Саранча - Латынина Юлия Леонидовна (бесплатные книги полный формат txt) 📗
— А почему вы выгнали Борщака? — спросил Сазан.
— Что?
— Борщак был вашим замом, так? Что вы с ним не поделили?
Губернатор внезапно встал и распахнул шкафчик за своей спиной. Там стояла фигуристая, похожая на абстрактную скульптуру бутылка дорогого коньяка.
— Не хотите?
— Не пью.
— Понятно. Примерная генерация новых спортсменов. Не употребляют на завтрак ничего, кроме трупов… Кофе?
— Пожалуй.
Жечков нажал кнопку селектора.
— Лидочка, нам два кофе и еще принеси чистую рюмку.
— Да, так почему я уволил Афанасия Ивановича… В вас еврейской крови нет, Валерий Игоревич?
Валерий поколебался. Вопросов о своем происхождении Нестеренко не любил. Строго говоря, все, что было достоверно известно, так это то, что матушка его была наполовину русской, наполовину украинкой. Что же до отца — об отце история умалчивала. Кандидатов на эту роль было столько, сколько было грузчиков в магазинах, где убиралась со своей грязной тряпкой уборщица Валя.
— А бог его знает. Вроде нет, — хмуро сказал Валерий.
— Вот и во мне нет, хотя, надо сказать, господин Борщак недавно разослал по всем ящикам листовки, где я изображен в ермолке. Видимо, еврейское происхождение, с точки зрения г-на Борщака, — это еще покруче компромат, чем дача и «мерседес». А вот друзей у меня было очень много среди евреев. Техническая интеллигенция, знаете ли. И в восьмидесятые годы они все, понятное дело, потянулись в эмиграцию. Вы никогда эмигрантов не провожали?
— Нет.
— Ну да. Вам тогда, наверное, лет пятнадцать было… И я не провожал. За карьеру испугался. Но мне рассказывали, как это было… Шум, грязь… к таможенной стойке очередь человек в триста. Люди все продали, а что не продали, то тащат с собой… И вот тут-то для таможенников наступает самое время их обирать. Расчет прост: если ты эмигранта пригрозишь с рейса снять, так он все оставит, обручальное кольцо как контрабанду оставит, лишь бы улететь. Наживались жутко. Вынимали все — серебряные ложечки, старые книги.
Но отнять — это мало. Чтобы у человека отнять — его надо сначала унизить. Пусть женщина, которой семьдесят лет, поползает с чемоданами от одной стойки к другой. Пусть у старого профессора возьмут подарочную трость и распилят ее на части на предмет контрабанды. Не знаю, где тут кончается расчет и начинается садизм. Наверное, таможенникам было важно убедить себя, что те, кого они грабят, — это не люди. Когда ты на таможне сдираешь с книг обложку, а владелец книг стоит перед тобой и молча плачет, тогда ты, наверное, убеждаешься, что он трус. А может быть, ты завидуешь ему, что через несколько часов он будет в свободном мире, а ты останешься здесь, и тебе важно выместить свой пролетарский гнев на предателях родины. Не знаю.
У меня был приятель — Веня Элинсон. Он сейчас живет в США, хороший физик. Они улетали вдвоем — Веня и его отец, Абрам. А долетел он один. Его отец был болен диабетом, и на таможне у него отобрали инсулин. Еще у Вени отобрали рукопись с докторской диссертацией. Таможенник сказал: «А откуда я знаю, что это ваша рукопись? Может быть, вы поставили свое имя на титульный лист и вывозите секретные разработки наших ученых? Или вы оставляете рукопись, или я снимаю вас с рейса, и вами занимается КГБ». Он взял рукопись и тут же бросил ее в мусорный ящик, но все это не очень важно, а важно, что у отца Вени отобрали инсулин. Уже когда самолет садился, у него начался приступ, американцы подъехали к самолету на «скорой помощи» и вкололи инсулин, но это был другой инсулин, к которому отец Вени не привык. И он умер в больнице. Он умер спустя несколько дней, в коме, и Веня с самой первой недели своего пребывания на американской земле оказался еще должен кучу денег за больницу, потому что отец лежал под аппаратом искусственного жизнеобеспечения, а это очень дорого.
Жечков помолчал, отхлебнул коньяка.
— Веня приехал сюда в девяносто пятом году. У него была хорошая работа и хорошая американская жена, и он сидел вот в этом самом кабинете и рассказывал мне, как умер его отец, а его жена улыбалась белыми зубами, потому что она не знала русского, а мы говорили по-русски. А потом ко мне в кабинет зашел Борщак подписать какую-то бумагу, и, когда он вышел, Веня сказал: «А ты знаешь, кто этот человек?» — «Это мой зам». — «Это тот самый таможенник, который отобрал инсулин у моего отца, — сказал Веня. — Я его очень хорошо запомнил». На следующий день Борщак был уволен.
— Без объяснения причин?
— Почему же? Объяснение было, неофициальное, но широкое. Насколько я знаю, в интерпретации Борщака этот эпизод звучит так: в бытность свою таможенником он пресек попытку контрабандного вывоза из страны технологических секретов, и израильский шпион, близкий друг губернатора Жечкова, ему этого не простил. Тут даже недельки две назад целая статья была на тему: «Сколько у губернатора друзей в Израиле, и на чем они разбогатели?» Вывод был такой, будто это чуть ли не я торговал по сходным ценам секретами родного КБ…
— Подадите в суд?
— Нет.
— А на «Тарскую правду»? Которая написала, что у вашего зама особняк в три этажа?
Валерий задал этот вопрос и тут же понял, что ошибся. Хрупкое доверие, воздвигнувшееся между ним и Жечковым после рассказа о Борщаке, рухнуло мгновенно, словно хворостяная плотина, по которой буром пропер тяжелый КамАЗ.
— Мои замы — честные люди, — заявил Жечков. — Все нападки на них я рассматриваю как попытки моих конкурентов опорочить меня.
Из голоса его внезапно исчезли сомнение и боль, и он говорил так же убедительно и проникновенно, как пятнадцать минут назад, когда рассказывал о прегрешениях фармацевтического завода «Заря».
Валерий взглянул на часы.
— Ну что ж, — спасибо, что нашли время побеседовать.
Губернатор поднялся.
— Рад был пообщаться. Надеюсь, вам теперь ясней моя точка зрения на некоторые вопросы.
Валерий ответил какой-то фразой, столь же пустой, как и губернаторская. Жечков вышел из-за стола и любезно проводил его до двери кабинета, и, только когда за Валерием захлопнулась тяжелая дверь, Нестеренко с усмешкой сообразил, что и в этот раз губернатор не подал ему руки.
