Закон-тайга - Ахроменко Владислав Игоревич (лучшие бесплатные книги .txt) 📗
Но это только казалось…
Наташу Мирончук похоронили днем раньше. Место для невесты Каратаева уже было подготовлено, на метр промерзшая от лютых морозов земля, разогретая костром, была уже выброшена в отвал лопатами равнодушных землекопов, и страшная могильная яма вторые сутки чернела на краю скромного поселкового кладбища.
Похороны Татьяны Дробязко были отложены только по одной причине: надо было во что бы то ни стало дождаться жениха.
Каратаеву казалось, что все это происходит не с ним, а с кем-то другим, — вот елочка, которую украшали нежные руки Тани, вот кресло, в котором она сидела, выслушивая его робкие признания, вот табуретка, на которую становилась, вешая блестящие игрушки…
А вот и она сама…
Михаил, не мигая, смотрел на лицо покойной невесты, — он знал, что пройдет еще час, еще два, три часа, и она будет предана земле, и он уже никогда — никогда! — не увидит ее…
Тихо скрипнула дверь — в комнату, стараясь не шуметь, вошел комендант.
— Как это произошло? — почти неслышно, одними губами спросил Михаил.
Подполковник, встав рядом, положил ему руку на плечо.
— Тебе вряд ли стоит об этом знать, — печально произнес он.
— Я хочу знать. Я должен знать все, — бесстрастно откликнулся бывший спецназовец. — Кто? Почему? Когда? Зачем? Как?
— Миша, я тебе потом все расскажу… Потом, я тебе обещаю, — горестно вздохнул комендант, глядя на гроб из-за широкой спины охотника.
— Хорошо, — деревянным голосом проговорил Каратаев. — Потом. Но мне обязательно надо знать все. Обязательно. Иначе… — Он не договорил: беззвучные рыдания сотрясли его тело, и подполковник так же неслышно вышел, плотно закрыв за собой дверь…
Глава двадцать первая
Из зимовья беглецы вышли, едва только начало светать. Разнеженный теплом и относительной безопасностью, Малина долго, минут пять не хотел подниматься, и Чалому пришлось будить его пинками.
— Давай, паучина, давай, а то тут кочумарить останешься… Брошу сейчас и один пойду! — ругался Астафьев.
Угроза возымела действие, и Малина, наскоро умывшись снегом, вышел на крыльцо.
Первые полчаса шли медленно — ноги вязли в сугробах. Беглецы почти не разговаривали: Малинин по-прежнему находился во власти сна, а Чалый, видимо, справедливо считал, что с этим придурком говорить совершенно не о чем, да и вообще — западло.
Первым не выдержал Малина:
— А все-таки на вертолете легче было…
— А ты, оказывается, парень догадливый, — хмыкнул Астафьев.
— А долго нам еще?
Остановившись, Чалый посмотрел «корове» в глаза так, что тому сделалось страшно.
— Тебе — недолго, — пообещал он. — Это я тебе точно говорю.
Конечно же, следуя элементарной логике и здравому смыслу, зарезать, освежевать, разделать и приготовить Малинина надо было бы еще в зимовье — и печка есть, и вообще сподручнее.
Но затем тащить тушу целых пять километров на своем горбу?!
Нет, лучше уж путь она сама пройдет к «железке» — так удобней.
До железной дороги, по подсчетам Чалого, оставалось почти ничего — километра полтора, и он, нагнувшись, нащупал в голенище сапога остро заточенную опасную бритву — ту самую, из поселковой парикмахерской…
Чалый точил ее рано утром, долго и тщательно, до пробуждения Малины.
Таню хоронили уже под вечер.
На кладбище, продуваемом со всех сторон лютыми ветрами, было немноголюдно — ввиду наступавшего новогоднего праздника на похороны пришли только самые близкие друзья и знакомые, а родственников, кроме сестры Оли, у нее тут больше не было вовсе.
Кресты, памятники, обычные могильные холмики, некоторые не с фамилиями на табличках, а просто с номерами — все свежие, недавние.
Поселок, вставший в тайге перед самой войной, в тридцать девятом, хоронил своих жителей все больше молодыми: с медальонов на стелах смотрели лица в самом расцвете сил, да и даты рождения-смерти свидетельствовали: тут, в Февральске, почему-то чаще всего уходили из жизни люди здоровые, крепкие, и далеко не все они умирали своей смертью.
"Трагически погибшей…", "Безвременно сошедшему в могилу…", "Рано ушедшему…" — эти нехитрые, но много о чем говорившие эпитафии свидетельствовали о том, какой опасной и суровой была здешняя жизнь.
Нестройно гудел военный оркестр из гарнизона, музыканты, переминаясь с ноги на ногу, то и дело сплевывая на утоптанный снег залитый в духовые инструменты незамерзающий спирт, играли вразнобой; губы примерзали к латунным мундштукам труб и валторн.
Подполковник — комендант гарнизона, которому сегодня досталась печальная обязанность распорядителя, — тихо спросил:
— Все попрощались?
Присутствующие закивали.
Комендант, подойдя к Михаилу, стоявшему в одиночестве, спросил на ухо:
— Ну, все?
Тот кивнул и ответил одеревеневшим голосом:
— Да.
Алая крышка гроба плавно опустилась в вечную мерзлоту — спустя несколько минут по крышке глухо застучали комья мерзлой земли, жиденький оркестр загнусавил что-то протяжное, и народ стал тихо расходиться.
А Каратаев так и остался стоять у свежего могильного холмика. На почерневшем лице его не было слез.
Присутствующие обходили его стороной, шарахаясь. И когда все наконец ушли, Михаил, подойдя к могиле, опустился на колени и, сдерживая себя, сжал зубы.
Да, буквально за час до похорон подполковник Андрей Николаевич подробно (но щадя его чувства) рассказал жениху, какую страшную и мученическую смерть приняла его невеста.
"Месть, месть, месть", — звучно стучала приливавшая кровь в висках охотника.
Теперь все помыслы его были заняты только этим…
Железная дорога показалась неожиданно: высокая насыпь, бетонные столбы, валявшиеся под откосом отслужившие свое трухлявые шпалы — даже несмотря на их явную древность и мороз, рядом с железнодорожным полотном витал неприятный запах креозота.
Чалый, вытащив из голенища опасную бритву, раскрыл ее и, пряча в рукаве, приблизился к Малине.
Тот, естественно, даже не подозревал, какая незавидная участь ожидает его через несколько минут.
— Малина, — на редкость ласково спросил Чалый, — ты голоден?
— А что? — удивился тот; он никак не ожидал встретить такую заботу.
— А то, — произнес Иннокентий; ему было мало просто убить и сожрать «корову»; истинный сын своей среды, он должен был перед смертью как следует поиздеваться над ним, — а то, Малинушка, что я очень проголодался…
— У тебя есть что?
— У меня есть что, — хмыкнул Астафьев и тут же прыснул от смеха.
— Может, поделишься?
— Не буду я с тобой делиться, Малина, — нежно глядя будущей жертве в глаза, произнес Чалый.
— Жалко, да?
— Жалко у пчелки, пчелка на елке, елка в лесу, а лес… А лес тут рядом, — продолжал глумиться уголовник. — Вот он, лес-то… Дровишки, то, се… — загадочно добавил он.
— Так чего ты, — москвич поджал губы, — думаешь, одному тебе жрать хочется?
— Думаю, что да, — облизнулся Иннокентий.
— Я тоже хочу.
— А я тебе не дам, — пообещал ссученный блатной, делая несколько шагов ближе.
— А почему?
Ответ прозвучал немного загадочно:
— Понимаешь, Малина, я бы дал тебе… Но никак не могу. Если бы я от себя отрывал, то может быть, и подумал, как это сделать, но ведь от тебя…
Некоторое время они молчали — Малинин обиженно дулся, а Чалый, осматривая его фигурку, в уме прикидывал, как будет удобней зарезать этого щуплого москвичонка, который причинил ему столько неприятностей, с каких частей тела лучше начать трапезу, какие части, круто посолив, стоит взять с собой до Хабаровска.
"А ничего свежина, — прикидывал Иннокентий, — даже больше получится, чем я думал… У-у-у, сучара, отожрался на моих-то харчах!"
Теперь Чалый твердо пообещал себе вернуть все долги сполна — и за карточный проигрыш, и за вертолет, и за ворованные наркотики, и за без спросу выпитую водку, и за харчи — тоже, естественно.
