Золото гуннов (СИ) - Пахомов Николай Анатольевич (книги онлайн TXT) 📗
Оглендя близким родственником Бусу не был и допрежь пас стада свои у моря Готского. Хитроумные греки то море Понтом Эвксинским, то бишь Благодатным, величают. Будь жив Бус, Оглендя, возможно, продолжил бы пасти стада… Но случай подвернулся, и он его взнуздал. Как коня.
Почему Оглендя не остановился в Скуфии-Скифии, возникшей на берегах моря синего, в устье Непры-реки, а перебрался в Голунь, только богам ведомо.
В яви-жизни ветры, начав веять в одном месте, по воле Стрибога перемещают свои невидимые струи в другое, река — от ключа-истока воды несет через многие земли, пока не впадет в более крупную реку или же в море. Так и люди. По воле богов светлых рождаются в одном месте, потом, подхваченные невидимыми течениями, оказываются в другом. Не мыслилось, но случилось. Вот так и с Оглендей. Да и с иными прочими…
Ратша не бывал в стольном граде Русколани — Кияре Антском. Слишком далеко сей град от веси северян. А вот град Воронежец посещать случалось. И в граде князя семцев Кура, что на высоком мысу при слиянии тамошних рек Кура и Тускура, бывать приходилось. И не только самому, но и сыновьям тоже. Ратные дела тому причина…
Молодым не раз хаживал с князем Куром по зову Буса Белояра. А когда Буса не стало, то со старшими сыновьями и по зову Баламбера. Тогда-то и насмотрелся вволю на почти поголовно безбородых гуннов. Пообвык с ними, пообтерся. И уже не такими страшными стали они казаться. Стал к речам прислушиваться, слова их чудные запоминать — общаться-то ведь надо было… союзники как-никак…
Выяснил, что славянский пир по покойникам — тризну — гунны стравой называют, колчан для стрел — сагайдаком. Но самое смешное, что сильного бурого лесного зверя бера или по-иному орса, ведмедем или медведем кличут. За то, что зверь этот ведает мед — сладкую добычу бортников. Ну, мед — так мед, а мед ведающий — пусть и медведь…
В жизни гунны обходились малым. Вечно на коне — мужи и отроки, а в кибитках — женки, старики и детишки малые — они довольствовались дикими злаками да кореньями, взварами трав да мясом жеребят. Благо, что конские табуны, а то и стада коров всегда при них. А если не было, то отбирали у всех тех, кто попадался на их пути. При этом мясо не варили в котлах, а, нарезав тонкими ломтиками, вялили на солнце или же подкладывали под потники седел — и ели упревшим.
Ежели седла у воя не было, — таких гуннов было тоже множество, ибо они состояли не из единого рода-племени, а из множества разных, — ломтики мяса клались под собственное седалище. И тоже упревали. А упревши, уплетали за милую душу.
Одежды носили из грубой ткани. Иногда из шкурок полевых мышей и сусликов-свистунов, которых их мальцы ловили во множестве во время стоянок. Шили одежды женщины прямо в повозках-арбах. Работа была кропотливой, но гуннские девы и женки роптать не привыкли. Молча делали свое дело.
Одежд своих гунны не меняли до тех пор, пока те не изнашивались или не истлевали от пота до дыр и уже не поддавались никакому штопанью. И мало заботились, если от одежд оставалось только одно название. Зато обожали злато, которым украшали в основном сбрую комоней: узды, седла стремена. Даже у самого бедного и никчемного гуннского всадника-воина хоть несколько малых, тонюсеньких-претонюсеньких золотых пластиночек, но было вкраплено в сбрую. Про храбрых и отважных воинов говорить уж не приходилось: вся сбруя у них горела золотым огнем. Но самые богатые украшения были, конечно же, у вождей и их сыновей. И не только на конской сбруе, но и на воинских доспехах и одеждах.
Где гунны добывали столько золота и серебра, было тайной. Но поговаривали, что все это им досталось после разгрома богатого Боспорского царства, некогда процветавшего на берегах Сурожского моря и устья Дона-реки. С эти царством русы и анты много веков вели торговлю, считая своим соседом. Да что там соседом?.. — Половина жителей Боспорского царства, если, вообще, не две трети, были потомками русов, скифов да амазонок — воинственных дев Подонья.
«Эх, конская сбруя, конская сбруя… — вспомнив мимоходом и ненароком о конской сбруе, подумал уже с вожделением о ней Ратша. — Заветная мечта любого воина».
Седлом русов, в том числе и Ратшу, было не удивить. Общаясь в степях с аланами да сарматами, а ранее и со скифами, русы не только видели эти хитроумные приспособления, но и сами ими умело пользовались. Правда, при этом особой тяги к их украшению не имели. Ну, разве что старейшины родов, чтобы хоть как-то отличиться от простых родичей-воинов.
Невидалью чудной не были для русов и воинские доспехи. Хоть просто кожаные, хоть пластинчатые, изготовленные из костяных срезов копыт коней и нашитых с напуском одна на другую на кожаную основу. Многие имели как изготовленные собственными мастерами, так и добытые в походах. Пластинчатый доспех был крепче, но стоил дорого и являлся заветной мечтой каждого воина.
А вот стремена — гужевые петли, крепящиеся к седлам и служащие упором ступням ног, впервые увидели у гуннов. Увидели, испробовали — и пришли к выводу, что без них уж никак нельзя. Всадник, вставив ступни в стремена, сидит на комоне как влитой: не соскользнет, не ерзанет, не пошатнется. А прижмет нужда, так и повернуться во все стороны можно, не боясь соскочить с крупа. И замах руки куда как крепче да вернее. К тому же ковали русов тут же и улучшение стременам придумали — стали ковать железные. Ступне в них куда вольготнее и устойчивее — никакой тебе теснины и неудобства.
Если у русов и славян главным среди богов был Сварог, у скифов — Папай, у готов — Вотан или Один, то у гуннов — дух неба Тэнгри. Однако гунны, почитая своего бога, воздавая ему почести и хвалу, принося жертвы травами, молоком кобылиц, воскуривая костры до небес, чужих не хулили. Относились со сдержанным уважением: все-таки боги, а не смертные люди.
Что же было общим для всех, так это крест — древний символ круговращения, смены эпох, времен года, дня и ночи, Яви и Нави. И русы, и славяне знали, что символ этот еще со времен их отца Ария был в чести. Только вот в последние годы стал забываться. Зато гуннами был уважаем и храним. А еще и готами, точнее той частью готов, которая в Бога-человека, во Христа уверовала. Были среди готов и такие, которые в кресте символ мученической смерти Христа во спасение всего рода человеческого видели.
Ратша ведал, что далеко за синим морем, на окраине ромейского государства зародилась новая вера, вера в Христа-Спасителя, что эта вера набирает силы. Ведал, но не роптал, ибо тому, что должно случиться в мире Яви, тому, что уготовано богами в Нави, человек, даже волхв, помешать не в силах. И уж тем более такой, как Ратша. Он хоть и исполнял обязанности хранителя законов щуров и пращуров, дедов и прадедов в родной веси в дни празднеств, но ученостью волхвов не обладал. Да и не стремился к этому. Рожденный воем должен быть воем. Рожденный же волхвом должен стать волхвом. Но так как в роду Севца своего наследного волхва не было, то обязанности хранителя древних традиций пали на Ратшу, как самого сообразительного. Вот он и нес сей тяжкий груз по мере сил и возможностей. Даже появление гуннов не стало помехой тому.
Самого Баламбера, или Беламира, как чаще звали его русы, анты и славяне на привычном для себя языке, Ратше в свои молодые годы доводилось видеть только издали. Почти всегда в тяжелом пластинчатом доспехе и в кругу ближайших советников или вождей из союзных родов и племен. Ближе приблизиться не позволяли нукеры — телохранители из сыновей и ближайших родственников, всегда оттиравшие чужеземных воинов подальше от своего вождя. Зато его племянника Ругила от младшего брата Харатона, называемого часто Роусом, а то и просто Русом, видеть-зреть приходилось довольно часто. Ругил был отроком любознательным, непоседливым — по делу и без дела в сопровождении десятка, а то и дюжины воев появлялся в станах союзников.
Лицо у Ругила, как и у всех его сверстников, было густо испещрено шрамами — гунны с раннего детства, чуть ли не с рождения, наносили порезы на ликах детей, приучая их к терпению боли. А еще — чтобы волосяной покров не трогал их бород и усов в пору зрелости. Густые смоляные волосы были забриты на челе, а на затылке стянуты в косичку. Серые, как осеннее небо, очи то светлели, лучась заинтересованностью, то покрывались хмарью. И тогда взгляд их становился не по-детски тяжел, гневлив и… опасен. Ратше как-то удалось увидеть, как Ругил, вдруг ни с того ни с сего воспылав гневом, зарезал кинжалом пленника-гота, светло-русого великана, оказавшегося у него на пути. Зарезал просто так, ради забавы.
