Спасатель. Жди меня, и я вернусь - Воронин Андрей Николаевич (лучшие книги без регистрации TXT) 📗
Дареному коню в зубы не смотрят, решил Женька и с энергией, которая отчасти компенсировала недостаток мастерства, поплыл к бочке. Зажатый в кулаке штык отчаянно ему мешал. При каждом гребке правой рукой он плашмя, с брызгами шлепал по воде, так что со стороны Женька, должно быть, смахивал на дурачка, решившего хорошенько наказать воду за то, что холодная и мокрая, или нарубить себе таким манером селедки на уху. Он уже хотел выбросить эту штуковину, из-за которой, собственно, и влип в очередную неприятность, а потом вспомнил об акулах и решил, что как-нибудь справится.
И он справился, хотя и не без труда. На последнем взмахе острие штыка лязгнуло о железный бок бочки; бочка, как живая, попыталась увернуться, но Женька вцепился в нее как клещ, обеими руками. Держаться тоже было неудобно, но потом он обнаружил петлю из стальной цепочки, продетой в проушину на пробке, что закрывала горловину, и ухватился за нее. Необходимость думать о том, чтобы не пойти на дно, таким образом, временно отпала, теперь можно было отплеваться, перевести дух и немного осмотреться.
Оказалось, что ему повезло – чуточку, а если разобраться, то и не чуточку, а очень даже прилично. Обнаруженный на дне колодца тоннель вывел его на подветренную сторону острова, где прибоя как такового не было – океан просто дышал, размеренно, как на гигантских качелях, поднимая и опуская Женькино плавсредство. Дожидаться в таком положении отлива, разумеется, не следовало, но перспектива превратиться в отбивную на прибрежных камнях ему, по крайней мере, не грозила.
Зато с перспективой выбраться на берег дело обстояло именно так, как он и предполагал, то есть фактически никак. Берег стоял стеной – отвесной, а кое-где и с наклоном наружу; Женька видел пару-тройку выступов и трещин, за которые при известной доле везения мог бы уцепиться рукой, но дальше дороги не было.
Покачиваясь в прохладной колыбели океана, он отыскал взглядом уступ, с которого так неосмотрительно навернулся, и пришел к выводу, что на этот раз, пожалуй, превзошел самого себя в инстинктивном стремлении во что бы то ни стало найти как можно больше приключений на свою непутевую голову. По ширине каменная полка, разумеется, уступала Новому Арбату, но все-таки, чтобы с нее кувыркнуться, нужен был особый талант. Вокруг на темном, почти черном, фоне скалы белели остатки каких-то железобетонных конструкций. Похоже было на то, что здесь когда-то стояла еще одна береговая батарея или какое-то другое укрепление. А потом целый участок скалистого берега вместе с этим укреплением вдруг откололся и рухнул в море – может быть, из-за массированного артиллерийского обстрела, а может, и в силу каких-то других, естественных причин.
Даже снизу, из воды, Женька отчетливо видел, что уступ тянется вдоль берега, насколько хватает глаз, постепенно поднимаясь наверх, к гребню береговой гряды. Он видел редкие заросли кустарника, видел темные провалы двух или трех пещер и мысленно поражался себе: ну как? Как можно было ухитриться?! Вон же она, та самая дорога, которую он искал. И ни постов на ней, ни засад – гуляй не хочу!
Его понемногу сносило вдоль берега. Поначалу Женька не обратил на это внимания, а потом спохватился: эй, эй, куда? Стоять! Его уже наверняка хватились, и, возможно, прямо в эту минуту кто-то уже спускается в колодец, чтобы его спасти. При наличии веревки сделать это не так уж сложно, надо только продержаться на месте, пока его не найдут…
Он попробовал выправить курс и понял, что ничего не выйдет: бочка была не тем кораблем, чтобы бросать вызов океанским течениям. Женька подумал, что какое-то время сможет продержаться на воде и без нее, и на пробу выпустил цепочку. Намокшая одежда сразу потянула его на дно; торопливо схватившись за цепочку, Женька переложил в ту же руку свой трофейный штык, а другой попытался развязать шнурки на кроссовках, поскольку, не разувшись, нечего было даже мечтать избавиться от узких джинсов. Мокрые узлы ни за что не хотели развязываться, и, пока Женька с ними воевал, его отнесло еще дальше – так далеко, что он едва различал щетинистую полоску кустарника, обозначавшую устье тоннеля. Еще пара плавных взмахов гигантских водяных качелей – и он уже затруднился бы с уверенностью сказать, который из островков прилепившегося к отвесной скале кустарника тот, а который не тот. Потом его пронесло мимо выступа скальной стены, и он окончательно потерял из вида место своего приводнения, а вместе с ним и львиную долю надежды когда-либо снова почувствовать под ногами твердую землю.
– Вот баран, – сквозь зубы произнес Женька Соколкин, не имея в виду никого, кроме самого себя. – Конь педальный, князь Гвидон недоделанный…
Мелкие волны плескались у железных боков бочки, мимо, слегка покачиваясь, неторопливо проплывал неприступный скалистый берег. Черные скалы были испещрены потеками птичьего помета; чайки с криками кружили над головой, и одна из них, сев на воду, какое-то время плыла поодаль, подпрыгивая на волнах, как игрушечная целлулоидная утка, и кося в сторону Женьки любопытным глазом с ярко-оранжевой радужкой. Женька где-то читал, что чайки любят выклевывать обессилевшим жертвам кораблекрушений глаза; скорее всего, это была просто байка, одна из страшных морских легенд, но, неожиданно сам превратившись в героя такой истории, Женька Соколкин на многое стал смотреть иначе. Взгляд чайки показался ему оценивающим; эта милая птичка словно прикидывала, с какого глаза начать. С такого расстояния было хорошо видно, какой у нее длинный, крепкий, хищно изогнутый на конце клюв, и, живо представив себе пару-тройку неприятных картинок, связанных с этим клювом, Женька с сердитым криком замахнулся на чайку штыком. Чайка забила крыльями и улетела, прокричав напоследок какое-то птичье оскорбление.
Откуда-то издалека послышался звук, похожий на раскат грома, за ним еще и еще один, и вскоре грохот слился в сплошную канонаду. Женька решил было, что снова слышит голос Канонирского грота, но, подумав секунду, отверг это предположение: его несло в другую сторону, не к гроту, а от него, и если он не слышал грохота волн раньше, то теперь не должен был слышать и подавно. Вероятно, наверху, на невидимой отсюда, из-под обрыва, верхушке горы, снова начался минометный обстрел. Это, помимо всего прочего, означало, что ждать помощи от старших не приходится. Никто не пустится за ним в погоню вплавь или на каком-нибудь подручном плавсредстве наподобие еще одной бочки – там, наверху, каждая пара рук и каждый ствол сейчас на вес золота. И то, что обуза в лице Женьки Соколкина отправилась в незапланированное плаванье без руля и ветрил, для тех, кто остался на КНП, пожалуй, даже очень удобно: баба с воза – кобыле легче. Как говорится, проблема себя изжила. Сама изжила, в силу присущей ей, проблеме, бестолковости и неуклюжести…
Бочка продолжала дрейфовать вдоль скалистого берега. Вода была не то чтобы ледяная, но и не особенно теплая – прямо скажем, не для продолжительного купания, – и Женька мало-помалу начал коченеть. Вот это уже действительно была проблема, причем достаточно серьезная, но с ней, как и с другими своими проблемами, он, увы, ничего не мог поделать. И в конце-то концов, из огромного количества предложенных ему судьбой вариантов смерть от переохлаждения была едва ли не самым предпочтительным. Говорят, что, перед тем как замерзнуть насмерть, человек перестает чувствовать холод и просто засыпает. Да, это, как ни крути, лучше, чем быть разорванным на куски стаей акул…
Впереди показался выступающий в море скалистый мысок. Черная скала напоминала кривой обломанный клык, отороченный понизу белой пеной. Из пены выглядывали, то и дело скрываясь под водой, мокрые верхушки камней. Из-за мыса, отчасти перекрывая отдаленный грохот взрывов, доносился ровный, мощный шум прибоя. Расслышав этот звук, Женька понял, что плаванье пора как-то закруглять, пока оно и впрямь не превратилось в одиссею а-ля князь Гвидон, которого носило в бочке по морям и океанам, пока он из младенца не превратился в здоровенного дядьку.
