Однократка - Ольбик Александр Степанович (лучшие книги txt) 📗
После стылой паузы Ящик продолжал:
— Таких стрелков специально подбирают. Раньше их выписывали из какого-нибудь областного или районного отдела милиции нашей необъятной родины. Платили хорошие командировочные, работа непыльная, раз-два — и никаких вопросов. Теперь их вербуют в соседней камере. Вот, например, вызовут в конторку однократку и скажут: «Хочешь из-под исключительной меры выйти, помоги нам. Минутное дело — нажмешь на собачку, повернешься и уйдешь. Анонимность гарантируем…»
— А я стрелять не умею, — простодушно сказал Генка.
— Научат, не захочешь — заставят, закон суров, но он закон…
— Вранье все это! — загорячился вдруг Осис. — Всех, кто шел под вышку, отправляли на урановые рудники. Это я точно знаю. А сейчас почти никого к исключительной мере не приговаривают — права человека…
У Кутузова от таких разговоров заломило в затылке, и он закурил. Он чувствовал, как все в нем разлаживается, словно окаменевает…
…Однажды его вызвали в следственную камеру на допрос. Встретил его следователь Евгений Шило. В ладненьком костюмчике, лицо топориком, серенький — словом, типичный мент всех времен и народов. Но вежливый до неприличия.
Вопросы почти те же, что и три дня назад — в полицейском управлении. Генка без натиска, спокойно, как бывало у школьной доски, складно отвечал и ни разу не промахнулся. И, разумеется, речь тоже зашла об отношениях с женой Люськой, которая, предположил следователь, и стала причиной преступления, ибо крутила жопой и давала повод для ревности.
Потом Шило полез в свою дохленькую папочку и достал оттуда какие-то фотографии. «Здравствуйте, приехали», — подумал Генка, когда на одной из них увидел труп мужика, на шее которого отчетливо виднелась темная бороздка.
— Это не суицидный след, — уточнил следователь. — Вы случайно не знаете этого человека?
У Кутузова от таких наглых слов язык свился в трубочку, и он вместо «нет» сказал «мэ».
— А на этом снимке кого-нибудь узнаете? — следователь методическим движением вытащил на свет еще одну фотографию. С изображением братского кладбища: двое молодых парней и одна пожилая дама с… перерезанными горлами.
— А может, это работа нашего президента… Ему недавно посол Занзибара подарил секач для ритуальных обрезаний.
— Вы надо мной издеваетесь, — на полном серьезе сказал Шило. — То, что вы сделали в ресторане с Виктором Бычковым, очень напоминает это… — он постучал костяшками пальцев по рассыпанным по столу фотографиям.
— Извините, господин следователь, кроме меня в ресторане было, как минимум, человек сто, если не больше. И каждый из них, по теории вероятности, мог спокойно перерезать горло этому типу. Вы что, никогда не читали Агату Кристи?
— Но рядом с ним находились вы, Геннадий Эдуардович. У вас был с этим парнем конфликт. И нож был ваш, а кровь на нем — потерпевшего Бычкова.
— Во-первых, нож мне подложили в карман, когда меня избивали в туалете, а во-вторых, покажите документ, где говорилось бы, что этот нож был извлечен из моего кармана в присутствии понятых.
— Ваша собственная жена опознала этот нож, вы с ним ходили за грибами. У него сломан штопор и отколота часть рукоятки.
— Моя жена после того, как познакомилась с этим… как его — президентом фирмы «Аляска», может дать любые показания против меня.
— А смысл?
— Я ей такой, оскопленный Чернобылем, не очень-то нужен. Машинка моя уже не того завода. Не той мощности. Понимаете? Ей надо побыстрее меня отправить в тюрьму, а самой трахаться с кем хочешь и когда хочешь. Вы ведь ее видели и тоже, наверное, подумали — хорошо бы с такой женщиной переспать… Знаю я вас, ментов, вы одной рукой пишете обвинительное заключение, а другой ширинку расстегиваете…
Шило вспыхнул, и его остренький носик сделался еще острее.
— Я бы на вашем месте, Кутузов, не очень-то тут разорялся, поскольку вы подозреваетесь в убийстве еще четверых человек. Во всяком случае, способ убийства везде один и тот же.
— Я однажды по телевизору видел тринадцать трупов, рядком положенных. И везде один и тот же способ — отсечение головы от туловища. Кажется, это было в Сербии, а может, в Грозном…
— В тот день, 25 января, в субботу вы пришли в ресторан «Ориент», чтобы…
— Я уже вам рассказывал: мы с женой, с Людмилой Васильевной, пришли в ресторан «Ориент», чтобы скромно отметить ее день рождения. Однажды мы уже там были. Тогда заказали три порции салата, по шашлыку и бутылку «Каберне», а с нас взяли за тринадцать салатов, четыре шашлыка и три бутылки вина. Нам это показалось интересным, и мы решили узнать, чем же нынешнее капиталистическое обслуживание отличается от прежнего социалистического…
— Надеюсь, узнали?
— Чем все это закончилось, вы можете прочитать на моем лице. Кстати, господин следователь, будет ли возбуждено уголовное дело против того коммерсанта и его подручных, которые избили меня в туалете, при этом унижая мое человеческое достоинство?
— В какой форме, разрешите узнать?
— Пока один из них вытирал моим лицом писуар, другой мне мочился за шиворот. А в это время президент фирмы Шорох танцевал с моей женой, держа руку немного ниже ее талии.
— Но этого в протоколе нет. Во всяком случае, я впервые об этом слышу. Но будьте честны, Кутузов, если бы вы были на их месте и вашего приятеля пырнули ножом и он потом умер, как бы вы вели себя?
— Это из области предположений. Не мы с Люсей к ним подсели, а они к нам. Хотя мы предупредили официанта — хотим побыть вдвоем. Я специально подсчитал: из двадцати двух столиков — восемь пустые. Значит, сделано это было с каким-то умыслом, а может, даже по сговору с жеребчиком из «Аляски», который сразу же, войдя в ресторан, положил глаз на мою половину…
— Это тоже из области предположений. Я хотел бы выяснить: почему вы, будучи почти трезвым — во всяком случае, об этом говорит медицинское освидетельствование, — вели себя так, словно были в стельку пьяны? Вы ходили по залу, задирали людей, хамили официантам, наконец, бросили банку с пивом в сторону танцующей публики. Банка была открыта, пивом обрызгав выходное платье одной женщины, угодила саксофонисту в ногу, нанеся легкое телесное повреждение. Вот как вы это объясните?
— Естественной реакцией на издевательства отпетых мерзавцев. Я был словно под наркозом…
— Значит, не отрицаете, что, находясь в столь взвинченном состоянии, вполне могли нанести удар ножом Бычкову?
— Нет, я наоборот утверждаю: если на протяжении тридцати четырех предыдущих лет своей жизни я не совершил ничего подобного, то какие у меня были основания изменять этому правилу?
…Когда он вернулся в камеру, там шла дискуссия о смертной казни. Выясняли, что гуманнее — расстрел, повешение, электрический стул или газовая камера? Ящик, видимо, подводил какой-то итог.
— Весь мир, как известно, бардак, — говорил Жора, — и люди, рот-фронт, только тем и живут, что уничтожают друг друга. Вот нас, например. Я лично за собой никакой вины не осознаю. Жизнь сыграла со мной в подлянку, и я ей отвечаю тем же. И сейчас у меня нет выбора — девять граммов свинца и никаких вариантов. А я, может быть, предпочел бы электрический стул, какая-то даже щекотка для нервов. Или газовую камеру. Говорят, вообще ничего не чувствуешь: один глубокий вдох — и поплыл в синие дали.
— Самая легкая смерть — петля, — со знанием дела возразил Осис. — Те, кто через это прошел, но был вытащен, говорят, что ничего на свете приятнее нет. Мгновенный сон…Причем без сновидений…
— Мы с однократкой, — кивок в сторону Кутузова, — такое удовольствие можем тебе доставить хоть сейчас. Сделаем из простыни удавку и аккуратненько тебя придушим. Только оставь ментам письмо: мол, так-то и так, в гробу я вас, педерастов, видел и потому добровольно отдаюсь в руки своих товарищей по несчастью… Коротко и ясно.
Осис даже не улыбнулся.
— И вы это могли бы сделать?
— Запросто! Если ты мог своего дружка затюкать молотком до смерти, то почему мы тебе не можем помочь? Как думаешь, однократка?
