Гражданин тьмы - Афанасьев Анатолий Владимирович (книга регистрации .TXT) 📗

— Понимает все, что надо, — с заметным испугом ответил начальник. — Не лезь не в свое дело, парень. Уши отрежут.

Вопрос с прогулками на другой день решился положительно. Падучий вручил ему ключ от входной двери:

— Час перед обедом, час перед ужином, — объявил он торжественно. — Благодарить не надо. Отстегнешь от зарплаты десять процентов. Если она у тебя будет.

Предупредил также об опасностях: охрана стреляет без предупреждения, собаки рвут в клочья, лучше ни с кем не разговаривать. Но если попадется приличная самочка из местных, включая обслугу, можно затащить в кусты и трахнуть — это не возбраняется.

Самое большое потрясение Сидоркин испытал, когда встретил на дорожке своего любимого телеведущего Леню Якубовича. Столкнулся с ним нос к носу. Якубовича он любил за то, что тот дарил и получал много подарков, никогда не унывал и бесшабашным идиотизмом превосходил всех участников "Поля чудес". Напяливал на жирную тушу все, что приносили, натужно зубоскалил, пил вино, чуть ли не сверкал членом, ухал филином — и своим озорным простодушием выгодно отличался от многих других блистательных и любимых народом телеведущих американского замеса. Впрочем, их всех, от самых ироничных, как Дима Дибров, до безупречно глубокомысленных, как Кисель, роднило изредка наползающее на лица выражение внезапного потустороннего страха, будто перед неизбежным арестом. Когда Сидоркин опытным глазом подмечал эту серую, могильную тень, ему хотелось пожалеть, утешить забубенных, удачливых представителей победившей творческой элиты, сказать им ласково: "Не горюйте, ребята, авось и пронесет!"

Оправившись от изумления, Сидоркин радостно поздоровался и попросил автограф, однако Якубович хотя и остановился, но смотрел куда-то мимо и словно не понял просьбы.

— Вы ли это, Леонид? — уточнил Сидоркин. — Я не обознался?

Все так же глядя поверх забора, телеведущий с достоинством ответил:

— Приз — полтора миллиона. Крути колесо.

— Приз вам или мне? — не понял Сидоркин.

— Лорд Гамильтон даст полтора миллиона, а сэр Генри Поуп еще больше. Но я еще поторгуюсь. Прочь с дороги, смерд!

Сидоркин уже догадался, что хотя это Якубович, но совсем не тот, которого показывают по телевизору, а чрезвычайно на него похожий. Та же циничная ухмылка, тот же сальный блеск в глазах, но без лошадиного гогота и бесовсих ужимок. Более очеловеченный. Значит, не соврал доктор Варягин: «Дизайн» клепал двойников на продажу. Ноу хау.

На прогулке встретил еще много знакомых, уважаемых и любимых россиянами людей, но уже не вздрагивал, как при столкновении с Якубовичем. Словно весь светский бомонд околачивался в парке хосписа, но его это не волновало. У него были крепкие нервы. Он лишь посетовал, что его самого, Сидоркина, вряд ли кому-то придет в голову размножать. Рылом не вышел. «Дизайну» он может пригодиться разве что для донорских органов.

Марютину обнаружил в затишке за павильоном «Пиво-воды», где, естественно, никто ничем не торговал, зато убойного вида санитар в белом маскхалате раздавал бесплатно нарядные книжечки Камасутры. Сидоркин на всякий случай взял сразу три и получил от санитара поощрительный жетон "Отличник сексуальной подготовки". Надин сидела на скамеечке рядом с тучным, импозантным господином в синем комбинезоне, удивительно похожим на Гаврюху Попова, одного из лидеров либеральных реформ, бывшего мэра, узаконившего взятку как высокоморальную норму демократии, ныне, к сожалению, полузабытого. "Интересно, — подумал Сидоркин, — по какой цене идет двойник великого реформатора на международном рынке?" Когда Сидоркин подошел, Гаврюха как раз произносил следующую фразу: "Никакие инвестиции, голубушка, не спасут эту страну, помимо частной собственности на землю. Поверьте стреляному воробью…"

Надин слушала внимательно. За несколько дней, прошедших с их встречи, она не изменилась, разве что немного осунулась и пудра плохо скрывала кровоподтек, спускающийся со скулы на шею. Серый комбинезон с бретельками и кокетливым зашитым кармашком на груди был ей очень к лицу.

— Прикурить не найдется? — глухо обратился к ней СиДоркин.

Надин подняла голову — и глаза их встретились. Это был ответственный момент, если учесть, что за ними следили. Девушка выдержала испытание с честью. Лишь глубоко вздохнула да дрогнули реснички — вот и все. Небрежным жестом, не вставая, протянула зажигалку, и Сидоркин прикурив и буркнув: "Спасибо, красотка!" — прижал к ее ладони клочок бумажки с запиской. Конечно, огромный риск, но другого выхода не было: время работало против них. В записке ничего не было, кроме даты и времени: через два дня, четверг, три часа ночи. Записка вместе с зажигалкой исчезла у нее в рукаве. Нельзя было задерживаться ни на секунду, но бес толкал его в бок, и он никак не мог оторваться от ее глаз, которые вдруг начали фосфоресцировать леденцовым светом.

— Профессор, у тебя на роже горчица, — пошутил он и наконец неловко зашаркал прочь.

— Хамло! — донеслось вдогонку, — Уверяю, голубушка, самый гуманный способ избавиться от плебса — глобальная стерилизация.

Еще успел услышать игривый смешок Надин. Дошел до гаража, откуда навстречу вывернулся дюжий охранник с автоматом наизготовку. Наставив дуло, предупредил:

— Проваливай. Запретная зона.

— Покурить не желаешь, братан? — улыбнулся Сидоркин. — Имеется натуральная махра.

— Ты что, подсиненный? — Детина свирепо выкатил желтые бельма. — Или выездной?

— Я прогуливаюсь, — обиженно пояснил Сидоркин. — С разрешения начальства. Никакой не подсиненный. Такой же трефовый, как и ты.

Из-за спины охранника, в открытом проеме железных ворот разглядел три тачки — джип, «Фольксваген» и фары какого-то неведомого лимузина с рылом, как у «Форда». В глубине копошился мастеровой, что-то ладил на верстаке. Запор на воротах обычный, с японской начинкой. Сверху — стеклянный глаз телескопа.

— Откуда взялся такой шустрый? — поинтересовался охранник.

— От Падучего, из крематория. Туда приставлен.

— Что же он тебе не объяснил, где можно шляться, а где нет? Ведь тебе, сучонку, повезло. Не Марик на смене. Он балабонить с вашим братом не любит. Сразу всадил бы блямбу между глаз — и не шукай вечерами.

— За что?

— За серое пальто… Нервы у него, понял? Все, канай отсюда! Кому сказал?

Охранник сделал вид, что дергает спуск на автомате, но Сидоркин видел, что настоящей злобы в нем нет. Испытывать его терпение, конечно, не следовало, но он решил проверить, действуют ли на территории хосписа обыкновенные рыночные законы. Отступил на шаг, слезливо забормотал:

— Не сердитесь, господин офицер, я все объясню. У меня сызмалу большая приверженность к тачкам, а своей никогда не имел. Вот и тянет хоть на чужие полюбоваться. Сейчас укапаю, не сердитесь. Дозвольте еще один вопрос задать?

— Чего тебе?

— У меня какая мечта-то? Хоть разок на иноземной прокатиться. А как сделать, не знаю. Все гонят, проклинают. Не могли бы вы поспособствовать, господин офицер?

— Ты что, поганка, совсем опупел?

— Не задаром, конечно. Деньжат-то я подкопил. Заплатить готов. Но хотелось бы, конечно, в такую усесться, как энта, с красными фарами. Охранник огляделся, опустил автомат.

— И скоко, говоришь, подкопил бабок?

— Врать не стану, а сотни полторы зеленых наскресть могу, — с гордостью объявил Сидоркин.

— Давай сюда! — Охранник протянул лапу, которая неожиданно вытянулась на полтора метра вперед. Сидоркин хихикнул.

— Извиняйте, господин офицер, но я же не лох. Такие башли с собой не ношу.

— Не доверяешь, что ли? — Детина скрипнул зубами и снова вскинул автомат.

Сидоркину показалось, на самом деле готов пальнуть. Поспешил оправдаться:

— Что вы, господин офицер, я в людях разбираюсь. Вы честный человек, видно. Принесу, когда скажете.

— Ладно, давай поближе к ночи. Когда стемнеет.

— Сегодня никак не смогу, работы невпроворот. Вы когда в другой раз на смене?