Колодец в небо - Афанасьева Елена (бесплатные серии книг TXT) 📗
«Попорченных беспородным кобелем сук отбраковывают».
В разговоре со знакомой собачницей она когда-то услышала фразу, которая поразила ее. Сразу даже не поняла, что значит «отбраковывают». Понятно, помет от такой случайной случки из-за непородистого папаши отбракуют, но потом породистую суку опять можно случить с породистым кобелем, и все будет тип-топ.
Не тут-то было! Собачница сказала, что единожды покрытая случайной дворнягой сука в сложных процессах выведения потомства чистых кровей больше не участвует. Отныне она мечена нечистой породой, и в ней, словно занесенный вирус, навсегда поселяется какой-то ущерб. Отымел ее драный кобель и (сколь ни спринцуй хозяин свою дорогостоящую красавицу) свои нечистые следы в ней навсегда оставил. Следы неправильного совокупления въедаются в некую генетическую суть этой суки, и, каких бы элитных кобелей ни приводили ей для будущих женитьб, все следующие ее щенки рождаются с дефектами.
Жанна сидела у окна, вдыхая врывающийся в форточку не воздух, а сплошной выхлопной газ, и чувствовала себя такой отбракованной сукой. Единожды предавшая, терпевшая все сношения с Петруччо, она больше не могла чувствовать. Ей казалось, что где-то там, глубоко внутри нее остались следы от его мерзкого толстого пениса – использовать презерватив Петруччо категорически не желал. Казалось, что частички его выделений въелись в ее влагалище и теперь пожирали ее изнутри, а когда Алик входил в нее, передавались любимому. И она физически ощущала внутри себя следы нечистой, отбраковавшей ее двухлетней случки.
Побежала в убогий санузел с покрашенными болотно-зеленым цветом стенами – о кафеле в этой хрущобе не приходилось и мечтать. Залезла в ванную с ржавыми следами вечно капающей воды. Открутила насадку душа и, засунув куда-то глубоко внутрь себя наспех вымытый хозяйственным мылом шланг – спринцовки под рукой не было, а ждать она не могла, – пыталась исторгнуть, вымыть эту въевшуюся в нее грязь. Но сколь ни вливала в себя совсем не предназначенную для дезинфекции проточную воду, очищения не чувствовала. Лишь красные следы положенных в эти дни месяца выделений плавали вокруг ее ног, создавая на фоне ржавых разводов чугунной ванны ощущение сюра.
42. Обретение имен
(Женька. Сейчас)
– Мать, ты ее хоть как-то назови! Все мои друзья уже бунтуют! Говорят, третий день пьем, а за кого пьем, не знаем…
Димка с умилением разглядывает пальчики на ножках сестренки. Девочка лежит в прозрачном кювезике-каталке рядом с моей кроватью и с удовольствием потягивается.
Какое счастье, что миновали времена, когда новорожденного Димку, спеленатого так, что этот сверток и ребенком назвать было трудно, приносили ко мне шесть раз в день – кормить. Все остальное время младенцы орали в отдельной детской палате в другом конце длинного коридора, куда мам не пускали.
Я, помнится, тогда слонялась по коридору в непосредственной близости от детской палаты, прислушиваясь – не мой ли сыночек там орет-надрывается, пока медсестры лясы точат и покурить бегают. Время от времени я врывалась в детское отделение, умоляя пустить меня докормить сына. В первые дни молока у меня было мало, и за отведенные на кормежку минуты Димка явно не наедался. Только-только мне, неопытной девятнадцатилетней мамочке, удавалось заставить сына взять грудь, как появлялась медсестра и с видом гестаповки Барбары из «Семнадцати мгновений весны» отбирала у всех восьми мам, лежащих в палате, их наевшихся и не наевшихся детей. На все мои протесты «Барбара» отвечала: «Не суетитесь, мамаша! Без вас докормим!» И потом на детской половине отделения засовывала в ротик моему сынишке бутылочку с резиновой соской. Дырка в той соске была величиной с ноздрю. И сосать не надо, искусственное молоко просто заливало рот несчастному Димке, после чего он, конечно же, отказывался прикладывать усилия, чтобы высасывать первые капли молока из моей груди. Дома потом первые пять дней мы с ним промучились, пока друг друга поняли. Сын понял, что сосать все же придется – искусственных смесей в пору его рождения в социалистическом отечестве было днем с огнем не найти. А я уяснила, что сына придется кормить, когда человек этого требует, а не по часам, как это предписывала официальная советская педиатрия.
Но это было – страшно подумать! – больше двух десятков лет назад, хоть мне и кажется, что это было только вчера. Глядя на Димку, этого совершенно самостоятельного мужика, я порой и сама удивляюсь, что это я его родила. Родила этого большого, высоченного и все еще растущего дядьку и эту крохотулечную – сорок девять сантиметров – девочку.
И теперь, когда выросший – так заметно и так незаметно выросший – сын собирается уйти, чтобы дальше «обмывать» с друзьями свою сестренку, а девочка-манюня остается со мной. Без всякой смирительной рубашки, в которые превращались для несчастных младенцев пеленки, а в симпатичных штанишках, рубашечке, без носочков, но с неким подобием кокетливого чепчика на лысоватой голове она с удовольствием размахивает босыми ножками и шевелит пальчиками. У новорожденного Димки, помнится, ручки были тщательно запрятаны и наглухо задраены в зашитые рукава тысячекратно вываренной казенной распашонки со штампом «Роддом № 345». Бедный Димка, как он все это терпел! И как я это все терпела. В пору моего рождения, наверное, младенцев содержали еще более строго.
– Хоть Марусей назови! – улюлюкает с сестренкой Димка.
Задумываюсь, а почему бы не Марусей, но тут приходит Лана. Благо при современных оплаченных родах не надо показывать запеленатого ребенка родным из окна четвертого этажа, а можно принимать посетителей хоть круглосуточно. Хотя… Все эти элитные лечебницы, удобные палаты и прочие удовольствия я не задумываясь поменяла бы на одного стоящего под окном Никиту. Но… Это не в моих силах. Это ни в чьих силах. Ни в чьих…
Лана, как профессиональный психолог, понимает, что обычная для любой женщины послеродовая депрессия, вызываемая резкими гормональными изменениями, в моем случае будет усугублена таким количеством стрессов, которые я во время своей беременности не успевала осмыслить, а успевала лишь затолкать подальше в глубь подсознания, что теперь самое время им всем вместе вырваться наружу. Лана понимает, что именно теперь, дойдя до точки, до которой я могла не дойти и именно до которой рассчитала свои силы, я могу снова скатиться в бездну тоски по ее погибшему отцу. Поэтому, наверное, Лана и пришла помогать.
Впрочем, сейчас мне кажется, что это не Лана пришла меня из депрессии вытаскивать, а ей самой срочно потребовалась помощь. И Лана, всегда такая умная, правильная, излучающая энергию и уверенность Лана (как, впрочем, и любая психологиня) это сапожник без сапог. Может, и психоаналитикам нужны собственные психоаналитики? Они-то нам помогают или пытаются помогать, а кто поможет им?
Или же Лана, как истинный профессионал, знающий, что человек может выбраться из любой бездны, лишь помогая другому человеку преодолеть еще более страшную бездну, решила снова поставить меня перед необходимостью не впадать в депрессию, а помогать кому-то. В данном случае ей?
Может, и так. Хотя, судя по ее глазам, все происходящее не слишком напоминает просчитанный психологический практикум. Скорее – разверзшуюся перед Ланой бездну.
Она бледнеет и на все мои вопросы и реплики Марины, забежавшей из своего предродового в мое послеродовое отделение проведать нас с девочкой, отвечает невпопад.
– Лан, ты слышишь?!
Удивляюсь перемене, случившейся в идеальной, всегда собранной Лане, но, заметив лежащий на моей тумбочке журнал, кажется, понимаю в чем дело. В глянцевом таблоиде, который вместе с пачкой других книг и журналов мне притащил почитать Димка, сразу несколько разворотов посвящены актеру Андрею Ларионову. Ларионов в разных ролях. Ларионов на церемонии вручения «Оскара». Ларионов с женой. И даже Ларионов в детстве, пухленький такой мальчонка неполных трех лет в вязаной шапочке с классическим советским плюшевым медведем в руках.
