Шкура неубитого мужа - Михалева Анна Валентиновна (читаем книги онлайн бесплатно txt) 📗
«Что мне делать? Ну что мне делать?!» — ежеминутно терзала она себя.
И поводов для этих терзаний было предостаточно. Как быть с коллективом «Эльдусто»? Вовка, Леха и Генка стали ей родными людьми. Как им сказать, что она их покидает?
Бобров же не пригласил на работу весь ансамбль, предложение было сделано ей одной. Какими глазами она на них посмотрит? Они же ее приютили. Да и смогут ли они вновь пережить потерю солистки? Та, которая была до Маши, покинула их всего-то месяц назад. И что делать с кулоном Ирмы? Вот так запросто рассказать все Сержу и отдать ему украшение? А если он подумает, что она его украла?
Или, что еще хуже, вдруг он связан с убийством певицы и решит, что она — Маша — свидетель? Что тогда?
А пока Маша истязала себя вопросами, ее продюсер уверенно тащил ее к сцене. Первое препятствие, которое необходимо было преодолеть, — это подбор репертуара.
— Стрелять нужно одним хитом, но про запас иметь еще два, — уверенно заявил Серж и, потерев мощную переносицу, добавил:
— Первый куплю у Николаева. А там как пойдет…
— У меня есть одна песенка, — в коленях у Маши произошло по небольшому взрыву, и их начало мелко сотрясать.
— У вас-с? — прищурился Бобров. — Озвучь.
Дело происходило в большом офисе мецената. Певица подлетела к музыкальному центру, вставила диск, села на диван и затаилась. На вступительных аккордах Серж махнул ей: мол, чего расселась.
— А петь?
— Так ведь это запись.., плюсовая.., в смысле с голосом.
— Не нужно мне объяснять, что такое плюсовая запись, не на викторине. Давай…те пойте. Вставайте, вставайте, я хочу видеть, как вы это делаете.
Ему явно с большим трудом удавалось называть ее на «вы». И это «вы» в его устах всегда звучало издевательски.
Маша терпела, не сдавалась. Она поднялась, запела, попав в первую строчку куплета. Старалась. Летела по строчкам, выдыхала окончания, подвешивая их в воздухе, словно прищепками к тонким веревкам ветра. И они колыхались под потолком высокими звуками.
Отпусти-и-и-и….
К ветру, к холоду,
Отпусти-и-и-и…
Куда угодно,
Только отпусти-и,
Хватит мучить,
Отпусти-и-и-и…
Музыка кончилась, Маша, чувствуя себя школьницей на экзамене, опустила голову, замерла в ожидании приговора.
— Гм… — прокряхтел меценат. — Самой-то как?
Она, боясь смотреть на него, пожала плечами:
— Я это написала.
— ЭТО, — сделав ударение на первом слове, Серж скривился, — вы петь не будете.
— Н-но почему… — голос ее предательски дрогнул.
Но Бобров был суров, не замечая выступивших слез на глазах автора.
— Во-первых, потому что ЭТО — дерьмо на палке, а во-вторых, это не ваше.
— Но я же это написала.
— Я, знаете, тоже много чего писал в юности. Стихи, к примеру. Прехорошие, между прочим. Так вот, я ни разу не прочел их на публике. Из врожденного человеколюбия, разумеется. И нечего хлопать мне тут ресницами.
Публика этого сквозняка, который вы тут завывали, не поймет. Ей нужна та, кто займет вакантное место Ирмы Бонд. Которую каждый мужик будет хотеть. А каждая баба будет стремиться на нее походить. Понятно?
— Понятно… — кивнула Маша, стараясь скрыть слезы обиды. До этого прослушивания ее песню все хвалили. — Только я не уверена, что смогу занять вакантное место…
— Боже ж ты мой! — Бобров крякнул, поднялся, подошел к ней, обнял, но, заметив, что плечо ее окаменело под его ладонью, смутился, убрал руку и отступил на шаг. — Не расстраивайтесь вы так. Ну, вы и вправду не выражаетесь в этой песне. Я уж не говорю о паршивой музыке и таких же словах. Это не вы, понимаете? Вернее, вы выражаете, но выражаете черт знает что: какой-то обрывок на заборе.
Помните детскую песенку: «Висит на заборе, колышется ветром бумажный листок…» Вот и вы в этой своей песенке такая. А вы должны быть бомбой, но не взорвавшейся на глазах у изумленной публики, а бомбой за пять секунд до взрыва, когда фитиль почти догорел. Все внутри, наружу, только взгляд. Магический свет. Мягкие линии тела…
Горячая богиня в холодной оболочке. Всегда «недо…», понимаете? Тьфу ты! Ну, не могу я артистке выкать! Ну, хоть убей меня! Буду тебя на «ты» звать, ладно?
Маша махнула рукой. Что теперь-то, когда автора в ней он с грязью смешал. Она подняла на него глаза:
— Но я вас буду звать на «вы».
— Вот упрямая! Деревенщина ты!
— Еще раз так назовете, сами будете петь! — Она шмыгнула носом, что его рассмешило.
— Нет, ну надо же! Какая-то козявка мне угрожает, — но, заметив, как сузились ее глаза, поспешно дал задний ход, замахав руками:
— Ладно, ладно. Козявка и деревенщина — две разные вещи. И нечего у меня на лбу дыры прожигать. Не ты первая пытаешься. Я всех обламывал.
— И Ирму? — По ее спине пробежал холодок, словно дух покойной коснулся ее прозрачной ладонью.
— Ирму… Ее, конечно, хрен обломаешь, но меня она слушалась беспрекословно. Поначалу… Ты бы ее видела в самом начале! Во что она рядилась, просто уму непостижимо. Я такой дряни ни на ком не видел. Вкуса у нее не было определенно. Да и красилась она, ox! — он закатил глаза, явно вспоминая свою первую встречу с певицей. — Вокруг глаз черным малевала. А глаза у нее, помнишь, офигенные, зеленые, вытянутые к вискам. Так она их на манер Клеопатры с фресок, и кто ее надоумил?.. Я ее увидел на сцене, думаю, что за черт — у девушки глаза вполлица и ресницы длиннющие, как у коровы. Это она накладные клеила. Вся в шкуре какой-то, как миссис Флинтстоун, ботинищи на толстой танкетке, и повсюду дешевые побрякушки. Один в один жена зажиточного шамана, тьфу!
Самое трудное было с нее побрякушки эти снять. Страсть к украшениям у нее осталась.., да… Хлебом не корми, подари какую-нибудь цацку. Она же за эти цацки-то и погорела… — Серж открыл бар, достал бутылку виски, налил себе полстакана и выпил одним глотком.
— Как это? — не выдержала Маша, уже сотрясаясь всем телом. Она даже плечи руками обхватила, чтобы не так заметно было.
— Как это… — проворчал меценат. — Как это… Да вот так это. Она, видишь ли, внимание к себе в бриллиантах мерила. Любит мужик, значит, огромный перстень дарит, обожает — колье. А мужиков этих, готовых побрякушки ей дарить, было предостаточно. И чем дороже украшение, тем предпочтительней кавалер. А самое интересное, она ведь ни хрена не разбиралась в драгоценностях. Подари ей дерьмо в красивой этикетке — заглотнет за милую душу. Главное, чтоб человек был «со значением». Мол, богатый дерьмо не подарит. Меняла их очень часто. Вот и допрыгалась.
— Значит, ее за украшения, ну… — Она не смогла выговорить «убили». Язык прилип к небу.
Стало заметно, как Бобров напрягся всем телом. Глаза его сверкнули сталью. На мгновение Маше показалось, что перед ней не человек, а призрак. Страшный призрак.
Он сжал кулаки, кадык его заходил вверх-вниз.
— Украшения, — промычал он. — Украшения. Идиот Юрчик со своим украшением. Господи, ну почему эта дура таскала его повсюду? Шантажировала…
Похоже, он так глубоко погрузился в собственную злость, что напрочь позабыл о Маше. А та стояла, не смея шелохнуться. «Господи, если он продолжит говорить, он скажет все, — пронеслось в ее голове. — А если он скажет все, он и меня убьет!»
Не зная, что предпринять, чтобы остановить Боброва, Маша робко кашлянула. Он вздрогнул и, слава небесам, заткнулся.
— — Простите, — пролепетала певица. — Наверное, мне лучше уйти.
Он резко развернулся и уперся в нее своим стальным взглядом:
— Уйти? — Улыбаясь одними губами, он медленно двинулся к ней.
Маша попятилась, лихорадочно соображая, можно уже кричать или это будет выглядеть неприлично.
— А как же Никита? Как быть с Никитой? — Он сдвинул брови и обхватил ее плечи огромными ручищами.
— Никита? — Она едва ворочала одеревеневшим языком.
— Да, Никита.
