Джаханнам, или До встречи в Аду - Латынина Юлия Леонидовна (электронная книга TXT) 📗
В кабинете Сурикова за хозяйским столом сидел человек в камуфляже и ел бутерброд красными влажными губами, видневшимися сквозь прорезь в черной маске. Перед человеком на ножках растопырилась телекамера. За телекамерой стоял оператор, и человек в камуфляже, поигрывая стволом, что-то оператору объяснял.
Человек за столом не смотрел в телекамеру. Он смотрел в телевизор, где в прямом эфире шли «Вечерние новости» телекомпании ТКТ.
Глава девятая,
или Никогда не разговаривайте с террористами
В аппаратной, обеспечивающей популярный вечерний блок местных новостей, царил бардак. Тридцать процентов ТКТ принадлежали трудовому коллективу, что давало ей возможность маневрировать между остальными владельцами. И когда ее корреспондент, посланный к Кесаревскому НПЗ, передал выпускающему редактору предложение Барова заплатить пятьдесят тысяч за две минуты прямого эфира, выпускающий редактор не увидел в этом особых политических рисков.
Выпуск был сверстан. Даже не две, а три минуты были выделены. Тарелку для прямого включения послали прямо на завод, но вот – оставалось всего пять минут до начала сюжета, пожар на НПЗ был уже виден со всех концов города, а картинки с Баровым все не было и не было.
На экране шел сюжет корреспондента Турского про заседание правительства края, а ведущая озабоченно спорила с аппаратной.
– Таня, Таня, – вдруг заорал шеф-редактор, – ты посмотри на ленту новостей! База «Ручьи»! Нет, «Лесная». О черт, Танька, или кто-то перепутал, или взорвалось сразу две нефтебазы! Еще одно сообщение про «Ручьи», Таня, Таня, не говори про «Лесную», это, наверное, путаница!
В это мгновение сюжет кончился, и ведущая оказалась в эфире наедине со всеми слушателями и лентой новостей на стоящем в студии лэптопе.
– И срочное сообщение, – сказала ведущая, – десять минут назад прозвучал взрыв на нефтебазе «Ручьи» в городе Озлонь. В течение выпуска мы постараемся узнать подробности происшедшего, а также возможную их связь с пожаром на Кесаревском НПЗ, прямое включение с которым мы ждем с минуты на минуту…
– Что у вас происходит? – заорал режиссер корреспонденту на нефтезаводе, – дайте картинку!
Картинка была немедленно дана. С экрана на телевизионщиков смотрел человек в камуфляже и черной шапочке, натянутой на самые глаза. За его спиной стояли двое в противогазах и с пультами в руках. Рядом с человеком в маске стоял белый как яичная скорлупа корреспондент.
– Происходит то, – сказал человек, – что завод захвачен моими людьми. И через две минуты ты выпустишь меня в эфир.
– Это невозможно, – сказал шеф-редактор. – Это запрещено законом.
Человек спокойно приставил пистолет к виску корреспондента.
– Ты это сделаешь, или я вышибу его мозги на твоих глазах.
– Нас всех уволят. ФСБ нас…
Камера взяла общий вид, и все, слетевшиеся к тому времени в аппаратную, увидели напряженное лицо генерала Рыдника. Он стоял на коленях. Один из боевиков фиксировал позу пленника, скрутив его в локтях. Другой держал генерала на мушке.
– Глава краевого УФСБ у меня в гостях, – сказал человек без лица, – пусть он рассудит наш маленький спор. Что лучше, генерал, прямой эфир или два трупа?
Рыдник молчал. Лицо его было цвета куриного филе. Камера крупным планом показывала бисерины пота у него на лбу.
– Тридцать секунд до включения, – заорал ассистент режиссера.
– Не смейте этого делать, – сказал, осклабившись, Рыдник.
Боевик передернул затвор.
– Включайте, – заорал шеф-редактор.
– А сейчас – прямое включение с Кесаревского НПЗ, – сказала ведущая, – и первый вопрос, что там все-таки происходит?
– Камера! – отчаянно вскричал шеф-редактор программы.
На эфирном экране ведущую сменил человек без лица.
– Кесаревский нефтеперерабатывающий завод захвачен борцами за независимость Чечни, – сказал человек. – Мы захватили пятьсот двадцать заложников и уничтожили нефтебазы, снабжающие Кесарев топливом. Мы требуем вывода из Чечни российских войск и проведения выборов президента параллельно с референдумом о независимости под контролем европейских наблюдателей. Если наши требования не будут выполнены, завод будет взорван. Заложники погибнут. После этого ваш край замерзнет в течение недели.
– Кто вы? Как вас зовут? – спросила ведущая. Ее не было в кадре, и только в аппаратной можно было видеть ее бледное от ужаса лицо.
– Мой позывной – Фатих.
– Но почему… почему Кесарев?
– Великий имам Шамиль, когда его везли в Петербург, сказал: «Если бы я знал, как велика Россия, я бы не воевал с ней». Кесарев дальше Петербурга, но это вас не спасет. Моя страна залита кровью от края до края. Ваша тоже будет залита кровью от края до края.
– Есть ли раненые или погибшие?
Камера развернулась в сторону, и все зрители увидели у стены человека, поставленного на колени. Руки его были скручены сзади, тело обнажено по пояс, и чеченец в маске, стоявший сбоку от пленника, схватил за подбородок, заставляя поднять окровавленное лицо. Лидер боевиков подошел и стал сзади.
– Три года назад этот человек остановил «Уазик», в котором были двое детей, – сказал чеченец. – Его люди расстреляли всех пассажиров, а присяжные оправдали его, потому что русские присяжные не считают преступлением, когда русские солдаты стреляют в детей и женщин. Они считают преступлением, только если в детей стреляют чеченцы. Аллах привел этого человека на мой суд. Я отвечаю на ваш вопрос о жертвах среди заложников. Жертвы есть.
С этими словами чеченец спокойно выстрелил в затылок окровавленного пленника. В стекло объектива брызнуло серым и красным. Картинка из кабинета мгновенно исчезла, сменившись абсолютно белым лицом ведущей. Потом исчезло и оно, и вместо него выскочила цветная заставка с надписью: «Телекомпания ТКТ просит извинения за временные технические неполадки».
Шеф-редактор вечерних новостей, отдавший приказ о прямом включении, истерически рыдал в аппаратной.
Данила Баров открыл глаза. Он лежал на земле, под серебристым трубопроводом. Данила отчетливо видел в свете луны крупные гайки на проржавевшем фланце и голые ветви берез, продетые между труб.
За трубами горел резервуар-двухтысячник. Огромные клубы черно-красного дыма поднимались в осеннее небо, над землей плыла черная копоть, и даже здесь, за триста метров, ощущался жар огня. Резервуар горел пока один, но было ясно, что пламя вот-вот перекинется на соседнее хранилище.
Дани, с сосредоточенным лицом, перетягивал полосами разорванной рубашки бок Данилы. Рубашка из белой вся стала красной, но холод забивал боль. Карневич сидел на снегу в позе эмбриона и тихонечко поскуливал.
Данила прислушался к собственному телу. Его удивило обилие крови, но рана не казалась серьезной. Баров сунул руку за пазуху и вытащил мобильник. Телефон был залит кровью и не работал. Баров стал вытирать его о плащ. При виде крови на телефоне Карневич закашлялся, и его стало рвать.
– У тебя есть мобильный? – спросил Баров, когда американец немножко пришел в себя.
Карневич покачал головой. Он оставил оба своих телефона в кабинете. Ему вообще последние три часа хотелось как можно больше находиться вне зоны доступа.
Баров пополз вверх, цепляясь за стояк трубопровода. Со второй попытки ему удалось встать.
– Пошли отсюда, – сказал Баров.
– А…
– Высохнет, тогда позвоним, – сказал Баров. Дани, мне нужно оружие.
Израильский охранник молча покачал головой.
Баров предложил идти вдоль трубопровода. Ночь была ясная и морозная, свет луны отражался от снега, и людей в поле можно было слишком легко разглядеть. Установки на территории завода были далеко разнесены друг от друга, в целях противопожарной безопасности, но, к сожалению, в тех же целях разделявшие их пространства никогда не зарастали деревьями. Свежая поросль была только вдоль трубопроводов.
Баров очень хорошо понимал, что никто не мог сказать заранее, куда именно он отправился на территории завода. Значит, его просто выследили.
