Смерть Ахиллеса - Акунин Борис (книги без регистрации бесплатно полностью .TXT) 📗
– Я бы попросил б-ближе к делу, – сухо сказал Фандорин вслух, не желая поддаваться неуместным чувствам.
– Б-ближе не бывает, – передразнила его амазонка. – Это не вы меня покупаете, это я беру вас, да еще заставляю за это платить! Сколько ваших «порядочных» почли бы за счастье изменить мужу с самим Белым Генералом, но только тайком, по-воровски. Я же свободна, и таиться мне незачем. Да, Соболев мне понравился.
– Она вдруг опять сменила тон, из вызывающего он стал лукавым. – Да и, что скрывать, лестно показалось в свою коллекцию такого махаона заполучить. А дальше… – Ванда дернула плечом. – Обыкновенно. Приехали ко мне, выпили вина. Что было после – помню плохо. Голова закружилась. Только гляжу, а мы уже вон там, в алькове. – Она хрипловато рассмеялась, но смех почти сразу же оборвался, да и взгляд померк. – Потом было ужасно, не хочу вспоминать. Избавьте меня от физиологических подробностей, ладно? Такого не пожелаешь никому… Когда любовник в самый разгар ласк вдруг замирает и падает на тебя мертвой тяжестью…
Ванда всхлипнула и зло смахнула слезу.
Эраст Петрович внимательно следил за ее мимикой и интонацией. Похоже, барышня говорила правду. Подержав уместное молчание, Фандорин спросил:
– Случайной ли была ваша встреча с г-генералом?
– Да. То есть, конечно, не совсем. Я слышала, что Белый Генерал остановился у Дюссо. Любопытно было взглянуть.
– А много ли вина выпил у вас Михаил Дмитриевич?
– Совсем нет. Полбутылки «шато-икема». Эраст Петрович удивился:
– Он привез вино с собой? Удивилась и хозяйка:
– Нет, с чего вы взяли?
– Видите ли, мадемуазель, я неплохо знал покойного. «Шато-икем» – его любимое вино. Откуда вы могли об этом знать?
Ванда неопределенно всплеснула тонкими пальчиками:
– Я этого не знала вовсе. Но «шато-икем» тоже люблю. У нас с генералом, кажется, вообще было много общего. Жаль только, знакомство оказалось недолгим. – Она горько усмехнулась и как бы ненароком взглянула на каминные часы.
Это движение не укрылось от внимания Фандорина, и он нарочно помедлил, прежде чем продолжить допрос.
– Ну, дальнейшее ясно. Вы испугались. Вероятно, закричали. Прибежали офицеры, п-пытались вернуть Соболева к жизни. Врача вызвали?
– Нет, было видно, что он мертв. Офицеры меня чуть не растерзали, – она опять усмехнулась, но уже не горько, а зло. – Особенно один ярился, в черкеске. Все повторял про позор, про угрозу всему делу, про смерть в постели шлюхи. – Ванда неприятно улыбнулась, обнажив белые, идеально ровные зубки. – Был еще грозный есаул. Сначала порыдал, потом сказал, что убьет, коли проболтаюсь. Денег предложил. Деньги я, впрочем, взяла. И угроз тоже испугалась. Уж очень убедительно угрожали, особенно есаул этот.
– Да-да, знаю, – кивнул Фандорин.
– Ну вот. Одели покойника, взяли под руки, будто пьяного, и уволокли. Был герой, да весь вышел. Вы хотели правду? Получайте. Доложите вашему губернатору, что покоритель басурман и надежда России пал смертью храбрых в постели шлюхи. Глядишь, в историю войду на манер новой Далилы. Как думаете, мсье Фандорин, будут про меня в гимназических учебниках писать?
И она засмеялась уже с явным вызовом.
– Вряд ли, – задумчиво произнес Эраст Петрович.
Картина получалась ясная. Понятно стало и упорство, с которым офицеры защищали свою тайну. Народный герой – и такая смерть. Некрасиво. Как-то не по-русски. Французы своему кумиру, пожалуй, простили бы, у нас же сочтут национальным позором.
Что ж, госпоже Ванде беспокоиться не о чем. Ее судьбу, конечно, решать губернатору, однако можно поручиться, что власти не станут донимать свободолюбивую певицу официальным расследованием.
Вроде бы дело можно было считать законченным, но Эрасту Петровичу, человеку любопытному, не давало покоя одно маленькое наблюдение. Ванда уже несколько раз украдкой посмотрела на часы, и коллежскому асессору показалось, что в этих мимолетных взглядах ощущается растущее беспокойство. Между тем стрелка на часах потихоньку приближалась к десяти – через пять минут будет ровно. Уж не ждет ли госпожа Ванда посетителя, и как раз в десять? Не этим ли обстоятельством вызвана такая покладистость и откровенность? Фандорин колебался. С одной стороны, интересно было узнать, кого дожидается хозяйка в такой не ранний час. С другой стороны, Эраста Петровича с детства приучили не навязывать своего общества дамам. Воспитанный человек, тем более уже получив то, за чем пришел, в подобной ситуации откланивается и уходит. Как быть?
Колебания разрешило такое здравое соображение: если дотянуть до десяти и дождаться гостя, то увидеть его, предположим, увидишь, но вот разговора при Эрасте Петровиче, увы, не состоится. А послушать, о чем будет разговор, ужасно хотелось.
Посему Эраст Петрович встал, поблагодарил за откровенность и распрощался, чем доставил мадемуазель Ванде явное облегчение. Однако, выйдя из дверей флигеля, Фандорин не зашагал через двор, а остановился, как бы отряхивая соринку с плеча и оглянулся на окна – не смотрит ли Ванда вслед. Не смотрела. Что естественно – всякая нормальная женщина, от которой только что ушел один гость и вот-вот придет другой, бросится не к окну, а к зеркалу.
На всякий случая оглянувшись еще и на освещенные окна номеров, Эраст Петрович поставил ногу на бордюр стены, потом ловко оперся о скос подоконника, подтянулся, и мгновение спустя оказался над окном вандиной спальни-гостиной, полуулегшись на горизонтальный выступ, что венчал верхний окаем окна. Боком молодой человек пристроился на узком карнизе, ногой уперся в бюст одной кариатиды, рукой ухватился за крепкую шею другой. Немного поворочался и застыл, то есть, согласно науке японских ниндзя, «крадущихся», превратился в камень, воду, траву. Растворился в ландшафте. В стратегическом смысле позиция была идеальная: со двора Фандорина было не видно – темно, да и тень от балкона обеспечивала дополнительное прикрытие; из комнаты тем более. А сам он видел весь двор и через раскрытое по летнему времени окно мог слышать разговоры в гостиной. При желании и некоторой гуттаперчивости можно было даже свеситься и заглянуть в щель между шторами.
Минус был один – неудобство положения. Нормальный человек в такой изогнутой позе, да еще на каменной подставке шириной в четыре дюйма долго не продержался бы. Однако высшая ступень мастерства в древнем искусстве «крадущихся» состоит вовсе не в умении убить противника голыми руками или спрыгнуть с крепостной стены – о, нет. Главное достижение для ниндзя – постичь великую науку неподвижности. Лишь выдающийся мастер может простоять в течение шести или восьми часов, не двинув ни единым мускулом. Выдающимся мастером Эраст Петрович так и не стал, ибо обучался благородному и страшному искусству в слишком позднем возрасте, однако в данном случае можно было утешаться тем, что вряд ли слияние с ландшафтом продлится долго. Секрет любого трудного деяния прост: нужно относиться к трудности не как к злу, а как к благу. Ведь главное наслаждение для благородного мужа – преодоление несовершенств своей натуры. Вот о чем следует размышлять, когда несовершенства особенно мучительны – например, ужасно впиваются каменным углом в бок.
На второй минуте наслаждения задняя дверь «Англии» распахнулась и появился мужской силуэт – плотный, уверенный, быстрый. Лицо Фандорин увидел только мельком, когда мужчина перед самой дверью вошел в прямоугольник падающего от окна света. Лицо как лицо, без особых примет: овальное, глаза близко посажены, волосы светлые, надбровные дуги чуть выступают, усы подкручены на прусский манер, нос средний, на квадратном подбородке ямочка. Незнакомец вошел к Ванде без стука, что само по себе уже было интересно. Эраст Петрович напряг слух. Почти сразу же из комнаты донеслись голоса, и тут выяснилось, что одного слуха недостаточно – пришлось напрячь еще и знание немецкого, ибо разговор происходил на языке Шиллера и Гете. В свое время гимназист Фандорин не слишком преуспел в этой науке, так что главный фокус в преодолении несовершенств естественным образом сместился от неудобства позы к интеллектуальному напряжению. Нет худа без добра – про каменный угол как-то забылось.
