Час бультерьера - Зайцев Михаил Георгиевич (читать книги онлайн бесплатно серию книг .TXT) 📗
Наевшись от пуза, посочувствовав устроителям наркотрассы, коим откровения мужиков свернут мозги набекрень, я подробно прокачал в уме план предстоящих вскоре деяний и весь отдался созерцанию.
И было чего посозерцать, право слово! Чудо, что за пейзаж! Красотища, как в первый день творения. Птички чирикают аж громче мотора, солнышко светит ярче, чем вчера, а от воды веет приятной свежестью. Небо – сплошь ультрамарин! Весна!..
...Жаль, ночью Весна сама на себя не похожа. Особенно под утро молодуха Весна становится несносной. В преддверии утренних сумерек пышущая многообещающим здоровьем в разгар дня молодка жутко похожа на свою унылую сестренку по имени Поздняя Осень.
Хромаю по окраине городка. Не таясь, хотя к дому Лысого можно было подобраться и огородами. Но после того как побываю у Лысого, я планирую совершить променаж по городу, и все равно придется светиться, так зачем же, спрашивается, тратить лишнее время на дебютные тайные перемещения? Правильно – незачем.
Заплечный мешок заметно увеличился в объеме и потяжелел, к изначальному содержимому прибавились свернутые тугим клубком плащ, телогрейка, теплые штаны и свитер. Лямка мешка режет левое плечо, правое плечо свободно, ибо на правой руке фальшивый гипс. Мешок похож на горб, а сам я смахиваю на Квазимодо в милицейской форме.
Я закатал правый рукав милицейской рубахи, я немного порвал рукав, когда пропихивал в него свой «гипс», однако надрыв незаметен. Милицейский китель я надел по-гусарски: левая рука в рукаве, правый рукав свободно болтается, китель застегнут на одну пуговицу, поверх него «гипс» висит на скрученной из бинтов веревочке, которая трет мне шею. Правый капитанский погон съехал за спину, левый смят лямкой мешка. Зато стандартная милицейская кобура хорошо видна, в ней – стандартный «макаров». Завершают ансамбль ментовские форменные брюки, заправленные в сапоги, и фуражка с кокардой.
Во внутреннем кармане кителя лежит ментовская ксива с фотографией Лешего. Я долго не узнавал его на фото, поскольку фотографировался для липового удостоверения наркоделец в одних усах и с короткой стрижкой. Кстати, помимо ментовского карнавального костюма в памятном сарайчике имелась еще и форма офицера внутренних войск, опять же с фальшивой ксивой в кармане, снабженной фото Лешего, но уже без усов. Нормально придумал Леший, правда? Превращается из патлатого бородача в стриженого усача и какое-то время перемещается по нашей доверчивой Родине под личиной мусора; сбривает усы и становится армейским офицером; снимает армейскую форму, и он уже честный гражданин. Здорово, да?
Противно моросит мелкий дождичек, под ногами хлюпает размякшая грязь, из-за заборов убогих частных владений меня, мента-Квазимоду, с разной степенью служебного рвения облаивают собаки. Редко в каком окошке горит свет, и фонарей на одноэтажной окраине, разумеется, ни единого. Ежели какая страдающая бессонницей старушка и разглядит сквозь забрызганное дождичком стекло и темень одинокого прохожего с рюкзаком, то прежде всего запомнится ей, что я мент, а потом все остальное.
Так-с... кажись, во-о-он те хоромы под крышей, крытой шифером, схожи по описанию с жилищем Лысого. Подхожу ближе, щурюсь... Кажется, наличники выкрашены в голубой цвет. И собаки за низким забором нету, что тоже является приметой. Воровато оглядываюсь, перепрыгиваю через заборчик.
Лысый маскируется под одинокого военного пенсионера, перебравшегося в таежный городок, дабы коротать остаток дней за любимыми забавами – охотой и рыбалкой.
Поднимаюсь на крылечко под жестяным козырьком, стучусь в дверь... Тишина за дверью. Стучу громче и настойчивее, слышу шаркающие шаги.
– Кого черт принес? – спрашивает сварливый голос за дверью.
– Друга, – отвечаю неискренне. – Я от Лешего.
– Заходи. – Дверь скрипнула, приоткрылась. Слышу, как хозяин поспешно отходит подальше от двери.
Захожу, вспыхивает лампочка под деревянным потолком, щурюсь, сквозь прищур вижу Лысого.
Надо ли говорить, что человек с такой кличкой лыс, как бильярдный шар? Надо, ибо его лысина меньше всего ассоциируется с шаром. Голый череп весь какой-то бугристый да шишковатый, впервые вижу этакую халтуру природы.
Лысый высок и крепок, встречать незваного гостя вышел в трусах и с обрезом. Трусы семейные, до колен, две дырочки обрезанных стволов направлены мне в живот.
– Заряжено картечью, – предупреждает Лысый.
– Это правильно, – киваю понятливо, обвожу взглядом сени. – От картечи в этой тесноте спасения нету.
– Дверь замкни.
– Момент. – Скидываю рюкзак с плеча на пол, поворачиваюсь беззащитной спиной к вооруженному хозяину, закрываю засов.
– Ты кто таков будешь? – Стволы внимательно следят, как я отворачиваюсь от двери, как нагибаюсь к брошенному у ног рюкзаку.
– Я-то? – Нагнулся, берусь левой кистью за лямку вещевого мешка, снизу вверх, из-под козырька фуражки гляжу в дырочки на конце коротких стволов. – Я – капитан Пронин, внук майора Пронина.
Заметно шевельнув бедрами и незаметно кистью, швыряю тяжелый рюкзак. Быстрее, чем он спускает курки. Объемистый вещмешок подбивает стволы снизу, заряд мелкой металлической дряни уходит в песок, стонут поверженные доски, разбивается лампочка, грохот бьет по ушам, по носу шибануло кисло-сладким запахом пороха.
Выполняю практически фехтовальный выпад, на блин фуражки сыплется тонкое стекло разбитой лампочки, и пусть, лишь бы за шиворот не попало. Рука-рапира метит и попадает в горло хозяину домика с голубыми наличниками. Сомкнутые пальцы пробивают гортань, рука опускается, подхватывает с пола рюкзак. Разворачиваюсь кругом, бью на развороте ногой по бугристой лысой голове, нога чувствует смещение шейных позвонков, не совместимое с жизнью. Рюкзак повис на локтевом сгибе левой руки, единственной пятерней открываю засов, толкаю дверь, прыжком перемещаюсь на крылечко и спрыгиваю на мокрую землю. Короткая пробежка, перемахнул через заборчик, закинул рюкзак за спину и чинно хромаю вдоль темной улочки, ежусь под дождичком.
Пока разбуженные сдвоенным выстрелом соседи Лысого проснутся, пока повылезают из теплых постелек, я успею доковылять до тех домов, обитатели которых не расслышали канонаду. Пока ближайшие соседи лысого покойника будут пялиться в окна, безуспешно пытаясь разглядеть хоть что-то, пока будут думать, стоит ли выходить под дождь, во тьму, я буду уже далеко.
Иду, ковыляю, а в небе первые предрассветные проталины. Прибавляю скорость, дышу ритмично и воображаю, как застремаются наркобоссы, узнав про смерть здешнего лысого эмиссара. Ах, как они застремаются!
Ушел от дома убитого мною эмиссара километров на несколько, иду все время околицей и начинаю нервничать – неужели Леший меня обманул? Неужели соврал, отвечая на мой второй вопрос? Мог и соврать, скотина. Я же говорил ему, мол, всего один вопросик к тебе имею, а узнал адрес Лысого и придумал второй вопрос. Ответить правильно на первый его сподвигнул страх, а на второй... Нет! Не соврал Леший, правильно меня сориентировал в городской топонимике – небо посерело самую малость, и зрение угадывает в относительном далеке очертания кирпичных гигантских дворцов за высокими заборами. Я иду в правильном направлении.
Не стоит задерживаться возле самого высокого дворца со множеством нелепых архитектурных излишеств. В сей дворцовой постройке «герычом» не торгуют. В этой главенствующей над остальными шикарными крепостями не иначе царствует местный «боро». Цыганское словечко «боро» представители других национальностей часто путают с более привычным «барон», отсюда и ошибочное «цыганский барон». В корне ошибочное, так как «боро» у цыган в отличие от «барона» у дворян вовсе не титул, а скорее должность, причем выборная. «Боро» в переводе на русский означает «Большой». С большой буквы Большой, пардон за каламбур. «Большого» выбирают старейшины рода на общей сходке. Он что-то типа президента, и его резиденция должна соответствовать должностному наименованию.
Прохожу мимо самой большой цыганской цитадели, иду в конец цыганской улицы. Хотя «улицей» компактное поселение цыган на окраине таежного городишки называть нельзя. Классическая улица предполагает наличие двух рядов жилых построек с дорогой посередине, а здесь имеет место быть один ряд, справа от меня. Слева – кусты да одичавшие яблони. Видимо, когда-то встарь тут, слева, теснились крестьянские домишки, которые стерло с лица земли беспощадное время, а яблоньки пожалело. И возник дикий яблоневый сад, который, я думаю, до появления цыган пользовался большой популярностью у местных мальчишек и влюбленных. Сейчас же он, этот садик, ясен перец, популярен прежде всего среди городских наркоманов. Очень удобно – пробираешься садиком, шмыг к калитке крайнего цыганского дома, обменял деньги на дозу героина и обратно под яблоньку, колоться.
