Крысиные гонки (СИ) - Дартс Павел (книги без регистрации бесплатно полностью сокращений .TXT) 📗
Он опять с жутким сожалением пожалел о своей пиротехнике — вот бы чем шугануть бандитов, — ясно уже что это были бандиты, их тени мелькали на фоне пламени костра, — но всё, чёрт побери, в деревне; а и будь в рюкзаке — рюкзак в палатке, а палатка на том краю поляны, её огибать в темноте — нету столько времени, уже нету!.. Оставалось слушаться незнакомца. У него явно был какой-то план, он весь хищно подобрался, вглядываясь сквозь ветки кустарника в недалёкую уже поляну, ярко освещённую костром, и стал похож на зверя на охоте. Какая удача, что они столкнулись в ночном лесу, какая удача! У Вовчика ровным счётом никакого плана не было, оставалось полагаться на незнакомца.
Лавер — это было он, — намеревался теперь любой ценой заполучить ружьё. Это раз. И — посчитаться с этим поганым отребьем, — это два. Спасать кого-то… ну, это как получится. В конце концов не он их сюда пригнал, на поляну, расположившихся как беспечные туристы: палатка-шалаш, костёр, не хватало ещё шашлыков и песен под гитару! И потому никто не виноват, что они влипли — надо было думать, в какое время и куда они попёрлись.
В конце концов и сам Лавер ведь никого не винил в том, что произошло с ним самим. Да, сглупил. Страшно сглупил, можно сказать, смертельно. Одно неверное решение, которое, казалось бы, малозначимое — пройти тут или прокрасться стороной, сделав приличный крюк; или вообще переждать в подъезде пока угомонится и не разбредётся по домам галдящая на его пути местная молодёжь. Ведь знал же, знал, что сейчас эти малолетки опасны как свора шакалов, способных скопом загрызть самого сильного буйвола, знал! И всё равно… что понесло его тогда мимо них, с гордым и независимым таким видом?..
Он сплюнул. Пары верхних зубов не было, зато добавилась вмятина в черепе, помятые рёбра, шрам на лице и тяжёлое, судя по последствиям, сотрясение мозга. Даже сейчас, спустя полтора месяца после произошедшего, его время от времени тошнило; болела голова, желудок болезненными спазмами выталкивал наружу своё содержимое. Хорошо ещё что не выбили глаз, и не убили. Могли и убить. Да что там могли — очень даже просто. Собственно, и убивали. Просто недоделали дело, — и так, не проверив, бросили. Как теперь, из рук вон плохо, всё и привыкла делать современная молодёжь…
Но его это и спасло.
Собственно, кроме гонора, когда в нём взыграло «Почему это я должен прятаться от этих засранцев?? Я в своём праве!» его, как он понимал, подвела и ошибочная концепция применения своего Большого Ножа — как именно так, с больной буквы, он привык даже думать о своём сокровище. Любовно, со знанием дела изготовленный Нож с длиной лезвия без малого в тридцать сантиметров и контейнером-рукояткой для НАЗа, с которым он никогда не расставался, казался ему надёжной, даже своего рода сакральной защитой от возможных притязаний двуногих.
Но он ошибся. Реальность самым жестоким образом показала ему, что каждый инструмент, насколько не кажись он универсальным, всё равно имеет свою нишу, свою область применения, вне которой он зачастую мало что стоит.
Так и тогда, в скоротечной схватке около гаражей, отличный и надёжнейший любимый Нож оказался беспомощен против арматурин и половинок кирпичей, которыми его забросали, как ни стыдно, в том числе и две девки… Да и…
Потом, отлёживаясь в темноте и тишине гаража, борясь то с тошнотой, то с головной болью, то с ними обоими вместе, он вспоминал, вспоминал и просчитывал: прав, прав был тот, Олег, сосед по дому, с которым он зарубился тогда после собрания памятного в ЖКХ, когда известие о том, что непременно придётся сдать оружие, — или переселиться в «места не столь отдалённые», стало неприятным сюрпризом; и он твёрдо решил, что всё — надо реализовывать свой план, уходить самому и уводить семью в леса, в свободную жизнь, к заготовленным нычкам и запасам.
Тогда он, разоткровенничавшись, поведал собравшимся нескольким соседям свою концепцию — и она была принята неоднозначно. Кто-то поддержал, согласившись, что в городе скоро станет совсем труба; кто-то задумчиво промолчал, видимо, невысоко оценивая свои шансы на выживание в природе; кто-то заспорил… Да Лавер не собирался спорить — да пошли вы! Дохните здесь, в своём вонючем городе, — он, с его опытом охотника, с продуманным снаряжением выживет сам и спасёт свою семью: жену и сына Мишку. Он сможет, он был уверен в этом. Опыт позволял ему вполне трезво оценивать свои на это шансы.
Но… видимо, опыт опыту рознь. Олег, ну, тот седоватый мужик со второго подъезда, выслушал его концепцию «ухода в леса» без возражений, лишь скептически еле заметно улыбаясь, что само по себе завело Лавера сильнее, чем если бы он спорил; а вот когда Лавер чисто по-мальчишески похвалился своим ножом — исключительно чтобы показать соседу же, Серёге по кличке «Гренадёр», что не одна молодёжь может ходить в наши времена с большим ножом, и ляпнул, что «стоит только такой нож гопоте увидать — их и пятки засверкают!» — Олег принялся спорить.
Он заявил что «так не делается», что «специфика применения ножа в скрытности и неожиданном применении», что «размахивать и угрожать» по меньшей мере глупо, что… что нужно под любым предлогом сблизиться с оппонентом — и вот тогда сразу пускать свой нож в ход; причём «сразу на поражение»!
Такой подход тогда действительно взбесил Лавера, он накричал на соседа, «объясняя» ему что вот так вот — «приблизиться и сразу резать», или там колоть — это тактика мерзавцев; да-да, мерзавцев! Так действуют преступники; те, из-за которых честным людям и приходится уходить из города! Не ожидал он, — с гневом глядя на соседа, до этого казавшегося вполне нормальным, благопристойным гражданином, сказал он, — такой… такого оправдания подлости!!
Тот было заспорил, взялся что-то доказывать, что это и не подлость вроде, а «тактика применения», что было сразу и с гневом отметено Лавером. «Порядочный человек никогда, слышите, НИКОГДА не станет действовать как подонок, как преступник, как убийца! Подкрасться — и ударить ножом, — да-да-да, это тактика убийц, подонков!
— «Если я ношу нож для самообороны — я и применять его буду как оружие самообороны, а не для нападения, не для того чтобы исподтишка зарезать кого-то!» — так озвучил свой подход к делу тогда сам Лавер; и сосед не стал спорить, лишь ухмыльнулся криво и махнул рукой; и Лавер поставил на нём крест как на человеке, с которым стоило бы вообще иметь дело.
Он был стопудово уверен в своих словах, да, он считал себя порядочным человеком и не собирался уподобляться гопоте с их подленькими приёмчиками «сблизиться и сразу применять на поражение»!
Тогда он был уверен в своей правоте, тогда…
Но в том переходе около гаражей всё пошло не так. Подлые гопы не разбежались от вида Ножа, напротив, ему показалось, что его вид, размахивающего клинком, их развеселил, — они как бы уверились в своей правоте, в своей сволочной гопнической «правде»: «Вот он какой, мы с ним по хорошему, мы его и не били даже — а он на нас с ножом!» Ах, что стоило ему, перед тем как идти туда, собрать и зарядить ружьё! — ну хотя бы в ближайшем не запертом подъезде! Всё бы было по другому…
Да что говорить, сейчас, зная что произошло, постоянно мучаясь головокружениями и головными болями, он, удайся ему вернуться в тот проклятый вечер, просто перестрелял бы их на месте, просто перестрелял бы, и не стал вступать в никакие переговоры — вместе с их подлыми девками! Всех. Всех!! Оооо, сколько раз потом он представлял себе, как по другому бы стоило провести «тот вечер»…
Но… Разобранное ружьё было в рюкзаке, а вид обнажённого Ножа вызвал у гопоты только озлобление: «Вот гад, ещё угрожает! Ножом!! Да он…» Противно вспомнить, что в той суматошной драке у гаражей он так никого даже и не задел, даже не поцарапал своим Ножом…
А вот его отделали на совесть!
Когда он очнулся стояла уже глухая поздняя ночь. Он почувствовал, что кто-то лижет ему лицо — это была здоровенная дворовая шелудивая псина; она вылизывала раны у него на голове и лице, а у него не было сил даже прогнать её… Потом он пошевелился — и псина отскочила испуганно. Болело всё, всё, особенно голова. Трещали рёбра, наверняка несколько было сломано или треснуто — не удивился бы, если бы узнал что они прыгали на нём как на батуте; пинали и били его в голову… Конечно, всё это он не помнил.
