Бега [Скачки] - Хмелевская Иоанна (читать бесплатно книги без сокращений TXT) 📗

— Так ведь сейчас, наверное, и Ровкович уже Ушёл? — с сомнением спросил Вальдемар.

— Ну, наверное, потому что они за мной помчались. За нами то есть. Они думали, что я сам поеду, и возле тачки меня караулили, я хоть и пьяный был, но вздел.

— И только один-единственный слепой Лелек все дела обделывает? — спросила я.

— Лелек только с Сарновским и с Бяласом. Для других там есть такой тощий, как его… Бартек. Это свой, чей-то родственник.

— Чей?

— А холера его батьку знает! Разве кто признается?

— Значит, родственнички свободно шляются по ипподрому…

— Да он может и не шляться, хотя шляется, потому что накануне обычно уговаривается, а в последний момент башкой качает или кивает. Наличность приносит сразу.

— И такого никто не прогоняет…

— Черский его разочек прогнал, так на следующий день ему бритву к глотке приставили.

— Кто?!

— Да разве узнаешь? Хулиганы. Темно, лица не видать, он домой возвращался, когда лошадям второй раз корм задал. А иногда возле ворот подкарауливают разные там.., пока дворник цепь с ворот снимет [4], они к окну…

— На этих посредников вы могли бы хоть пальцем показать, — предложила я. — А дальше пусть менты работают.

— Если они будут сидеть по тюрьмам, то пожалуйста, — согласился с горечью Куявский. — А пока суд да дело, никто не сдурел настолько, чтобы пальцем показывать: сегодня он покажет, а завтра его ногами вперёд вынесут. Их много, а мы не каждого знаем.

— Дипломатично! Тайно! Весь персонал бегов они не перебьют, а откуда знать, кто на кого доносил! Мог даже кто-нибудь со стороны!

— Ну, тайно — это ещё можно…

— А вам что же, велят это делать в открытую? — рассердился Вальдемар. — Вы их сами бережёте, потому что вам пети-мети нужны.

— Погодите-ка, там есть ещё один тип, — вдруг вспомнила я. — Вроде бы единственный, кто мог видеть, с кем Дерчик пошёл в кусты. Никто не признается, кто бы это мог быть?

Куявский вскинул голову, посмотрел на меня и заколебался.

— Если ты что-то знаешь, говори! — велела Мария. — Никто из нас не расскажет, что это ты сказал. Этот малец, — она кивнула на Янчака, — и так с тобой в одной лодке плывёт.

— Только один мог быть, — решился Болек. — В нашей конюшне был, полдня ходил тогда сам не свой, под вечер нажрался, как зюзя, а утром работу бросил и к своим подался. Зенек Альбиняк его звали, вроде как из деревни под Гройцем, деревня Счастье называлась, это я знаю, потому что ему, случалось, кричали: «Эй, ты, несчастье!» Если кто, так только он, он один сбежал вот так, ни с того ни с сего.

— И что, нельзя было все это сразу ментам рассказать? — с упрёком сказал Вальдемар.

— И улечься на три метра под землю рядом с Дерчиком? — рявкнул Куявский. — И сейчас я не болтал бы, но надоело! Шутки шутками, преувеличивает пусть лупа, но мы себя в компост превращать не дадим! Теперь не иначе как только прижать за горло эту сволочь, и пусть от нас отстанет! Это такая высокопоставленная скотина, что он многое может, а в лицо, насколько я знаю, ни один человек его не знает!

Мы с Марией переглянулись. Василя в лицо знал Метя, о чем он сам не знал. Может быть, завтра что-то откроется.. — Что с ними делать? — заботливо спросил Вальдемар, показывая на Болека и Янчака. — Я же их так не отпущу, потому что, как знать, за мной могли следить на машине…

— Мне домой надо, — заявил Куявский. — Подбрось меня, там уж я как-нибудь справлюсь. А его лучше всего к Еремиашу. Пусть запрет его в ветлечебнице, поспит парень в лошадиной операционной, а завтра его выпустят. С ментами вы, пани Иоанна, сами все устроите? Пусть они как-нибудь так придут, чтобы никто не догадался, кто они есть.

— К Еремиашу! — подхватила я. — Это хорошая идея, даже если кто-нибудь и угадает, что они менты, получится, что пришли к Еремиашу насчёт того антидопинга. А человек будет себе сидеть в углу и никому в глаза не бросится. Пан Вальдек, вы с Еремиашем договоритесь?

— Если уж я туда еду, конечно, договорюсь. Даже подброшу их ещё от дома Еремиаша до ветлечебницы…

— Этот Горгон, фамилия которого Машкарский, получил такое запрещение ездить, что оно распространяется у него даже на начало следующего сезона, — рапортовала я как положено теперь уже двум слушателям, Янушу и Юзе Вольскому, продолжая свой спокойный вечер. — Он получил девять миллионов, а я этот заезд очень даже помню, я сама этого сопляка караулила, он мне тогда роскошный триплет поломал. Лошадь была в форме, поэтому то, что он ехал в стиле «шаг вперёд — два назад», слишком уж бросалось в глаза. Тогда все посчитали, что комиссия тоже на него ставила и со злости ему отомстила. Для дисквалификации поводов тогда не было, просто запретили ему ездить. Он довольно тихо сидел, пока не истратил все полученные деньги, а как у него все миллионы разошлись, стал плакаться в жилетку каждому, кто попадался ему по дороге. Он в конюшне у Рыбинского, в той самой, что и Бялас. Обида за собственные же грехи в нем давно уже расцвела пышным цветом и, может, плоды принесла, так что он все должен сказать, если ему ещё и почву удобрить.

Юзя Вольский, которого мы вызвали, кроме магнитофона, пользовался и блокнотом. Я считала, что ещё до утра он сможет составить собственное мнение обо всем, что я рассказываю, и так скорректировать планы, чтобы максимально продуктивно использовать положение. Он записал про Машкарского.

— А где он живёт? Вы не знаете его адрес?

— Полагаю, что живёт он в общаге при ипподроме. Большинство ребят там живёт, и Янчак тоже. Неудивительно, что возвращаться ему не хотелось.

— Йонтек — это Сарновский? — уточнил Януш. — Почему Йонтек? Такое имя только горцы носят.

— А это кличка, просто он любит петь «Когда ели на горных вершинах шумят». Причём в трезвом виде, не по пьянке, у него даже очень красиво получается, я сама слышала.

— И он разговаривал в машине с подручным Василя, так сказать, с его представителем? А в чьей машине?

— Представителя, я же говорила. Это случилось единственный раз. И Дерчик записал номер. Василь, вероятно, счёл его предметом повышенной опасности.

— Новенький Вонгровской… Вы не знаете, кто это?

— Понятия не имею, раз новенький, должно быть, ещё ни разу не ездил. Ничто не мешает позвонить Вонгровской да спросить. Или можете к ней сразу же поехать, она спать ложится поздно.

— Вся проблема в том, что допросы мы должны держать в тайне. Они все так смертельно боятся, что никто из них слова не скажет. Если бы они были уверены, что им ничто не грозит, они бы очень охотно сказали, значит, надо все устраивать нетипичным образом, а это очень усложняет дело.

— Замечек их не боится, — вспомнила я. — Болек говорит, что он карате занимается. И действительно, насколько я помню, он ни разу по морде не получил, хотя к финишу всегда несётся как положено, если не продался.

— Сотрудничество с мафией на совершенно добровольной основе… Он тем более может не захотеть говорить.

Зазвонил телефон. На сей раз рвались поговорить с инспектором Вольским. Видимо, я была ценной подсадкой, потому что, положив трубку, он оказал мне любезность, рассказал, о чем говорил.

— Объявился тот Карчак, знакомый Завейчика, — сказал он с явным изумлением. — Интересные дела… Насколько я знаю, это не тот тип, который добровольно пойдёт в полицию, а я слышу, что он пришёл сам и хочет дать показания.

— Надо это использовать, я прямо сейчас еду. Вы не могли бы мне помочь? Найти этого новенького Вонгровской…

Я с энтузиазмом объявила о своей полной готовности сотрудничать в обмен за эти сведения о Карчаке, потому что меня тоже заинтересовало его крайнее законопослушание. Из рассказа Моники я сделала вывод, что эта личность существовала на грани нарушения уголовного кодекса. Вероятно, он уехал с ипподрома вместе с Завейчиком и был последним человеком, который видел его живым. Обычно такая особа скрывается изо всех сил, и ей нужно отличаться почти святостью, чтобы не было проблем с её поисками. А он добровольно заявился, надо же!