Монстр сдох - Афанасьев Анатолий Владимирович (читаем книги бесплатно .txt) 📗
Самуилов вынужден был выпить третью рюмку.
— Допустим, — сказал вяло, — я догадываюсь, о чем ты так путано рассуждаешь, но возникает старинный вопрос, какова цена твоей утопии? Сколько крови опять прольется, пока она восторжествует? Олег, может проще отступиться? Мы же не палачи, не экспериментаторы?
— Карфаген все равно должен быть разрушен, — пробурчал Гурко. У него глаза пылали, как две свечки, генерал невольно потупился…
Глава 3
НИКИТА АРХАНГЕЛЬСКИЙ — БИЧ БОЖИЙ
Агата подольстилась к Никите Павловичу. Вызнала каким-то образом про его маленькую страстишку — нумизматику, пошуровала в тайных закромах и одарила прелестным сувениром — заплесневелой греческой драхмой, заправленной в изящный серебряный ободок.
Подарок Никита принял благосклонно. Завел Агату в укромный кабинет под антресолями, усадил в кресло, сам уселся за стол, зажег лампу и долго изучал презент в черную лупу. Откинулся на спинку стула умиротворенный.
— Лепота!.. Где стырила?
— Где стырила, там больше нету.
— Ой ли?! А если порыскать?
Агата прикусила пухлую нижнюю губку, сладострастно изогнулась, промолчала.
— Нету так нету, — кивнул Никита. — Чего хочешь взамен?
— Это подарок, Никитушка!
— Ты мне, курва, не темни, я зрячий. Говори, чего понадобилось?
У Агаты от его обволакивающего взгляда, подобного болотной ряске, в кишочках сладко запело.
— Да ничего не надо, Никитушка, все у меня есть.
— Даров от шлюх не беру, — отрубил Архангельский. — Обменяться можно. Ну?!
— Ох и грозен ты, Никитушка, ох и смурен! — Агата кокетливо зарделась, зарумянилась. — А если просто подружиться с тобой хочу? На всякий случай, а, Никитушка?
Никита отложил монету, поднялся, прошелся по кабинету. Постоял под открытой форткой. На бритый череп слетел озорной солнечный зайчик. Агата ждала, сердце вдруг истомно зашлось. Могучий затылок, крутая спина, зад, как у жеребца, — этот мужик весь из камня, и душой и плотью. Таких она еще не пробовала на зубок. А хочется. Боязно, но желанно.
— Никитушка, — позвала негромко, — поверишь ли, как ты Кларкину головку снес, я горячим чувством к тебе прониклась. Что-то стряслось, тянет к тебе…
Никита не оборачивался.
— Понимаю, Никитушка, доложишь хозяину, мне хана. Я же рискую, Никитушка.
Никита подошел к ней, приподнял из кресла, ухватив за плечи. Полюбовался сатанинской красотой.
— Ой, — сказала Агата. — Хоть бы дверь запер, Никитушка!
Опустил ароматную женскую мякоть обратно в кресло.
— За монетку хотела купить?
Агата млела.
— Возьми меня, Никитушка! Не побрезгуй девушкой влюбленной. Или ты до мальчиков больше охоч?
При виде такой дурости у Никиты задергалось веко.
От греха вернулся за стол, прорек:
— Опасно играешь, крыса. Мне ведь едино, чья ты.
Со мной шутить нельзя.
— Ты не понял, Никитушка. Я не шучу. Хоть сейчас, хоть после — только мигни.
— Чего вдруг разобрало?
— Такой уродилась. Не могу перед мужской силой устоять.
Никита задумался, что случалось с ним редко. На все вопросы, которые могла задать жизнь, у него давно были припасены ответы. Агата благоговейно ждала, пока прояснится его чело.
— И все же, — стряхнул помрачение Никита, — чего хочешь за монетку? Если без озорства.
— Хозяину не продашь?
— У меня нету хозяина.
— Ты же служишь Сидору?
— Кому служу, в твоей головке не поместится. Лучше не думай об этом.
Агата закурила сигарету, заправленную травкой.
Никита поморщился, но от замечания воздержался. У него сердце непривычно, громко тукало. К женским чарам он был равнодушен, но тут нечто иное. Он и прежде, когда встречал Агату, ощущал такое, словно его охватывало банным паром.
Агата пожаловалась:
— Мне никто не верит, Никитушка, никто. Уж Сидор тем более. Для него я красивая игрушка, потешится — и выкинет. Хорошо если не сломает при этом.
— Это верно, — подтвердил Никита Павлович.
— Но с тобой мы сородичи, и ты это чувствуешь, и я чувствую.
— Как это?
— По крови мы сродни, по горячей, ненасытной крови, потому нас и тянет друг к другу.
— Эк куда хватила, — урезонил Никита, но беззлобно. — Твои родичи все на метлах летают. На Тверской каблуки топчут. Особо не зарывайся, девушка, не равняй меня с собой.
Агата не обратила внимания на колкость, будто пригорюнясь, попросила об услуге. Если он хочет отблагодарить за монетку, пусть свозит к Сумскому в психушку. Архангельский удивился.
— Зачем тебе банкир? С него теперь клока шерсти не снимешь.
— Не нужны мне его бабки. С него другой должок.
— Какой же?
— Чистенький, холеный, он во мне женщину унизил. Хочу поглядеть, какой он теперь — в блевотине да в тоске.
— И что же с ним сделаешь? Убьешь, что ли? Так он теперь и боли не почувствует. Ему теперь хорошо.
Агата сама не знала, чего ждет от Сумского. Может быть, и впрямь додавить, дожать самоуверенного мерзавца, посмевшего обойтись с ней, как с прокаженной, а может, напротив, пожалеть. Скорее всего, недужная натура требовала каких-то новых, острых впечатлений. Она не верила, что банкир шизанулся. Такие не теряют рассудок от потрясений чужой смертью. Нет, с ним еще не покончено, его надо вывести на чистую воду, а после решать, как быть.
— Отдай мне его на часок, Никитушка. Такой у меня каприз. Чем хочешь отслужу, если монетки мало.
Никита глянул на тусклый зрак драхмы, на мгновение ощутил дыхание вечности.
— Хочешь сюда его привезти?
— Сидору не понравится, если пронюхает. Лучше съездим в психушку. Это можно устроить?
— Все можно, почему нет, — Никита указал рукой на дверь. — Ступай, любовничек, поди, заждался…
Удивляюсь, как ты его приворожила.
Моргнуть не успел, Агата очутилась рядом, обвила жилистую шею руками, приникла к губам пылким ртом.
Еще миг — и след ее простыл, только в ноздрях застрял острый запах "дури".
Озадаченный, Архангельский позвонил в гараж, велел подать машину к крыльцу. Накинул лисью шубу до пят, напялил на голову соболий треух. Через пять минут уже мчался по трассе на красной «ауди», вонзившейся в морозную гладь перечным стручком. За баранкой горбился Петя Хмырь, его давний водила, преданный и молчаливый, как самурай. Никита парил над дорогой, угревшись на заднем сиденье. Мысли облачились в белоснежную пелену.
Разумеется, он не поверил ни единому слову панской курвы. Но уразуметь, на кой ляд она к нему подбиралась, не мог. Если по насылу Самарина — глупо. Если по собственной воле — смешно. С банкиром Сумским, конечно, — полная туфта. Кому он теперь нужен — свихнувшийся голяк? Подписав документы, он подписал себе смертный приговор, но по чудной прихоти владыка сохранил ему жизнь, это Никиту не касалось.
По его мнению банкира следовало порешить, но и так сойдет, нормальная зачистка. Он самолично снял голяка с улицы, отвез в коммерческую богадельню для безумцев и поставил на довольствие. Директора предупредил: пригляди за голубком, чтобы не сиганул невзначай за ограду. Но это излишняя предосторожность, Сумской на самом деле спятил. Неделю спустя Никита не поленился, навестил его в клинике, навез торбу гостинцев, покалякал с ним. Банкир его не признал, сидел на кровати в длинной чистой белой рубахе, как моряк перед штормом, пускал изо рта голубые пузыри и что-то беспрестанно мычал себе под нос. В одной с ним комнате коптились два братана, совершенно нормальные ребята, похоже, пережидавшие в клинике каждый свою какую-то грозу. Они пожаловались Никите, что новый сосед иногда бузит, соскакивает на пол и пристает к ним с просьбой вернуть то ли лимон, то ли два триллиона, в цифрах путается. При этом ведет себя нагло, плюется, а бить его директор не велел, сказал, что сам скоро успокоится и забудет про свои миллионы.
— Правда, что нельзя бить? — вежливо поинтересовались у Никиты братаны.
— Можно, — сказал Никита, — но не до смерти. До смерти нельзя. И калечить тоже не надо.
