Путь «Чёрной молнии» - Теущаков Александр Александрович (книги читать бесплатно без регистрации .TXT) 📗
— Я буду выступать свидетелем на судебном процессе и дам правдивые показания в твою сторону. Саш, ты еще молод, и как человек ты просто затерялся в массе обстоятельств, оказавшихся не в твою пользу. Мне хочется хоть как-то тебе помочь. Я знаю, как заключенные относятся к нам — людям в погонах, но уверяю тебя, и среди нас есть нормальные, способные разобраться и понять вас, как ты выразился: «Не нужно всех грести под одну гребенку». Говорю я это не их чувства солидарности к тебе, а по моему глубокому убеждению: в любых условиях необходимо оставаться человеком, и ты показал себя именно таким. Если б ты видел благодарные лица моей жены и маленькой дочери, когда я рассказал, кому обязан жизнью, — лейтенант на миг замолчал, — пусть у нас с тобой разные взгляды на жизнь и наши убеждения расходятся во многом, но таких как ты, редко встретишь. Тебе можно сказать светит «вышка», а ты продолжаешь отстаивать интересы своих друзей, и к тому же не хочешь запятнать их память. Я не за предательство и измену, а многие из вас уже предали своих товарищей на следствии. Скажу тебе по секрету, у тебя хорошие товарищи, и ты не один такой, видимо ты умеешь выбирать себе друзей по духу.
Сашка удивился либеральным взглядам офицера режимной части, и тому, как он дал оценку его действиям.
Анатолий Брагин поднялся, пожал крепко руку Сашке, и передал ему большой, увесистый пакет.
— От меня и от моей дочурки, не отказывайся — это от чистого сердца, — и подойдя к двери, стукнул в нее два раза.
Когда гость выходил из комнаты, Сашка окликнул его:
— Командир, спасибо тебе за все!
— Тебе спасибо, и от брата моего тоже, терпимости тебе.
Саша глубоко был тронут откровенностью лейтенанта, и только теперь до него дошло, кто прекратил его мытарства по беспредельным хатам и карцерам.
Шло время: месяцы, год, как затихли отголоски вспыхнувшего бунта. Потихоньку память притухала, и уже не так напоминала заключенным о событиях годовой давности. Следствие затягивалось, уже десятки томов уголовных дел были подшиты и готовы к закрытию. Прокуратура строила свое черное обвинение. Приближался ответственный и тяжелый момент в жизни обвиняемых.
Сашка еще раз встретился с мамой, опять помогли прежние знакомства, теперь уже переросшие в крепкую связь. Воробьева часто посещали мысли, касаемые одного человека. Он терялся в догадках, вспоминая, где ему приходилось слышать имя Аркана: «Уж не тот ли это Аркан, который встретился нам с дедом на болотах. Имеет ли, что общего тот Аркан с теперешним, который постоянно подогревает нас в тюрьме?».
Если это так, то Воробьев отдавал себе отчет, что будет с ним, выплыви тайна наружу, а может он ошибается, мало ли по Союзу бродит Арканов. Имея справедливый характер, он рассуждал: «Мы с дедом поступили правильно, и кто бы не был этот Аркан, я всегда сумею доказать свою правоту».
Сашка потихоньку приобретал славу, почет и уважение среди братвы и мужиков. Тюремные слухи, они ведь всегда имеют почву под собой: здесь, в изоляторе, так просто человека не оговоришь и не скажешь о нем того, чего он не заслуживает. Он умел себя держать с администрацией СИЗО, никогда не заискивал, и сколько бы он не попадал под ментовский пресс, оставался несгибаемым.
С пацанами и мужиками он всегда держал себя предельно вежливым и внимательным. Случались незначительные разборки или кто-то с кем-то цеплялся, он всегда находил аргументы для того, чтобы развести по — мирному, ссорящихся сокамерников. Уроки Дрона, Макара и Сибирского во многом помогли ему разобраться в отношениях между людьми, он стал еще более рассудительным. Опасение — стать приманкой для нераскрытого тихушника, делали его немногословным и осмотрительным. Материнская черта — грамотно и убедительно доказывать свою правоту, делала его почитаемым среди заключенных.
Однажды произошел случай, заставивший по-иному взглянуть сокамерников и даже администрацию на поступки Воробьева. Все, кто его знал, видели, что Сашка не промах в отношении кулачных разборок, и потому в наглую, мало кто решался с позиции силы диктовать ему свои условия. Тюремщики тоже имели некоторое представление о его статусе бесстрашного спортсмена — бойца.
Капитан Брагин, в свое время замолвивший словечко перед начальством, чтобы прекратить прессинг Воробьева, как-то вывел его из камеры и проводил в свой рабочий кабинет.
— Воробьев, я тут немного наслышан о твоих подвигах.
— Каких именно?
— В колонии, и здесь в СИЗО.
Сашка промолчал, ожидая дальнейших объяснений.
— Мне хотелось узнать твое мнение по поводу одного дикого инцидента, произошедшего на днях в одной из камер между двумя подследственными. Я понимаю, что это чушь, и поэтому хочу, чтобы ты со своей колокольни рассудил о действиях этих лиц.
Одного кличут «Граком», другого «Седым», они постоянно делили главенствующее место среди заключенных в камере. У Грака соскочил чирей на заднем месте, и он попросил Седого проткнуть иголкой нарыв, он оказал ему эту услугу. Ты же знаешь, что иголки в СИЗО запрещены, — пояснял Брагин, — в камере была на всех одна иголка.
Седой, оказался любителем чистки зубов после еды, и взяв злополучную иглу, стал копаться ею в зубах. Грак, увидев это, напустился на него с обвинением:
— Ты что, чушка, запомоился, я этой иглой в заднице ковырялся, а ты ее в рот.
Седой, посчитав, что Грак прав, ничего не ответил и проглотил обиду.
Грак козырнул этим делом и принялся держать главенство в камере или, как по — вашему — стал «стареньким по хате».
Брагин изредка изъяснялся на тюремном сленге. Сашка внимательно слушал, с серьезным видом поглядывая на опера.
— Через какое-то время Грак объявляет Седого полуопущенным и ставит его в ранг обиженных. Никто в камере не воспротивился решению Грака, его побаиваются. Ну, что скажешь? — обратился опер к Воробьеву.
— Бред какой — то! Ты знаешь капитан, но мы в зоне за это наказывали, это уже беспределом попахивает.
— Я понимаю тебя Воробьев, по вашим понятиям ты не можешь принимать от меня эту информацию, а вдруг я эту прокладку специально тебе подсовываю. Пойми, тут другое поражает, даже для меня оперативника эта пошлятина кажется сущим беспределом. Чтобы ты сделал, окажись в одной камере с ними?
— Сначала мне попасть туда нужно и во всем разобраться, тогда а найду справедливое решение. А почему ты его сам не накажешь, если чувствуешь, что Грак ведет себя, как последний отморозок?
— Так вы же все солидарные, начни справедливое разбирательства, вы переходите в конфронтацию к ментам. Не правда ли, интересное решение?
— Да, здесь ты прав, этого у нас не отнимешь.
— А если я помогу тебе и предоставлю возможность посетить камеру?
— Хорошо, я только с братвой компетентной свяжусь и поставлю их в известность, чтобы мое решение не было единоличным.
— Ну, что же, действуй.
Придя в свою камеру, Сашка рассказал пацанам все подробности, правда не раскрывая тайны, что опер является его потенциальным знакомым. Пацаны одобрили решение Воробьева, зайти в хату и навести там порядок.
Сашка отправил несколько маляв братве, имеющих авторитет в тюрьме, и незамедлительно последовал ответ: «Если камера возьмет сторону беспредельщика, то накажи их по справедливости, а Седой должен сам получить с Грака. Если у тебя есть возможность зайти в хату: иди, ты поступаешь правильно».
На следующий день Сашку, как вновь прибывшего, с матрацем и вещами посадили в камеру, где правил Грак. Он встретил Воробьева нагло, решив пощупать на «масть», бросил ему под ноги вафельное полотенце. Сашка, вытерев ноги, прошел и сел за стол. Присмотрелся к сокамерникам, и пригласил к столу Грака и Седого.
— Ты что, земляк, кого ты за стол тянешь, он же без пяти минут петух.
— А кто его опускал, и за что? — спросил Сашка.
— Ты борзый что ли, с ходу тут почву промацываешь, ты вообще кто такой?
Грак подступил вплотную к Воробьеву.
— По ходу ты здесь борзый, раз так встречаешь людей, которых никогда в глаза не видел.
