Их было семеро… - Таманцев Андрей "Виктор Левашов" (список книг txt) 📗
Но если это не из Кремля — значит, диспетчер.
Волков взял трубку, привычно бросил:
— Слушаю!
— Вам надлежит немедленно явиться в Управление.
Волков недоуменно поморщился.
Что значит немедленно? Что значит надлежит?
Но в мембране уже звучали короткие гудки отбоя.
Что за чертовщина! Он бы понял: просят. Это значило бы, что у кого-то из подчиненных ЧП. Он бы даже понял: приказывают. Из Кремля могли выйти на него через Управление, хоть это и необычно. А что означает бесполое «надлежит»?
«Надлежит немедленно»!
Волков раздраженно набрал номер диспетчера. Телефон не ответил — трубку не взяли.
Он повторил набор. То же самое: длинные безответные гудки.
Волков даже слегка растерялся. Все это было крайне странно, даже, можно сказать, выходило из ряда вон. Потому что такого не могло быть. Поскольку не могло быть никогда.
Он еще раз набрал номер диспетчера, ждал не меньше минуты. Тот же эффект. Отчетливо понимая нелепость собственных действий, все-таки прошел в гостиную, согнал с телефона дочь, великовозрастную дурищу, которая могла часами болтать с подругами и — как их? — бой-френдами, одновременно глядя по телевизору какую-нибудь очередную «Марию». Набрал номер Управления. Гудки. Бросил трубку на колени дочери, потрепал по плечу в знак извинения и вернулся в кабинет.
Позвонил в свою приемную. Длинные гудки.
Заму. То же самое.
Ну, правильно. Воскресный вечер, все дома сидят.
Да работает ли этот проклятый аппарат? Хоть в «Точное время» звони!
И набрал «100».
Из трубки донеслось:
«Точное время двадцать часов три минуты пятнадцать секунд. Только Московская городская телефонная сеть владеет официальной и самой актуальной информацией. Хотите в этом убедиться? Купите телефонный справочник „Москва“».
Работает. Кому еще можно позвонить? Вспомнил: на вахту.
Трубку подняли после первого же гудка:
— Бюро пропусков.
— Это Волков.
— Слушаю вас, Анатолий Федорович.
Волков замялся. Что он мог сказать охраннику? Почему не отвечает диспетчер? Он не сможет ответить. Диспетчерская находится в информационном центре, туда его даже не пустят.
— Нет, ничего, — сказал Волков и положил трубку.
По-идиотски получилось. Просто дичь какая-то!
Он еще раз набрал номер диспетчера. Длинные гудки: один, второй, третий…
«Вам надлежит немедленно явиться…»
«Да что я дергаюсь? — остановил себя Волков. — Нужно просто поехать и разобраться».
Он вызвал машину, прошел в спальню и быстро переоделся. Когда завязывал перед зеркалом галстук, заглянула жена:
— Уезжаешь?
Вопрос не требовал ответа. У него вертелось на языке напомнить, что за двадцать восемь лет семейной жизни пора бы отвыкнуть от пустых вопросов. Но сумел сдержаться. Хоть и не без труда. Ни к черту стали нервы, просто ни к черту!
— Если задержусь, позвоню, — пообещал он. Эти слова тоже были пустыми, ненужными, но она поняла, что он хочет сгладить ими едва не вырвавшуюся наружу резкость, и с сочувствием улыбнулась.
— Тебе бы в отпуск. Очень трудный был год. Анатолий Федорович только отмахнулся:
— Какой отпуск!..
Он вышел из дома, спустился с невысокого крыльца и в ожидании машины медленно прошел по дорожке, проложенной от ворот вдоль просторного газона, за которым следили два солдата. Они были по должности положены Волкову для охраны, но на деле, как всегда велось, выполняли все хозяйственные обязанности.
Дача у Волкова была своя. Ему не раз предлагали перебраться в Архангельское или в Барвиху — на госдачу с охраной и спецобслуживанием. Он отказывался. Не из опасения, что в случае слома его карьеры будет в день выселен оттуда, как не раз бывало с деятелями куда крупнее его. Нет, чужое — это чужое. А этот крепкий, на высоком каменном фундаменте, хоть с виду и неказистый дом, построенный отцом незадолго до начала войны, — это было свое. Здесь он вырос, здесь выросли его дети, здесь с больной матерью и двумя старшими сестрами он пережил самые трудные годы, когда отец, чем-то не угодивший Берии, был расстрелян как японский шпион, а его семью вышвырнули из «дома на набережной». Но дачу почему-то не отобрали — то ли бюрократическая машина дала сбой, то ли просто не до того было: умер Сталин, у Берии появились другие заботы.
В пятьдесят седьмом отца посмертно реабилитировали, семье дали хорошую квартиру в Москве, но для десятилетнего Анатолия Волкова, не понимавшего, что с ними происходило, но ощущавшего, что происходит что-то страшное, этот подмосковный дом так и остался единственным и настоящим домом. Здесь он чувствовал себя в безопасности.
С улицы посигналили. Волков сел в свою «Волгу», приказал водителю: «В Управление». Удобно устроился на заднем сиденье, в углу — чтобы голова была поменьше видна в просвете лобового и заднего стекол.
Это было профессиональной привычкой.
Профессию Волков не выбирал, она сама выбрала его. Протекция старых друзей отца, в свое время слова не сказавших в его защиту, открыла ему двери в Академию КГБ, а дальше он пробивался сам.
К началу афганской кампании молодой полковник Волков считался одним из самых талантливых работников «конторы». Его разработки часто вызывали недовольство начальства многоходовостью, переусложненностью, обилием запасных вариантов, но практика всякий раз доказывала его правоту. И наоборот: операции не достигали своей конечной цели, когда изначально его план корректировался начальственным пером.
Афганистан показал, что Волков умеет работать не только тщательно, но и быстро, в условиях мгновенно меняющейся обстановки. Оттуда он вернулся генерал-майором, а следующий толчок его карьере дал путч девяносто первого года.
Волков сразу усомнился в успехе ГКЧП. Но он был не политиком, а офицером, его обязанностью было не обсуждать стратегические замыслы высшего руководства, а выполнять приказы. Так он действовал в Афганистане, так намерен был действовать и теперь. Но приказов не поступало. Ни накануне путча, ни в первый, имеющий решающее значение, день. К вечеру этого дня он прорвался к председателю КГБ Крючкову и заявил:
— Владимир Александрович, нужно действовать. Время для пресс-конференций еще будет. А сейчас нужны только действия, очень быстрые и очень решительные!
— Да, Анатолий Федорович, ты прав, — согласился Крючков, глядя вяло куда-то в сторону. — Ты прав, нужно действовать!.. Так что иди к себе и жди приказа!
Волков круто развернулся и вышел. Прямо от Крючкова он поехал в Белый дом, окруженный молодой и словно бы праздничной толпой, доложился Руцкому:
— Прибыл в ваше распоряжение!
— Понял. Слушай приказ: блокировать все подходы к Белому дому. Ни с воздуха, ни из-под земли — никаких «альф», никаких «вымпелов». Выполняй!
Волков выполнил этот приказ по максимуму своих возможностей. Штурма Белого дома не было. Путч провалился. Он провалился по одной-единственной причине: у ГКЧП не было воли к власти. А у Ельцина она была. Волков и мысли не допускал, что он кого-то предал или к кому-то перебежал. Нет, он оставался на своем месте, просто руководство страной перешло к тому, кто доказал свое право на власть.
Разгон КГБ Волков воспринял без скрежета зубовного, как многие его коллеги. Это должно было произойти. В эпоху атомных подводных лодок и авианосцев нет места махинам дредноутов. Такой махиной и был КГБ. Слишком он был громоздким, слишком инерционным. Просто обреченным рухнуть. На его обломках, из уцелевших балок и сохранивших свою прочность кирпичей, должно было создать нечто принципиально новое — организацию мобильную, высокопрофессиональную, способную быстро выполнить любой приказ.
Центром такой организации и видел Волков свое Управление, созданное после подавления первого путча. Он не форсировал его рост, не пробивал увеличение финансирования. Знал: это само придет. Так и происходило. Но по мере того как росли авторитет и возможности Управления, происходил и другой процесс, наводивший Волкова на нелегкие размышления. Из практика он помимо своего желания и воли превращался в политика. Причем в самом невыгодном варианте. Преимущества практика: он не обязан думать о политических последствиях порученной ему акции. Преимущества политика: его не заботит, кто и каким образом реализует его идеи. Волков же должен был заботиться обо всем. И за все отвечать.
