Гражданин тьмы - Афанасьев Анатолий Владимирович (книга регистрации .TXT) 📗
Я позвонила Иванцовой, и как-то мутно стало, когда услышала в трубке мелодичный знакомый голос. Неужто она тоже во все это замешана, как Ляка. А во что во все?
Разговаривали так, будто расстались вчера.
— А-а, это ты? — вяло поздоровалась Иванцова. — Ты где?
— В офисе… Надо бы встретиться, Оль.
— Да-да, хорошо бы… Подожди, в каком офисе? Ты разве работаешь? Она не притворялась, действительно не знала. Я похвалилась, что сделала карьеру и имею собственную фирму "Купидон".
— Поздравляю, — холодно, без удивления похвалила Оля. — Чем занимается твоя фирма?
— Об этом лучше не по телефону, Оль.
— Ладно… Сейчас, подожди, взгляну на график… — деловой разговор деловых людей, похоже, девичьи телефонные посиделки остались в прошлом.
Мосол налил водки, внимательно слушал. Сказал:
— Договаривайся на сегодня… Нечего тянуть.
Я покрутила пальцем у виска, дескать, думай, что говоришь. Мне ли диктовать условия?
— Надюха, ты здесь?
— Да, Оленька.
— Твоя фирма, под чьей она крышей?
Мосол поднес стакан к губам, но не торопился выпить. Никогда не видела его таким настороженным.
— Вроде бы у Ганюшкина под крылом. "Дизайн-плюс"
— Что значит — вроде бы? Ты же сказала, твоя фирма.
— Оль, давай не по телефону, — повторила я.
Мосол опустил стакан, лицо окаменело. Трудно понять, кто это — вор в законе или бизнесмен Шатунов. Оба смотрели на меня предостерегающе.
— Хорошо, — отозвалась Иванцова, но чуть раздраженно. — Подъезжай прямо сейчас. Сможешь? На Добрынинскую.
— О'кей. Через час буду.
— Минутку, Надя. Я только сейчас сообразила. Так это тебя патронирует Гуревич?
— Скорее его супруга. Елена Вадимовна.
— Ну и дела… Все, жду…
— Ждет, — сказала я Геннадию Мироновичу, опустив трубку.
— Когда?
— Прямо сейчас. Доволен?
Мосол с облегчением осушил стакан, бросил в пасть шоколадную конфетку.
— Молодец, детка… Теперь так, — покопался в кейсе, положил передо мной несколько листков. — Дельце пустяковое. Громякин должен это подписать. Если зайдет речь об откате, скажешь, по обычной схеме. Больше тебе ничего знать не надо.
— Можно почитать?
— Почитай… Только помни: любопытной Варваре на базаре нос оторвали.
Я пролистала контракт, в котором было двадцать пять пунктов. Стороны обязуются — и пошло, поехало… Одна сторона — фирма «Купидон», вторая сторона — сплошь прочерки.
На последнем листке опять же печати «Купидона» и место для подписей. От «Купидона» генеральный директор — это, видимо, я — и главный бухгалтер. Единственной, кто расписался на филькиной грамоте, как раз и была Зинаида Андреевна. Когда только успела… Сколько я ни напрягалась, смысла контракта так и не смогла понять. Лишь уразумела, что в случае споров и разногласий стороны могут обратиться в арбитражный суд.
— Может, я тупая, — призналась я, — но все это для меня темный лес.
— Вот и хорошо. Распишись. На трех экземплярах. Я расписалась где положено. От водки Геннадий Миронович слегка размягчился, и я воспользовалась этим.
— Помнишь свое обещание, Мосолушка?
— Чего?
— Не дашь в обиду, спасешь от лютой смерти.
Налил еще полстакана, подумал. Пить или не пить. Сказал, не веря сам себе:
— Не будешь зарываться, все обойдется.
— Меня уже опускают, разве не видишь?
— Нет. До этого еще далеко. Ты им нужна.
— Мосолушка, любимый, за что все это? Я же никого трогала, никуда не лезла…
Мосол водку выпил. Ответил строго:
— Поздно сопли распускать.
Поехали на его машине, на серебристом «Ситроене», за баранкой незнакомый водила, упитанный бычок. За пятнадцать минут, пока ехали, все заново прокрутилось перед моими глазами: Анталия, Ляка, Дилавер… а еще раньше — Эмираты, Витька Скоморохов, смерть отца, долгое, затянувшееся ожидание чуда, которое так и не произошло. И не могло произойти. Вдруг я остро осознала, что у меня нет будущего, потому что моя жизнь бутафорная, похожая на фирму «Купидон» и на наш проезд по Москве на серебристой машине. Во всем этом столько же настоящего, сколько правды в пьяном вздохе.
— Ты чего? — заинтересовался Геннадий Миронович. Плачешь, что ли?
— Отстань.
— Не-е, не надо. Плакать чего теперь… Не на правку едем — в культурное место. Нехорошо с красным рылом. Вытрись, пожалуйста.
Я подмазалась, подправила личико — и через минуту была у Оленьки Иванцовой. Мосол остался в машине. дорожку напутствовал так:
— Никакого лишнего базара. Чего не поймешь, прикидывайся дурой. У тебя получится.
На Ольке костюм из плотной шерсти, неброский, но на штуку тянет. В ушах камушки. За то время, что не виделись, она вроде подтянулась росточком, похорошела. Как и велел Мосол, я не стала тянуть резину. После объятий, после двух-трех ничего не значащих фраз достала бумаги.
— Вот, Оль, подпиши у барина.
На документ она взглянула мельком, накрыла бумаги сверху изящной, узкой ладонью. В глазах что-то незнакомое, укоризненно-насмешливое.
— Как же ты в это впуталась, подружка?
— Во что в это? Если бы я знала…
— Ах, даже не знаешь? Ну, тогда посмотри… Щелкнула пультом, и на экране телевизора, подключенного к видаку, проступило изображение. Сначала я подумала, реклама. Замаячила длинная очередь молодых женщин в каких-то странных цветастых балахонах, накатывающая волна за волной. У женщин отрешенные, как будто неживые лица, убитые горем. Они шли одна за одной, задрав подбородок, но иная несуразность была в том, что все похожи друг на дружку к огромное скопление близняшек. Потом началась очередь из молодых, рослых мужиков, тоже поразительно похожих, с окаменевшими квадратными будками и с вселенской печалью в полузакрытых глазах. Две бесконечные вереницы горемык разного пола брели неизвестно куда. Зрелище завораживало, томило. Хотелось, чтобы хоть кто-то один — женщина, мужчина — улыбнулся, подал голос, сбросил с себя оцепенение. Прямо мурашки побежали по коже.
Оля щелкнула пультом — и изображение исчезло.
— Ну, как тебе?
— Нормально… Что они рекламируют? Прокладки?
— Ничего не рекламируют. Это и есть товар, которым ты торгуешь. Купидоны.
— Оль, — протянула я плаксиво. — Просвети меня грешную, куда я вляпалась? Впотьмах блуждаю. Хоть ты не говори загадками. А то у меня крыша поедет. Я после Эмиратов не совсем полноценная. Вагина втянула. Ты ведь знаешь рыжую нимфоманку, супругу Гуревича?
— На чем, интересно, вы сошлись с Вагиночкой?
— На б. стве, Оль. На чистом, бескорыстном б…стве. А она вон что устроила. Ты им понадобилась, Оль. Меня и подписали как твою подружку. Помоги, Оль! Помирать чего-то неохота. На кого мамочку оставлю?..
Слушала внимательно, сощурив светлые, изумительного рисунка глаза, и я вдруг поймала себя на мысли, что передо мной совсем не та Ольга, с которой мы в школе шушукались на переменках, и не та, с которой перезванивались и болтали о разных пустяках, попутно клянясь друг другу в преданности. Не случайно она поднялась на такую вершину и попала в этот кабинет с массивной немецкой мебелью, где работает кондиционер и пахнет цветами, но все равно как-то познабливает. Случайно с девочками такие метаморфозы не происходят. Видно, было в ее натуре что-то такое, чего я не замечала и чего не было в моей. Не думаю, что Олька умнее, привлекательнее меня, но уж точно — победительница. Вот потому ее и приметил один из самых крутых мужиков в стране, претендент на трон.
— Не стоит преувеличивать мое влияние на Владимира Евсеевича. — Она будто подслушала. — По секрету скажу, Надечка, я ему даже не любовница.
— Ой! — воскликнула я.
Оля улыбнулась, угостила меня сигаретой и на минуту стала прежней — доброй и милой подругой.
— Представь себе. Бывает, конечно, но редко. Но я действительно вхожу в его ближайшее окружение. Громяка мне верит, а это, Надечка, в политике такая же редкость, как порядочность. Настоящий политик вообще-то никому не должен верить, впрочем, это к делу не относится.
