Презренный кат (СИ) - Филиппов Алексей Николаевич (библиотека книг TXT) 📗
— Вся моря синь в твоих глазах, и яхонт алый на губах, — зашептал кто-то, унося Еремея в таинственную золотистую дымку. — Родная моя.
Глава 5
Утром, приняв при помощи старухи и соломенного факела вид добропорядочного, но усталого земледельца, сорвавшегося с земли в поисках другой доли и случайно задержавшегося на городских заработках, Еремей бодро пошагал вслед за Анютой по еле заметным звериным тропам. Девушка уверенно вела его к городу, показывая приметы, по которым можно было вернуться назад к землянке. Примет было много, и потому Чернышев не сомневался, что отыщет обратный путь без особого труда даже безлунной ночью. Чего тут сомневаться, когда всё ясно?
Расстались они на опушке леса. Анюта легонько подтолкнула Еремея в плечо, а потом вдруг неожиданно обхватила за шею и горячо поцеловала в губы, так горячо, как Еремея и не целовал никто до этого. Не любил он, честно говоря, поцелуев там разных, и потому, наверное, не знал всей сладости их. Слышать про то слышал, а вот самому знать не довелось. До жены у него не было никого, а с женой всё как-то проще было. Опешил кат, задрожал, прижал девушку к себе, намереваясь продлить свалившееся на него наслаждение, но Анюта опять вывернулась, нырнула в заросли юных елок и помахала оттуда Чернышеву на прощание.
— Иисус воскрес Еремеюшка. Возвращайся скорее друг мой милый. Я буду ждать тебя, ненаглядный ты мой, — подмигнула она растерянному мужику из-за еловых лап, своим синим глазом, и убежала в лес. — И помни: жду я тебя очень!
А город сегодня гулял по всем улицам и переулкам. Повсюду шли празднично одетые люди, радостно приветствуя встречных опять же крепкими праздничными поцелуями. Прежде, чем дойти до желанного кабака, который недавно открыли возле Нового Гостиного двора, Еремей облобызался не менее чем с десятком хмельных горожан. И ему тоже стало радостно на душе от всеобщего веселья. Крепко ухватился праздник за его душу. Только единожды, неровно застучало его сердечко. Увидел он на противоположной стороне улицы соседа своего плотника Крякина, но тот Чернышева не заметил, и потому сердце сразу же успокоилось.
В кабаке было так людно, что Еремей с большим трудом отыскал себе местечко за широким столом. Сегодня гуляли здесь люди приезжие и не семейные. Те, гуляли, кого не ждали дома после заутренней службы праздничные столы и степенные поздравления родственников.
В кабаке родственников было мало, и потому всем приходилось то души поздравлять только друг друга.
— Христос воскрес, добрый человек! — услышал вдруг за спиной Еремей, когда он попытался пристроиться к одному из столов. — Со Светлым Воскресеньем тебя милый человек! Дай я тебя поцелую.
Кат резко обернулся голос и увидел счастливо улыбающегося неказистого мужичка. Мужичок, не говоря больше ни слова, трижды облобызал Чернышева в губы, и подтащил к своему столу.
— Я вижу, ты тоже здесь один, мил человек, — сразу же у стола торопливо заговорил мужичок. — Я тоже один, давай вместе праздновать. Ты, поди, недавно на стройку пришел? Не видел я тебя чего-то раньше.
— Недавно, — мотнул головой кат.
— А где строите? — поинтересовался новый знакомец, передавая Еремею свою крепко ополовиненную кружку с вином, и не дождавшись ответа, представился. — Иван я, Киселев. За Тверью деревня моя. Глушь, одним словом. Такая глушь, что мне туда и идти больше не хочется. Чего там делать? С медведем, что ли целоваться? Не умеют там люди жить. То ли дело в городе жизнь. Её с деревенской жизнью, ни под каким видом не сравнишь. Сколько хочешь старайся — всё равно не сравнишь. А ты кто?
— Еремей я, — буркнул Чернышев, принимая кружку.
— Молодец Еремей, что пришел сюда, — радостно затараторил Киселев. — Со мною ведь тоже наших нет. В деревню они уехали. До зимы уехали, а я остался за инструментом приглядывать. Мне-то ехать некуда. Не осталось у меня в деревне никого, да и в земле копаться не хочу. Все равно все в неё ляжем, так и чего при жизни на неё смотреть? Я лучше в небо синее посмотрю. Вот где ширь да красота. Залпом бы кружку сейчас за красу эту небесную осушил, вот только кабатчик мне в долг больше давать не хочет. Зажрался сволочь. Думает, раз у вина стоит, то всё ему уже и можно. У, кабан толстобрюхий! Ну, погоди у меня! Будет и на моей улице праздник.
Еремей вдруг смутился от торопливой речи мужика, полез в карман и, выудив оттуда монету, сунул её в руку своего нового знакомца.
— Вот это дело! Есть всё-таки Бог на свете! — искренне возрадовался мужичишка и убежал к дородному кабатчику. — Настоящий ты друг Ерема, такой настоящий, что настоящей и не бывает. Эх, гульнем сейчас, едриттвую малина. В честь Светлого Воскресенья гульнем! Молодец Ерема, по-нашему сделал. Настоящий ты человек!
Не успел Чернышев порадоваться добрым словам своего нового знакомца да окинуть взором галдящих о чем-то своем соседей, а Иван уж тут как тут. Оттиснул он острым плечом хмельного матроса и с громким стуком выставил перед Еремеем бутыль вина, кружку, две огромные луковицы, пол краюхи ржаного хлеба и плошку с пятью крашеными яйцами.
— Вот это праздник, — разливая вино с радостной дрожью в руке, счастливо улыбнулся Иван, — вот мы сейчас с тобой Еремей разговеемся по-настоящему. Христос ведь сегодня воскрес! Право слово, воскрес. Давай Ерёма выпьем за мучения его и за счастье наше. Иисус воскреси родной!
Они выпили по кружке, понюхали хлеб, не торопясь, облупили по яйцу, и Киселев налил еще по одной.
— Конечно, не то теперь винцо стало, — резво влив содержимое кружки в широко раскрытый рот, крякнул он чуть поморщась. — Вот то ли дело в старинные времена бывало. Вот тогда вино, так вино было. Теперь нам немцы всё подпортили. Эх, понаехали эти подлецы терзать Русь-матушку. На нашу с тобой беду Ерема понаехали. Уж русскому человеку и прохода нигде нет. Везде сидят. Куда не глянь, везде немец восседает. Усядутся, как слепни на кобылу и сосут нашу кровушку. Куда ни придешь, везде немец на тебя зыркает, а то и два. Давай-ка мы Ерема, еще за веру нашу православную выпьем, одна она у нас осталась, всё остальное немцы зажилили. Всё ведь они подлые руками и ногами хватают. Всё!
Друзья выпили ещё по одной кружке и Киселев, откусив пол яйца, продолжил свои нападки на иноземцев.
— Ты думаешь, они вот так же как мы с тобой сейчас сидят? — махал он перед носом ката недоеденным яйцом. — Нет, не так. У них, знаешь за столом разносолы какие? Не знаешь ты Ерема их разносолов. Они знаешь, сволочи, чего делают? Они вот как мы вино кружками не пьют. Они потихоньку по глоточку его смакуют. А думаешь почему? Да чтоб нам с тобой побольше насолить. Смотрите, дескать, сколько у нас всего. Вот ведь поганцы. Ох, ненавижу я их, как…
Киселев не успел договорить свою злую мысль, из-за громового крика огромного гвардейского солдата за соседним столом.
— А ну всем налить чаши за здоровье Государя императора нашего! — вскочив из-за стола, вещал рыжеволосый великан. — Виват Государю нашему! Виват императору русскому! Петру Алексеевичу виват! Стоя за государя российского пить будем и чтобы до дна все! А ну встать всем, собачьи дети! А ну встать!
— А на что нам твой император-то?! — резво развернувшись в сторону гвардейца, завизжал Еремеев собутыльник. — Давайте братцы лучше за царя православного чару поднимем! За русского царя! За здоровье его! Ура!
И наступила сразу же после этого призыва в кабаке леденящая душу тишина. Мигом всё стихло. Слышно было только, как икал под столом впервые напившийся до беспамятства подмастерье известного на близлежащую округу бондаря да жужжание мухи, недавно проснувшийся от зимней спячки. Киселев, весело улыбаясь, хотел повторить свой призыв, но тут же осекся, понимая, что веселости в его положении уже вряд ли осталось. Не так он сказать что-то изволил. Вовсе не так. Гвардейский солдат, молча отшвырнул словно котенка, попавшегося под ногу хмельного юнца, отвесил знатного подзатыльника тому самому известному бондарю, и сделал широкий шаг в сторону смутьяна.
