Земля войны - Латынина Юлия Леонидовна (книги онлайн без регистрации .txt) 📗
Федор Комиссаров аккуратно обсосал баранью косточку, вытер рот салфеткой и сказал:
– Я навел справки, Заур Ахмедович, зря вы заступаетесь за этого Чарахова. Похоже, он дрянь ужасная. Во-первых, он действительно заказал убийство главы Центра «Т», а это, как вы сами понимаете, центральный террор. Во-вторых, он утверждает, что это было сделано для того, чтобы его сын получил эту должность. А в-третьих, он показывает, что эта должность была нужна вашему брату для создания на Кавказе исламского халифата. Есть, знаете ли, такая категория людей, которые, будучи загнаны в угол, начинают оговаривать кого угодно. Гаденькие такие люди.
– Вот поэтому и нужно, чтобы Шапи Чарахов вышел под подписку, – сказал Заур. – как только он выйдет под подписку, у него исчезнет стимул оговаривать людей.
Комиссаров улыбнулся и сказал:
– Как же я могу выпустить под подписку человека, который утверждает, что вместе с вашим братом собирался установить на Кавказе Халифат?
Мэр Бештоя опустил глаза и сказал:
– Я готов ручаться, что это не так.
Комиссаров усмехнулся и сказал:
– Я не советую вам ручаться за своего брата, Заур Ахмедович. Вы слишком многого о нем не знаете.
Заур промолчал. Меньше всего он собирался обсуждать своего брата в присутствии посторонних.
– Вы ведь думаете, что брат вас спас из чеченского плена? А вы никогда не задумывались над тем, что в результате этого похищения Джамалудин, которого вы прокляли и выгнали из дома, стал вашей правой рукой? И что чечены, которые вас украли, перед этим пять лет были друзьями Джамалудина?
Мэр города Бештоя вежливо улыбнулся.
– Скажи ему, Арзо, – сказал Комиссаров, – скажи ему, что Джамалудину вовсе не надо было искать, кто похитил его брата. Он это знал с самого начала. Они были в доле, все трое, Джамалудин, Арзо и Бувади. Только Джамалудин обещал Бувади, что они поделят барыш, а потом передумал и разнес ему голову. Раньше, чем тот успел пожаловаться.
Заур смертельно побледнел и оглянулся на чеченца. Лицо Арзо ничего не выражало: ни левая половинка, ни правая.
– Скажи ему, Арзо! – приказал Комиссаров, – скажи то, что ты говорил мне. Он мне не поверит, тебе, кунаку, он поверит.
Мэр резко встал.
– Не поверю, – сказал он, – ты слишком много лгал, Арзо.
И вышел из беседки.
Во дворе Заура ждали два черных джипа, доверху набитых людьми Джамалудина, в одинаковых темно-рыжих берцах под одинаковым камуфляжем. Только рожки у автоматов были разные, – у одних они были перемотаны синей изолентой, у других черной, а некоторые вообще не любили спаренных рожков.
Заур молча сел в один из джипов на заднее сиденье, и кортеж тронулся из Торби-калы.
Заур молчал всю дорогу до Бештоя. Он сказал русскому, что не верит – но это было не совсем так.
Слова Комиссарова упали на слишком хорошо подготовленную почву. На бешеный нрав Джамалудина, на череду постоянных скандалов, на сожженный трейлер, на вечное опасение Заура, что его брат вот-вот отколет что-нибудь такое, что даже безразличным ко всему федералам покажется чересчур.
И теперь, откинувшись на кожаные подушки и смотря в одинаковые черные шапочки на одинаковых затылках Шахида и Абрека, Заур вспоминал все, что было десять лет назад. Грязный резиновый коврик «Жигулей», в который его ткнули лицом. Треск сломанного предплечья. Холодный подвал и наручники, на которых его подвесили, – по странной иронии судьбы, это помогло костям срастись правильно. Пять раз в день он молился Аллаху, чтобы тот дал ему возможность отомстить, он видел во сне только месть и перерезанное горло своих палачей, ни разу за все эти дни, ни на минуту, ни на секунду, он не примирился внутренне ни с пленом, ни с выкупом, – он только внешне делал вид, что спокоен и готов к переговорам. И самой счастливой минутой в его жизни была та, когда он увидел кровь, брызжущую из разорванного горла Бувади Хангериева, и своего брата, всаживающего в чеченца пулю за пулей.
Ни свадьба, ни рождение сына, ни первый заработанный миллион, – ничто не могло сравниться с этой минутой, и если бы Заура, – спокойного, выдержанного Заура, – в Судный день спросили, что такое счастье, он бы ответил: «Счастье – это смерть твоего врага. Это видеть, как горит его дом и течет его кровь. Счастье – это когда ты убиваешь его детей и берешь его жену».
Возможно ли, что эта минута была лишь частью спектакля? Что Джамалудин с самого начала знал, кто похититель его брата, и что все розыски и трупы, устроенные им, были лишь для отвода глаз, или же потому, что похититель тоже решил развести Джамалудина и не показал ему всех козырей? Возможно ли, что если бы пуля Джамалудина тогда промедлила хотя бы мгновение, то Бувади успел бы воскликнуть: «Что ты делаешь? Мы же договорились!»
И тогда пуля досталась бы не только Бувади. Но и самому Зауру. А Джамалудин бы вернулся домой, сказал, что его брат погиб вместе с похитителем – и взял бы весь бизнес в свои руки.
Заур считал, что он знает своего брата. Но может ли один человек знать другого, и даже самого себя? Лучше, чем кто-либо, Заур понимал, что каждый человек – это набор вариантов. Нет человека только храброго, или только трусливого, только щедрого или только скупого, только преданного или только вероломного. В самом отчаянном храбреце есть ниточка труса. Самый верный долгу человек способен на вероломство. Даже любви нет: и мужчина, который боготворит женщину и мечтает ее видеть матерью своих детей, в следующую секунду думает о ней как о шлюхе, которую хорошо бы поиметь, а еще через секунду начинает есть суп и думает о супе, а не о женщине, и только через минуту вспоминает, что без этой женщины он жить не может и не хочет.
Поэтому важно не то, что человек думает, а то, что человек делает: а что сделал Джамалудин?
Заур понял, что он не знает ответа на этот вопрос.
Было уже одиннадцать вечера, когда Заур Кемиров вернулся в Бештой и, несмотря на поздний час, приказал везти себя в мэрию. Та м он долго, раздернув окно, стоял и смотрел на пустой цоколь от памятника Лисаневичу, а потом он нажал кнопку селектора и узнал, что его младший брат сидит на базе отдыха.
– Пусть подъедет, – распорядился Заур.
Джамалудин появился в мэрии спустя двадцать минут. Он был, как всегда, подтянут и спокоен, и в его движениях была та особая ловкость, которая присуща спортсменам, волкам и спецназовцам; темные волосы казались чуть влажными после намаза. Его брат, за столом, сосредоточенно шелестел бумагами. Уже по одному этому Джамалудин понял, что разговор будет неприятный, и огорчился заранее: он очень переживал, когда брат ему выговаривал.
Заур поднял голову от бумаг и сказал:
– Как обстоят дела с памятником Лисаневичу?
Джамалудин очень удивился, но ответил:
– Никак.
– Делегация будет в мэрии в полдень. Когда она будет здесь, памятник должен стоять перед мэрией.
Лицо Джамалудина не дрогнуло. Он только нервно сглотнул и спросил:
– Еще что?
– Ты распустишь своих людей, – сказал Заур.
– Когда мы закончим, я их распущу.
– Ты их распустишь сейчас! Мы стали притчей во языцех! На тебя все показывают, как на будущего Басаева! Про меня спрашивают, как мэр российского города может финансировать незаконное вооруженное формирование? Ты хочешь, чтобы мы потеряли все? Чтобы наши заводы достались Гамзату?
– Я этого не допущу.
– Как? С двумястами головорезов? Это хорошее число, чтобы шариться по горам и жечь казино, а если сюда придут русские танки?
– Пусть приходят. У Шамиля было не больше, когда он оборонял Грозный.
– И во что превратился Грозный? – спросил Заур.
Джамалудин помолчал.
– Так легла карта, – сказал Заур, – что мне надо стать президентом этой республики. Аллах свидетель, я этого не хотел. Но ты сделал так, что мы бежим, как кабан по полю. Или я стану президентом, или следующий президент получит мой бизнес. А я не смогу стать президентом, если в Кремле на стол положат вместе с моим резюме фотографии твоих головорезов.
