственноручно, это я признаю, а гирьку в овраг сбросил, не думал, что вы так скоро ее... да и меня отыщете...»
Тартищев прочитал эти признания, сделанные совершенно бесстрастно существом, которое даже язык не поворачивался назвать человеком. Федор Михайлович усмехнулся, вспомнив, как привели Сазонова на первую встречу с ним. Маленькие бегающие глазки, трясущиеся руки, вокруг шеи застегнутый на чудом уцелевшую пуговицу воротник от рубашки, которую убийца пытался сжечь в печи. Остатки воротника постарался напялить на него Вавилов, чем окончательно добил негодяя на признание. (Правда, Федор Михайлович не догадывался, какую роль здесь сыграли антропометрические «опыты» Колупаева.)
В кабинете у Тартищева он первоначально рыдал и божился, что был пьян и почти не помнит, как убивал.
Но потом вдруг неожиданно стих и стал давать показания абсолютно спокойным голосом. Глаза его перестали бегать, а руки трястись. Вероятно, он понял, что от судьбы не скроешься, и хоть немного пытался смягчить свою участь чистосердечным признанием. Будучи неоднократно судимым, он знал, что за подобное преступление ему грозит только петля. И если уж сильно повезет и судьи найдут хоть какие-то смягчающие обстоятельства, то все равно отправят его в бессрочную каторгу.
Подмастерье сапожника, видевший вероятного убийцу на крыльце дома Ушаковых, в Сазонове его не признал. Нянька никогда его в доме Ушаковых не встречала. На кистене и пистолете, обнаруженных в доме Журайского, следов его пальцев не оказалось. Когда на него попытались надеть шинель гимназиста, Сазонов наступил на подол и чуть не упал... То есть ни одна из улик к нему не подходила.
Как ни крути, но следовало признать, что преступление на Толмачевке было продумано более тщательно, готовилось не один день, убийца рассчитал все до мелочей... И ясно как белый день, что он преследовал иные цели, а кража была инсценирована им для отвода глаз. В деле же Сазонова корысть – главный и единственный мотив.
Но все ж каковы были истинные цели толмачевского убийцы? Возможно, все же кто-то хотел запугать Ушакова или предупредить его о чем-то? Или сам Ушаков недоговаривает, намеренно скрывает тот факт, что смерть его домочадцев – примитивная месть за какие-то неблаговидные дела. В мире барыша подобное сведение счетов в порядке вещей...
Федор Михайлович вздохнул, открыл портсигар и достал папиросу... Пока все вопросы оставались чисто риторическими, и требовалось перекурить, чтобы определить последующие действия.
В дверь постучали. Тартищев взглянул на часы. Дежурные агенты, которые каждое утро приносили ему суточную сводку всех уголовных преступлений по городу и губернии в целом, должны прийти с рапортом через полчаса. Значит, опять что-то чрезвычайное, если решились потревожить его в святое время, когда никто не смел вторгаться в кабинет.
– Войдите! – крикнул он.
Дверь отворилась, и на пороге возник Иван Вавилов.
– Что опять стряслось? – спросил Тартищев. – Серьезное что-нибудь?
Иван оглянулся. Следом за ним в кабинет вошел Поляков. Тартищев усмехнулся про себя. Если сейчас на пороге покажется еще и Корнеев, то, значит, неразлучная троица опять что-то спроворила! Но Корнеев на этот раз не появился. А Иван, как старший, принялся объяснять.
– Федор Михайлович, разрешите доложить! Вчера я получил странные сведения. Зашел вечером в «Варшаву» поболтать с трактирщиком. Он мужик разговорчивый, с ним можно о многом посудачить. Он мне и рассказал, что архитектор Мейснер к нему частенько захаживает. И в одиночку, и с компанией. Так вот позавчера с архитектором приключилось непонятное для трактирщика происшествие. Сидел Семен Наумович в «Варшаве» и мирно обедал. Вдруг в зал вошел жандармский офицер с двумя нижними чинами и каким-то штатским. Без всяких объяснений они арестовали Мейснера и увезли неизвестно куда. А вчера вечером Мейснер появился у Алексея. Вид у него не ахти, и настроение весьма подавленное. Да Алексей об этом лучше расскажет.
