Дикие пчелы на солнечном берегу - Ольбик Александр Степанович (читать книги регистрация .txt) 📗
Рука Карданова, наконец, сделала выбор: она извлекла из торбы кусок хлеба и огурец.
Агафонов сглотнул слюну, отчего его острый, поросший седым пушком кадык сначала улетел куда-то к подбородку, затем снова вернулся на свое место. На печке послышалось шевеление, и три пары глаз зажглись пульсирующими огоньками. Рука младшего ивовой веткой свесилась с печки — кулачок ее то сжимался, то разжимался. Вялое, безжизненное движение, просящее еды.
— Эх, жизнь, будь ты трижды, четырежды проклята, — прошептал Агафонов. — И кто тебя только выдумал, дуру?
На печке заплакали. Но плач этот вовсе не был плачем ребенка — какой-то скулеж, не то щенячий, не то поросячий.
Беженец, нащупав возле себя Ромкину голову, пошел с ним из избы. Не зная, как ободрить хозяина, уже на пороге он ввернул в затянувшуюся паузу первое, что пришло на ум:
— Поосторожней с этим… И вправду, можете попасть к святой богородице в гости…
Вдогонку несся осипший голос Агафонова:
— Если не найдешь, старик, своему бугаю невесты, вертайся, есть вострый ножик…
На улице, несмотря на серую нерадостную мглу, висевшую над деревней, Карданов почувствовал облегчение. Да, видно, и Ромке не терпелось побыстрее уйти от человеческих горестей, — он шустро скатился с крыльца и побежал на середину улицы.
Позади скрипнула дверь, и почти одновременно со стуком костылей раздался голос Агафонова:
— Эй, человече, загляни, на всякий случай, к Аниське Боровихе, последняя слева хата. У нее, кажись, теля е…
И они пошли вдоль деревни по раскисшей, зарастающей бурьяном дороге. Навстречу попалась босая старуха, она первой посторонилась и первая поздоровалась: «Здравствуйте, божьи люди». И трижды клюнула себя трехперстием.
— Где, мать, тут ваша Аниська живет? — поинтересовался Карданов, — хочу ей развод сделать…
— Да вон ее хатка, на взгорке, под скворешней, — подсказала старуха.
Поклонилась и долго провожала их взглядом, так не соответствующим ее голосу — из-под низко повязанного на лоб темного плата глядели настороженные, давно забывшие улыбку глаза. Оглядывался на старуху и Ромка, ибо в какое-то мгновение он увидел в ней ожившую бабу Люсю. Такая же корявость и нескладность в фигуре, такие же заскорузлые, искривленные пальцы на ногах, такие же вымытые годами и трудом глаза.
Пока Волчонок оглядывался да сравнивал образы двух старух, налетел на камень и до крови рассадил ногу.
— Эт же, раззява! — не зло ругнул его Карданов, но не остановился, свернул с дороги на тропинку, чтобы подняться к дому Боровихи.
Ромка пострадал, пострадал от боли и тоже завернул на заросшую лопухами да репьем дорожку. Трава, поникшая по обочинам, была ему почти до плеч, и вскоре Грихин пиджак провлажнился до самой последней нитки.
Боясь, однако, отстать, Волчонок, не обращая внимания на разбитый и сочащийся кровью палец, шустро засеменил вверх по тропинке.
Аниська — женщина неопределенного возраста. Темный платок словно гасил черты еще нестарого лица. Приветливой оказалась хозяйка: как давно знакомых встречала гостей. Тут же нашла чистую тряпицу и перевязала Ромке ногу. Сняла с него мокрый пиджак и пилотку и повесила их сушиться у печки. И все делала молча да так быстро, что у Карданова даже объяснение этому нашлось: «Небось, хочет побыстрее от нас отделаться…»
Однако «проклюналась» разговором и Боровиха.
— Гляжу в окно и глазам не верю — мал, стар и скотина с рогами. Ну, думаю, чудо какое-то: в это-то время расхаживать с быком. Не-ее, думаю, тут что-то не чисто…
Аниська быстро наклонилась к осоловевшему от тепла и обихода Ромке:
— Поливки, сынок, похлебаешь?
Ромка, конечно, знал, что это за еда — поливка. Не то загущенная похлебка, не то жиденькая каша-размазня. Поливку не раз готовила мама Оля.
Мальчуган с готовностью кивнул головой. Звякнули у печки ухват с кочергой, и вскоре на шесток выполз крошечный чугунок с варевом.
Карданов сидел на канапке и размышлял — как бы подкатиться к хозяйке насчет Адольфиных интересов? Когда он поднимался на крыльцо дома, приметил висевшее на стене косовище. Даже нагнулся, чтобы убедиться, что кроме косовища есть еще и сама коса. И действительно, она пряталась под козырьком крыши, и Карданов разглядел на ней остатки свежескошенной травы. Не осталась без внимания и стоящая возле повети кормовая корзина, наполненная доверху отавой…
«Значит, Адольфу есть с кем любовь крутить, — подумал Карданов, — только надо как-то поделикатнее…»
Не хотелось спешить с разговорами — после Агафоновской избы у Боровихи, в ее чистой, светлой горнице, время текло по-иному, и, казалось, размытые дождями дороги проходили не рядом, а где-то далеко-далеко отсюда.
Поливка была горячая и с пенкой. Ромка после первых ложек почувствовал тепло, подступившее к животу и оттуда скатившееся к пяткам. От удовольствия он даже потер одной ногой о другую.
— И далеко вам еще идти? — без нажима спросила Аниська.
Карданов огладил рукой бороду, поискал глазами передний угол, чтобы перекреститься, но, не найдя иконы, махнул рукой. Сделал вид, что не услышал вопроса.
— Спасибо, хозяюшка, за угощение… Теперь бы мне бугая напоить. Нет ли подходящей шайки?
Волчонок вышел из-за стола и подался ближе к печке, где и устроился на низкой скамеечке. Он притиснулся спиной к широкому и теплому боку печки и стал вспоминать, какие он знает слова. Но поскольку самым близким и понятным словом для него в тот момент было слово «поливка», он и стал его на все лады кувыркать языком, пока не забылся.
Это был теплый, парящий сон — Ромка облетал липу, на которой гудел и бесновался пчелиный рой. И он вместе с ним садился на листья, взлетал и снова садился, но только не на зеленое поле листа, а в самую гущу цветов.
Он не слышал, как открывались и закрывались двери, как Боровиха с Кардановым переговаривались в сенях, а потом на улице, после того, как Адольф выпил целую шайку пойла, трубно вдруг замычал и ему, на удивление хозяйки и ее гостя, ответил нежный коровий зов, несшийся откуда-то с неба…
— За этим-то я как раз и пришел, — сказал повеселевший Карданов.
— А то я слепая — не знаю, кто и зачем ко мне приходит. Я, дедушка, еще неделю назад знала о твоем приходе да только помочь я тебе не могу.
Карданов вопросительно глянул на Аниську.
А бык, словно почувствовал, что речь идет об его интересах, поднял к небу окольцованные ноздри и еще призывнее, еще разливистее протрубил. Боровиха с Кардановым замерли — ждали ответной весточки.
И точно, откуда-то сверху, из-под крыши хлева вновь разнесся глас буренки, видно, вконец одичавшей на верхотуре.
— Вот же, зараза, с потрохами продала, — засмеялась Аниська. — А если б немец или полицай тут был…
— А как ее туда угораздило попасть? — не сразу сообразил Карданов.
— Как! Руками тащили, по слегам, вот как. Кто за хвост, кто за рог, — у Боровихи испортилось настроение. — Связалась и сама не рада… Подои, накорми, убери навоз… Туда-сюда, туда-сюда… Тьфу ты, провались все на свете…
Карданов от удивления рот открыл. Он обошел кругом хлев, заглянул в него, но никаких намеков на лаз не обнаружил. Видно, его наглухо завалили сеном.
— Если б твой бычок был с крылышками — другое дело, а так пожалились они друг другу, на том и разойдутся.
— А у кого тут еще есть коровы?
— У Агафоновых была да в прошлую зиму пала. Без коровы — какая жизнь? Сам он дошел, женка, царствие ей небесное, с опухшими ногами помаялась, помаялась и умерла. А теперь вот ребятишки с весны не оправятся… Верно, и сам Максим последние дни доживает… Весь мхом порос…
Беженцу хотелось побольше узнать об Агафонове.
— Что у него с ногой?
— Гангрена была. До войны где-то на лесозаготовках мытарился… Ох, и хлебнула Настя с ним неприятностей. То напьется и ввалится в речку, то полдня лежит в сумеде. Один раз уже был мертвец мертвецом. Обморозился весь, после этого и отпилили ногу… А вишь ты, калека-то калека, а детишек наклепал целую толоку. Двоих похоронил… тут такое было, не приведи господь…
