Гражданин тьмы - Афанасьев Анатолий Владимирович (книга регистрации .TXT) 📗
"Хитер, хитер подлец, — отметил Ганюшкин не без удовольствия. — Ни тени беспокойства на простоватом, с тонко очерченными скулами лице. И ведь догадывался, не мог не догадываться, что неспроста нагрянул владыка. И не мог не чувствовать меча, занесенного над головой".
— Сядь, не мельтеши, — благодушно прогудел. — Выпьешь чего-нибудь?
— Вы же знаете, я не пью… Но если прикажете… Устроились в гостиной: Ганюшкин в мягком кресле, Мишаня напротив на стуле — вытянутый как струна, одухотворенный, готовый по первому знаку, как всегда, ринуться грудью на любую амбразуру. Сколько еще молодой, неизрасходованной энергии в предателе… Жаль, очень жаль, о так получилось. Что уже пора расставаться.
Гай Карлович решил не тянуть кота за хвост и заговорил спокойно, без нажима, а так, как если бы батюшка читал отходную по покойнику, который по недомыслию и недостатку религиозного рвения натворил при жизни много дурного, но, как всякая Божья тварь, заслуживает снисхождения. Исподволь, с любопытством следил, какие метаморфозы происходят с Мишаней. По мере того как нанизывал обвинения, лицо у подлюки вытянулось, побледнело потом он попытался перебить наставника, вставить словцо, потом, с увеличением тяжести аргументов, как-то сгорбился, переломился в поясе и поник на стуле, будто задремал. Голубые, яркие глаза потухли.
— Такие-то дела, голубчик Мишаня, — закончил Ганюшкин на печальной ноте. — Можешь что-нибудь сказать в оправдание? Готов выслушать.
Шмульцер ответил не сразу, с трудом вышел из оцепенения. Наконец тихо произнес:
— Навет… Обыкновенный навет. Кто-то решил от меня избавиться. Трудно поверить. Гай Карлович, чтобы вы говорили всерьез. Двойная бухгалтерия, эксклюзивные счета… Мистика какая-то.
— Был бы рад, если так. Но я, Мишенька, своими глазами видел копии документов. Отчасти горжусь тобой. За несколько месяцев наломать столько деньжищ — надо уметь. Жалко зарывать такой талант в землю, да сам понимаешь, другого выхода нет.
— Гай Карлович, какие документы? Господь с вами. При нынешнем уровне компьютеризации. Кто же верит документам? Разве что московская прокуратура.
— Чему же верить, Мишаня? Твоим честным глазкам? Мишаня глядел оторопело, но краска уже вернулась на его щеки, он готов был защищаться — и понятно как. От всего отпираться, нагло, отчаянно. Уйти в отрицаловку. Что еще ему остается? Но Ганюшкин жестоко ошибся в своей догадке. Мишаня в последний раз дернулся, и вдруг в нем произошла неуловимая перемена. Ганюшкин увидел перед собой другого человека, которого прежде не знал, — сосредоточенного, нахмуренного, с сигаретой в руке. У этого человека были усталые, старческие глаза. Он спросил:
— Вам самому не страшно. Гай Карлович?
— Ты о чем?
— Да так… Расплачиваться все равно придется. За все ваши дела. И за то, что сейчас со мной задумали. Чаша сия никого не минует.
— Ну-ну, продолжай.
— Да чего продолжать, я уж кончил. Об одном жалею силенок не рассчитал. Хотел переиграть на вашем поле, а надо было по-другому. В прошлом году, помните, когда сидели у Елизаветы в шалмане? Вы пьяненький сделались, из моих ручек водочку лакали. Я уж было порошок приготовил, в последний момент передумал. Слишком мелко для вас. Не почувствовали бы, как сдохли. Без мук, без тоски. А может, и правильно, что передумал. Ладно, чего теперь вспоминать… Зовите свою обезьяну.
Произнесенные слова подействовали на Ганюшкина как удар в солнечное сплетение. Чудовищным был не смысл, а сопровождавшее их перевоплощение всегда раболепски преданного, восторженно-изумленного молодого человека в иное существо, излучавшее рафинированную, ничем не замутненную, кристально чистую ненависть. Такое можно увидеть разве что в фильмах ужасов, но не в жизни. Под маской простоватого, пусть оказавшегося плутом, но, безусловно, талантливого провинциала внезапно обнаружился лик Фредди Крюгера из "Кошмара на улице Вязов". На мгновение Ганюшкин задохнулся, спросил дрогнувшим голосом:
— Миша, опомнись… Что плохого я тебе сделал? Мишаня отрешенно улыбался. Он выглядел столетним старцем.
— Мне — ничего. Вы вообще никому ничего не сделали плохого. Но благодаря таким, как вы, человечество погибнет. Рассыплется в труху. От него останутся рожки да ножки. Я не против. Всадников апокалипсиса никому не остановить.
— О чем ты, Миша? Разве ты не один из нас?
— Увы, нет. Я пытался противостоять, как умел. Говорю же, силенок не хватило. Таких, как вы, надо давить в эмбриональном состоянии, как слепых котят. Ладно, проехали. Найдется кто-нибудь ловчее меня — и оторвет вам яйца. Зовите палача, чего тянуть?
Ганюшкин успокоился: Мишаня явно бредил, а ему-то привиделось невесть что. Какие-то перевоплощения, Фредди Крюгеры. Скорее всего, подлюка рехнулся от страха. И это понятно. Кому охота помирать в его возрасте?..
— Миша, если хочешь о чем-то попросить… Не сомневайся, выполню твою просьбу.
— Попросить? Вас? — От удивления Мишаня опять помолодел. — Впрочем, почему бы и нет? Чисть зубки почаще, Карлович, а то больно говном воняет.
Ганюшкин хлопнул в ладоши — тут же в комнате возник Рафик Башитов. Глянул на хозяина, тот важно кивнул. Рафик приблизился к стулу, на котором сидел Мишаня, примерился, вежливо попросил:
— Нагнись, пожалуйста, к полу, да.
Мишаня не пошевелился и глаз не поднял. И не оказал никакого сопротивления, когда громадный чеченец ухватил его голову под мышку, натужился, дернул — и с хрустом вывернул из грудной клетки. Потом бережно уложил обмякшее тело на ковер.
— Все, спасибо, ступай, — морщась, бросил Ганюшкин. Некоторое время задумчиво разглядывал мертвого пасынка, его вытянувшееся, враз подернувшееся серым пеплом скуластое лицо, распахнутые поблекшие глаза, в которых застыла не боль, а странная усмешка. Словно дразнил благодетеля вывалившимся изо рта синеватым языком. Загадочная история… Безусловно, в ней было какое-то ценное указание для него, но пока он не мог уловить его смысл.
Связался с Кузьмой по мобильной трубке. Распорядился, чтобы тот немедленно прислал труповозку.
— Будет сделано, босс, — бодро отозвался менеджер. — Ребята уже выехали.
Ганюшкин прошел в спальню, налил рюмку води Включил телевизор. Помянул Мишаню. На экране, в передаче «Итоги» его побратимы втолковывали растерянному президенту, чтобы тот поскорее принял закон о реструктуризации РАО ЕЭС. Потом неунывающий Кисель в который раз грозился разогнать, к чертовой матери, прокуратуру, которая, как стая гончих, травит независимую прессу Гусинского.
"Это правильно, — подумал Ганюшкин. — Это хорошо. Пора одернуть этих сук". Сам не понял, к кому относится его раздражение. К президенту, снюхавшемуся с чернью, или к Мишане. Кликнул Рафика. Тот вошел и невозмутимо ждал в дверях.
— Скажи, дорогой, у меня пахнет изо рта? Чем хорош был абрек — за все время, сколько служил Ганюшкина, ни разу ничему не удивился. И всегда отвечал на любой вопрос четко и внятно.
— Зачем пахнет? Хорошо пахнет. Мужчиной пахнет. Коньяком, цветами роз. Почему спросил, хозяин?
— Кстати, о розах… Спустись вниз, приведи ту пигалицу. Знаешь какую?
— Конечно, знаю, — ухмыльнулся чечен.
4. РЕКОГНОСЦИРОВКА НА МЕСТНОСТИ
Июль устоялся жаркий, без дождей. Хосписный дворик парил, как плывущий по волнам "Летучий Голландец". Иванцов в беседке поджидал писателя Курицына, с которым сговорились за завтраком поиграть в плевки на интерес. Кто дальше плюнет, тот выигрывает: дает полновесный щелбан. Анатолий Викторович легко переигрывал натужного, амбициозного пузана, но самолюбие не позволяло писателю признать поражение. Накануне доигрались до того, что на лбу Курицына от множества щелбанов выросли два пунцовых рога, но он опять намеревался взять реванш.
В беседку заглянула блондинка с желтыми волосами, с глазами как два зеленых леденца. Он помнил ее смутно. Кажется, ее звали Надин, и кажется, между ними что-то было, какая-то связь. Точнее не мог сказать. Лечение привело к тому, что впечатления, события, давние и близкие, лица, родные и чужие, смешались в одну кучу, при этом сны и реальность часто менялись местами, было почти невозможно отличить одно от другого. Он все больше ощущал себя участником праздничного телевизионного шоу и в ожидании сказочного приза, который непременно выпадет на его долю, наслаждался каждой текущей минутой. И ничуть не удивился, когда главный врач хосписа, блистательный Герасим Остапович Гнус, сообщил по секрету, что его личная программа выздоровления близка к завершению и, возможно, скоро он станет отцом-основателем колонии россиянчиков-интеллектуалов. Говоря это, Гнус поощрительно Улыбался, и от какого-то возвышенного умиления Иванцов Упал на колени и поцеловал доктору руку.
