Охота на волков (Живым не брать) - Соболев Сергей Викторович (книги без регистрации бесплатно полностью сокращений TXT) 📗

Что такое зиндан, Дольниковой уже доводилось слышать. Тот же Алексей, к примеру, был большим знатоком пресловутого «чеченского вопроса». Знатоком, каких поискать. Хотя сам он в плену не бывал и в зиндане никогда не сиживал.

Подземная тюрьма, причем довольно-таки примитивная, — вот что такое зиндан.

И теперь вот она, Анна Дольникова, сидит взаперти в зиндане, устроенном в недрах чеченской земли, где-то в окрестностях села Новый Шарой. В каменном колодце с холодным цементным полом и слезящимися влагой шершавыми бетонными стенами. В помещении площадью не более трех квадратных метров, без окон и дверей, но с люком в потолочном перекрытии, забранным решеткой из толстых металлических прутьев.

Вернее, даже не сидит, а лежит, свернувшись калачиком на деревянном поддоне, на боку, в позе эмбриона.

Поначалу с нее не хотели снимать наручники. Кажется, она чувствительно пнула кого-то из этой троицы, пнула еще раньше, в вагончике. Не то чтобы надеялась управиться со всеми бугаями — у нее не было ни единого шанса. Просто хотела их спровоцировать. Думала от безысходности, что ее тут же на месте пристрелят. Искала себе, словом, легкой смерти.

Но милости к себе так и не дождалась.

А браслеты, по всей видимости, не стали на нее по-новому надевать, исходя из сугубо практических соображений.

Чтобы она могла без труда пользоваться «парашей».

В «камере», куда ее поместили на неопределенный срок, все устроено чрезвычайно просто. Несколько досок, сколоченных воедино на манер грузового поддона, — это топчан. Сверху на него брошен сырой кочковатый матрац. Единственное, чем можно укрыться здесь от холода и влаги, — пропахший мазутом и порохом тулуп.

В ногах стоит ведро, обычное эмалированное ведро с ручкой, чтобы узник, значит, не ходил под себя, а справлял нужду более или менее цивилизованным способом.

Но крыс и прочей гадости здесь, кажется, нет. Потому что никакое живое существо здесь долго не протянет.

Когда двое вэвэшников, натужно кряхтя, протиснули свою жертву через люк внутрь каменного колодца, Дольникова ненадолго пришла в себя.

Грубые «жестяные» голоса долетали до нее как будто с того света.

«Не вздумай ходить под себя! В углу стоит „параша“... Ты слышишь меня, тварь чеченская?! Смотри, блюди себя в чистоте!»

«Толян, здесь крюк есть... В стену вмурован. Может, прикоцаем за одну руку, а другую свободной оставим, чтоб сидеть могла и до „параши“ в случ-чего дотянулась?»

«На хрена? Люковину на замок прихватим, сверху поставим ящик! И все! Куда она на х... денется?»

«Теперь вытащи ей из пасти кляп! А то может, пока в отрубе, ненароком задохнуться...»

«Эй, снайперша! Слышь, че я тебе говорю?! Не вздумай пасть свою раскрывать, поняла? Веди себя тихо, как мышка! Во-первых, тебя все равно никто не услышит, а во-вторых...»

«Пристрелим на фиг и тебя, и твоего пацана!»

«А будешь по-умному себя вести, не так, как сегодня, то не только жрачку, но и стакашек поднесем, может, даже „косячок“ забьем, но это уже надо заслужить...»

Но самый опасный из компании вэвэшников — замкомвзвода в звании старшего сержанта, сухощавый, резкий в движениях, с бледным, как у вурдалака, лицом и запрятанными в глубоких впадинах черепа злыми буравчиками глаз.

При одном воспоминании об этом субъекте мороз по коже...

И при чем здесь, спрашивается, чеченцы?

По большому счету, люди чеченской национальности ей ничего плохого в жизни не сделали.

Хотя она прекрасно понимает: события как в самой Ичкерии, так и то, что творилось в последние годы и месяцы вокруг мятежной республики, — все это вместе взятое сыграло определяющую роль в ее личной судьбе.

Что происходило несколькими часами ранее внутри вагончика, в памяти абсолютно не сохранилось. Не то чтобы остались какие-то смутные воспоминания, пусть даже неприятного свойства, нет, она вообще ничего не помнит. Образовался странный провал в памяти. Амнезия. Как будто острейшим скальпелем кто-то вырезал из нее как саму картинку, так и ее чувства и переживания — от сих и до сих.

Не суть важно. Она и не такое в своей прошлой жизни переживала. По-настоящему сейчас ее беспокоит лишь одно: где ее мальчик? что с ним? не причинили ли какого вреда Ивану отморозки, зачем-то обрядившиеся в военную форму?

Но господь не допустит, чтобы с мальчишкой, который от страха перед людьми или от того, что ему довелось пережить в грозненской преисподней, потерял дар речи, случилось какое-нибудь несчастье...

В первый момент Дольниковой почудилось, что она все еще находится в больничной палате. Что лежит она на операционном столе, на холодной мраморной крышке, под общим наркозом. Глаза плотно закрыты, но по мере прояснения сознания сквозь свинцовые веки явственно, зыбким радужным облачком, стал откуда-то снаружи просачиваться свет.

Анестезия, если совсем просто, — это обезболивание. Но боль заглушается лишь на какое-то время, она обязательно вернется, хотя будет уже не столь яростной и невыносимой, как прежде.

Вот как сейчас, когда она с трудом разлепила свои свинцовые веки.

Мышцы от длительного пребывания в одной позе словно одеревенели. Коротко простонав, молодая женщина приподнялась на локте и одновременно с этим повернула голову к стене, чтобы глаза не слепил направленный луч мощного фонаря.

Так... Явились, твари похотливые. Кобелиное отродье. А у нее под рукой нет ничего приличествующего случаю, режущего, колющего, рубящего или стреляющего, чтобы раз и навсегда избавиться от этой паскудной публики.

Но что-то они нынче не торопятся. Кому-то из них вчера точно перепало. Лупанула что есть сил по кобелиному естеству. И тут же у самой искры из глаз посыпались, очнулась уже в зиндане.

Луч фонаря переместился на обнаженные женские ноги, выглядывающие из-под сбившегося набок тулупа. Дольникова, хотя и не сразу, сообразила все же прикрыться. Оказывается, из одежды на ней лишь свитер... Где же брюки? Ага, вот они, в скомканном виде лежат под головой.

Может, собираются приговорить ее? Кто она такая в их глазах? Снайперша, у которой на плече — куда уж заметнее! — обнаружился «след», набитый затыльником винтаря. Или просто чеченская подстилка, которая днем, подобно легендарной Анке, трясется за пулеметом, выкашивая оголтелую российскую солдатню, а по ночам стирает, куховарит и промышляет за ичкерийские баксы своим безотказным телом.