Черное платье на десерт - Данилова Анна (первая книга .txt) 📗
С гордо поднятой головой, свидетельствующей о нахлынувшем на меня чувстве уверенности в себе, самодостаточности, я покинула квартиру.
Но снова вернулась. Ксерокс! Чудесный цветной мамин ксерокс, игрушка, при помощи которой она делала копии фотографий своих африканских животных… Необходимо было подстраховаться на тот случай, если вдруг меня прижмут к стенке с деньжищами, которые я оставила в камере хранения. «Кукла» – опасная и смешная штука, от которой веет смертельным холодом и духом авантюризма… На изготовление нужного количества «липы» у меня ушла уйма дорогой маминой бумаги и, конечно, времени, но я была увлечена, а потому не замечала его течения… Зато потом, когда сумка, набитая бумажными пухлыми пачками, была готова, я почувствовала удовлетворение. Вот теперь можно было покинуть эту квартиру для того, чтобы сначала отвезти «деньги» на вокзал, а уж потом и пообедать как следует.
В подъезде я шарахалась от собственной тени – мне всюду мерещились следящие за мной глаза.
На солнечной веселой улице, заполненной нарядно одетыми прохожими, машинами, велосипедами, трамваями и витринами магазинов, я немного отошла, успокоилась, почувствовав себя частицей этой городской суеты и бестолковой людской толчеи, где, как мне казалось, я запросто могу затеряться, раствориться, исчезнуть для всех тех, кто охотится за Изольдой.
Я отвезла сумку и спрятала ее в ячейку камеры хранения, соседнюю с «моей», где лежали настоящие деньги, после чего вернулась в центр города и зашла в первое попавшееся кафе. У меня в глазах зарябило от всего красного – стулья, столы, стены, ковры и даже стойка бара были жуткого кровавого оттенка. И только девушка на раздаче красовалась в умопомрачительном ярко-зеленом коротеньком платье. Она посмотрела на меня своими изумрудными (думаю, что это были все же линзы) глазами и широко улыбнулась, спросив, не желаю ли я попробовать горячей грибной лапши… Я сказала, что желаю попробовать не только лапшу, но и салат, и говяжий язык, и пирог с клубникой…
Стыдно признаться, что в этом «красном» кафе я испытала пусть недолгое, но счастье. И хотя оно было исключительно гастрономического характера, мне вдруг показалось, что я не так живу, не то ищу и не того люблю. Отказываясь от каждодневных маленьких радостей, которые могли бы, будь я поумнее, скрасить мою полную душевной смуты и тотальной неразберихи жизнь, я словно бы проплывала, как слепая, мимо НАСТОЯЩЕЙ жизни. Спрашивается, почему я всегда и все делаю на лету: ем, принимаю душ, хожу по магазинам и даже занимаюсь любовью, когда все это можно делать не спеша, со вкусом, наслаждаясь каждым прожитым мгновеньем?..
Вот моя мать, как я полагаю, всегда руководствовалась совершенно другими жизненными принципами, когда во всем потакала своим желаниям, капризам и прихотям. Быть может, поэтому мамина жизнь сложилась в конечном счете благополучно, в отличие от ее правильной и зашоренной сестрички.
Мама никогда и ни в чем себе не отказывала, добиваясь желаемого всеми дозволенными и недозволенными способами. Хотя, в сущности, все ее желания были напрямую связаны с деньгами. Она и мне всегда твердила, что с помощью денег можно получить все, что хочешь, вплоть до любви и власти, и переубедить ее в этом было невозможно.
Меня всегда поражало то обстоятельство, что родные сестры, мать и Изольда, по характеру являлись полными противоположностями. Изольда довольствовалась самым малым, она даже мыло покупала дешевое и большим куском, чтобы надолго хватало, в то время как в доме моей матери всегда в избытке было дорогое английское и французское мыло, хорошие шампуни и кремы; и если Изольда спала на грубых полотняных простынях, доставшихся ей еще от родителей, то мама покупала белье только итальянское, причем в одном и том же дорогом магазине, где ее хорошо знали и всегда рады были обслужить.
Что же касается меня, то в своих принципах и суждениях я постоянно балансировала на грани между маминым эпикурейством и теткиным аскетизмом, проваливаясь по горло то в одно болото, то в другое и тщетно силясь понять, что мне дороже и ближе. Если по духу и настроению Изольда казалась мне ближе и те внутренние ограничители, которых у нее было в избытке, мне всегда представлялись непременными составляющими облика человека порядочного, не опускающегося до разлагающих душу излишеств, то чисто физически более комфортно я чувствовала себя у матери, во всяком случае, до тех пор, пока не обрела собственный дом, где у меня царил двойственный порядок – смешение стилей близких мне по крови женщин. В моей мыльнице лежало два куска мыла (про мыло я повторяюсь для наглядности) – и примитивно пахнущее хвоей наше, российское, и какое-нибудь зелененькое нежное мыльце от Ива Роша, от которого вся ванная комната благоухает, словно яблоневый цветущий сад…
Как-то я спросила у матери, когда, в каком возрасте она поняла, что надо жить именно так, а не иначе, и была очень удивлена, услышав в ответ: почитай, мол, Гессе, его роман «Степной волк», вот как осилишь его, проникнешься философией сегодняшнего счастья, считай, что созрела для взрослой жизни…
И это говорила моя мать, легкомысленнейшая из женщин, на прикроватной тумбочке которой можно было встретить томик Ницше под стопой толстенных женских романов – дешевого приторного чтива, – которыми она зачитывалась до потери памяти!.. И вдруг – Гессе!
Услышав от нее об этом писателе, о котором имела самое смутное представление, я не поверила в серьезность маминых слов, а потому была немало удивлена, когда однажды вечером, когда мы остались в доме одни (что бывало крайне редко, потому что в маминой спальне не переводились мужчины), а мне в ту пору было лет семнадцать, не больше, мама пригласила меня к себе на кровать, где уютно устроилась между подушками, и сказала, что ей вернули наконец-то Гессе и что она с радостью прочитает мне оттуда несколько отрывков, которые, возможно, заинтересуют меня и мне в дальнейшем захочется прочесть эту книгу до конца… Но перед тем, как начать, она в двух словах, самыми простыми фразами рассказала мне сюжет этого романа.
«Понимаешь, Валечка, жил был один скучный и мрачный тип, довольно старый, аскет, эстет и моралист, если тебе, конечно, эти слова что-нибудь говорят… Так вот, ему было тоскливо жить на этом свете, он слонялся из угла в угол в поисках истины, философствовал, рассуждал об одиночестве и так, ни о чем… И вдруг однажды в ресторане встретил девушку по имени Гермина. И она, эта малютка, раскрыла ему глаза на мир, на удовольствия, которых он прежде не замечал, и сильно пошатнула его представления обо всем… Ты понимаешь, о чем я говорю?.. А все началось с того, что у него, у Гарри, так звали главного героя, не было аппетита… Вот послушай… Итак, сцена в ресторане».
Она раскрыла потрепанную, с пожелтевшими страницами «Иностранку» и стала читать:
«Гарри, будь добр, закажи мне еще немного зеленого салату! У тебя нет аппетита? Кажется, тебе надо учиться всему, что у других получается само собой, даже находить радость в еде. Смотри же, малыш (здесь мама посмотрела на меня и заметила: „Обрати внимание, что она, эта смазливая юная шлюшка, называет этого достойного господина, который годится ей в деды, малышом!“), вот утиная ножка, и когда отделяешь прекрасное светлое мясо от косточки, то это праздник, и тут человек должен ощущать аппетит, должен испытывать волнение и благодарность, как влюбленный, когда он впервые снимает кофточку со своей девушки, понял? Нет? Ты овечка. („Ты слышала: „овечка“!“) Погоди, я дам тебе кусочек от этой славной ножки, ты увидишь. Вот так, открой-ка рот!..»
Здесь мама немного отвлеклась: «Ты поняла? Она сказала ему: открой рот! Да, дорогая моя дочурка, иногда приходится и таким вот образом заталкивать в человека некоторые понятия. Ну а теперь я прочитаю тебе основное, что хочу вложить в твою светлую головку, чтобы ты сама разобралась в этом отрывке и уяснила, что же для тебя важно, а что нет… Дело в том, что все люди разные, и каждый видит счастье по-своему. Ты можешь сначала ничего не понять, и не стесняйся этого, но постарайся подумать над тем, что я тебе сейчас прочитаю… Имя Мария тебе еще не встречалось, но эту девушку Гермина подсунула Гарри, чтобы он почувствовал себя мужчиной… Слушай…»
