Монаший капюшон - Питерс Эллис (бесплатные книги онлайн без регистрации .TXT) 📗
— О, никто из нас не посмеет усомниться в его благих намерениях, — охотно подхватил Жером. — Христианский долг повелевает ему оказывать своим умением помощь страждущим, и он поступил, как надлежало. Но, как мне стало известно, брат наш вновь посетил вдову и говорил с ней не далее как минувшей ночью. Несомненно, он приходил лишь затем, чтобы принести утешение в ее горе. Но мне ли объяснять, отче, какие угрозы таят в себе подобные встречи. Боже упаси, братья, чтобы кто-нибудь подумал, что человек, давно отрекшийся от мира, мог поддаться ревности, встретив через много лет ту, что была обручена с ним, но пошла под венец с другим. Нет, о таким даже упоминать не стоит. Но разве нашему возлюбленному брату не пошло бы на пользу, если бы мы решительно оградили его от всякого искушения? Я говорю так, ибо близко к сердцу принимаю благо нашего брата и грядущее спасение его души.
«Ты говоришь так, — стиснув зубы, думал Кадфаэль, — ибо заполучил наконец возможность навредить человеку, которого столько лет ненавидел, исходя бессильной злобой. И да простит мне Господь, но если бы я мог сейчас свернуть твою костлявую шею, то сделал бы это с радостью».
Кадфаэль поднялся, вышел из своего уголка и сказал:
— Я здесь, отец приор и братья, судите мои поступки, как пожелаете. Но брат Жером слишком уж тревожится за мою добродетель, которой ничто не угрожает.
И он, в отличие от Жерома, говорил искренне.
Приор Роберт продолжал смотреть на него слишком уж задумчиво — так, что Кадфаэлю это вовсе не понравилось. Что и говорить, вряд ли Роберту пришелся бы по вкусу какой бы то ни был намек на возможность неподобающего поведения его паствы, он был готов защищать доброе имя братии всегда и везде — прежде всего, ради самого себя. Однако он был не прочь малость приструнить человека, который раздражал его тем, что держался слишком независимо. За прямотой, житейской сметкой, терпимостью и самостоятельностью Кадфаэля приору вечно чудилась скрытая насмешка. Он был далеко не дурак, и, скорее всего, заметил, что его окольным путем подталкивают к мысли о том, что Кадфаэль, встретив свою прежнюю возлюбленную, ставшую женой другого, поддался ревности и лишил соперника жизни собственными руками. Кто, в конце концов, лучше него знал свойства трав и снадобий и мог употребить их как во благо, так и во зло. «Боже упаси, чтобы кто-нибудь подумал об этом», — говорил Жером, старательно подсовывая ему эту идею. Конечно, сомнительно, чтобы приор всерьез воспринял такую вероятность, но едва ли он станет порицать за такое предположение Жерома — человека услужливого и полезного. Да и на самом деле, нельзя утверждать, что это вовсе невозможно. Кадфаэль сам приготовил снадобье из монашьего капюшона, и уж всяко лучше других знал, как его использовать. Ему-то как раз не было нужды где-то добывать отраву, она у него всегда под рукой. За ним спешно послали, чтобы он помог больному, но кто может поручиться, что монах не пустил в ход яд прикинувшись, что пытается спасти несчастного?
«К тому же, — подумал Кадфаэль, — я видел, как Эльфрик шел по двору, и запросто мог остановить его, чтобы перемолвиться словечком, да и поинтересоваться, чем это так вкусно пахнет. Эльфрик, понятное дело, мог сказать мне, для кого это блюдо предназначено, ну а я, приподняв крышку, мог добавить туда своей приправы. Все могло произойти буквально за считанные мгновения. До чего же легко угодить под подозрение, и попробуй потом оправдаться!»
— Это действительно правда, брат? — с расстановкой вопросил Роберт. — Что ты близко знал госпожу Бонел в молодости, до того как принял обет?
— Правда, — напрямик ответил Кадфаэль, — если под словами «близко знал» понимать то доброе и чистое, что может связывать юные сердца. Перед тем как я стал крестоносцем, мы обручились, но об этом никто не ведал. Это было более сорока лет назад, и после того я с ней не встречался. Пока меня не было, она вышла замуж, а я, вернувшись, надел монашескую рясу.
Он был краток: чем меньше говорить об этом — тем лучше.
— Почему же ты ничего не сказал, когда они поселились в доме нашей обители?
— Я не знал, кто такая эта госпожа Бонел, пока не увидел ее. Это имя ничего мне не говорило, ведь я слышал только о ее первом замужестве. Когда меня позвали к больному, иных мыслей, кроме желания помочь, у меня не было.
— Ты говоришь правду, брат, — признал Роберт, — я сам там был и не заметил в твоем поведении ничего предосудительного.
— Отец приор, — торопливо встрял Жером, — я вовсе не хотел сказать, что брат Кадфаэль в чем-то виновен. Это не так... — с языка его чуть было не слетело: «пока»! Но все же он не осмелился произнести это вслух. — Меня беспокоит лишь то, как помочь ему избежать искушения. Дьявол повсюду расставляет силки, он и христианские чувства может обратить в соблазн.
Приор Роберт продолжал смотреть на Кадфаэля тяжелым, изучающим взглядом. Пусть даже он не высказал осуждения, но его приподнятые брови говорили о явном неодобрении. Ни один из братьев вверенной ему обители никогда бы не признался в том, что вообще заметил женщину, если только не был движим чувством христианского долга или настоятельной необходимостью.
— Ухаживая за больным, ты делал доброе дело, брат Кадфаэль, — сказал Роберт, — но правда ли, что ты посетил эту женщину прошлой ночью? Если так, то с какой целью? Если она нуждалась в духовном утешении, на то есть приходской священник. Когда ты явился в тот дом два дня назад, у тебя были на то веские основания, но о прошлой ночи этого никак не скажешь.
Кадфаэль отвечал спокойно и терпеливо: он понимал, что раздражительностью все равно делу не поможешь, а кроме того, знал, что брата Жерома более всего выводит из себя невозмутимость и сдержанность.
— Я пошел туда, — сказал он, — чтобы задать ей некоторое вопросы, которые могут помочь прояснить обстоятельства смерти ее мужа, в чем ты, отче, должен быть искренне заинтересован, так же как и все мы, ибо чем скорее будет установлена истина, тем скорее мир и спокойствие вернутся в нашу обитель.
— Но, — возразил приор Роберт, — это дело шерифа и его людей, и тебя оно не касается. Насколько я понимаю, сейчас уже нет сомнений в том, чья это вина, и вся заминка в том, что еще не поймали юнца, пошедшего на столь гнусное злодеяние. Нет, брат Кадфаэль, твои объяснения меня не удовлетворяют.
— Отец приор, — отвечал на это Кадфаэль, — я принимаю твое суждение с надлежащим почтением и смирением, но, возможно, мои соображения тоже заслуживают внимания. Мне думается, что сомнение в том, чья это вина, все еще есть, и установить истину будет не так-то просто. У меня была причина пойти в тот дом: ведь это же мое снадобье, призванное исцелять и унимать боль, послужило орудием смерти—и ни наша святая обитель, ни, тем более, я, не можем оставаться в стороне.
— Брат, из сказанного тобою явствует, что у тебя нет веры в тех, кто служит закону. Но это им, а никак не тебе, подобает вершить правосудие. Ты исполнен гордыни, и это прискорбно.
Приор дал понять, что намерен отмежеваться от всякой связи между аббатством Святых Петра и Павла и мерзким преступлением, свершившимся, кстати, за пределами монастырских стен, и потому не допустит, чтобы какой-то не в меру совестливый монах ему мешал.
— По моему рассуждению, брат Жером прав, и долг повелевает мне воспрепятствовать тому, чтобы ты, по своему недомыслию, был вовлечен во грех. А посему ты не будешь более встречаться с госпожой Бонел. До тех пор, пока не будет решен вопрос о наследовании и эта дама не покинет свое нынешнее жилище, ты не должен выходить за стены обители. Посвяти все свои силы посту и молитве, а также работе, которой у тебя немало и здесь, в аббатстве.
Что ж, придется смириться — коли добровольно связал себя обетом, негоже пренебрегать им, если что-то тебя не устраивает. Сказать, что Кадфаэль поклонился, было бы слишком, он склонил голову, точно низкорослый, но крепкий бодливый бычок, изготовившийся к бою, и хмуро промолвил:
— Я повинуюсь данному мне повелению, как предписывает мой долг.
