Бабушкин внук и его братья - Крапивин Владислав Петрович (читать книги онлайн бесплатно полностью без сокращений txt) 📗
Отец посмотрел на маму, на меня. В очках горели оранжевые точки.
– Хотелось бы верить, что ты начал эту… этот поединок из-за благородного возмущения, а не с перепугу…
– Именно с перепугу! Ты же знаешь, что я трус!
Он сказал в пространство:
– Остается надеяться, что это пройдет. Когда станешь старше.
– А я не хочу быть старше! Когда маленький, трусом быть легче! Можно это списать на малолетство.
– Но тут, друг мой, ничего от тебя не зависит. Все равно вырастешь. Придется принимать взрослые решения. И работать. И в армию идти, и жениться.
Я не к месту (совершенно случайно) подумал о Насте. И застыдился этой мысли и разозлился на весь белый свет еще пуще.
– А разве для женитьбы нужна храбрость?
– А как же, – хмыкнул отец. – Иногда героическая.
От досады меня дернуло за язык:
– Тогда ты дважды герой, да?
Бабушка тихо ахнула:
– Алик… – Она стояла в дверях у меня за спиной.
Мама приоткрыла рот. Отец помолчал и спросил деревянным голосом:
– Ольга Георгиевна, когда вы пороли его последний раз?
Бабушка отозвалась сухо:
– Не последний, а первый и последний. В семилетнем возрасте.
Тогда бабушка взяла меня за шиворот и ладонью отхлопала по школьным штанам. По правде говоря, было за что. Перед тем я посмотрел кино про первоклассника, своего ровесника, который посадил в холодильник кота. Для воспитания морозоустойчивости. И от холода кот из рыжего сделался голубым. Я решил такой же опыт проделать с пожилым рыжим Платошей, бабушкиным любимцем (и Квасиным приятелем, как она утверждала). Сунул послушного Платошу в наш «Чинар» и … забыл, засмотрелся мультиком про Винни Пуха.
Бабушка услышала приглушенное мявканье, открыла холодильник, и бедняга – все такой же рыжий, не голубой, а заиндевелый – выпал ей на руки.
Бабушка отпоила Платошу теплым молоком, закутала в шаль с грелкой, а потом деловито всыпала мне. Я ревел, но не от боли, не от обиды, а от жалости к Платоше. Бабушка сказала, что он умрет от воспаления легких.
Платоша помер через год. И я лил над ним горькие слезы. Вдвойне горькие от того, что я помнил свое безрассудство и терзался: кот погиб от затянувшейся простуды. Бабушка утешала меня: Платоша, мол, скончался просто от возраста. «Он же был старше тебя на пять лет. Для котов это очень преклонные годы». – «Неправда! Коты и до двадцати лет живут…» – «Ну, Алик, это уж кому сколько судьбой отпущено. И для котов, и для людей…»
Я сейчас вспомнил, и вдруг у меня защипало в глазах. Никто этого не заметил. А бабушка повторила:
– Да, в семилетнем возрасте. Больше Алик не давал повода.
– Сейчас, по-вашему, не повод?
– Это уж вам решать, Максим Аркадьевич. – Бабушка знала, что отец никогда меня пальцем не тронет (и я знал). Но все же она добавила: – По-моему, поздно уже воспитывать таким образом.
Отец отозвался ворчливо:
– А на мой взгляд, еще вполне можно…
Я напомнил:
– Ты же сам говорил: маленьких и слабых бьют только трусы!
– Одно дело драка, другое – педагогика. Даже Клавдия Борисовна намекала, что это полезно.
– Я сразу заметил, что она маленько того… – Я крутнул пальцем у заросшего виска.
– Александр! – взвинтилась мама. – Ты дождешься, что папа и правда тебе всыплет!
– До него и дотрагиваться-то страшно, до такого… обугленного, – пробурчал отец. – Я же говорю, как по минному полю ходил… – Он, видимо, считал, что воспитательную беседу пора кончать.
– На поле оборвало бы ноги. Или вообще всего на куски… Па-а, а если не ноги, а руки оборвет, а ты скрипач, что тогда делать?
Отец мотнул головой, поймал слетевшие очки. У мамы опять сделались круглые глаза.
– Саша, да что с тобой!
– Что за дикие фантазии? – сказал отец.
– Не фантазии, а так… вопрос… Да ты не бойся, жениться мне, наверно, не придется.
– Это почему? – еще больше испугалась мама.
– Не успею. Восемнадцать стукнет, и марш-марш в казарму. А там деды. Я ведь терпеть не буду, хотя и трус. Значит, все закончится быстро. А может, окажусь в горящей точке. А оттуда – цинковая упаковка или бумажка: пропал без вести… Вас что больше устраивает? С бумажкой проще, меньше возни…
– Александр! – ахнула мама. Словно защищаясь.
А отец приподнялся с табурета.
– Ты что это сопли распустил? Срам… Может, надеешься откосить от армейской службы?
– Не буду я косить. На это, между прочим, тоже смелость нужна: могут ведь посадить. А со мной все будет просто…
Я смотрел за окно, почти прямо на низкое солнце. От этого слезились глаза. Мама наконец решительно сообщила:
– Президент обещал, что скоро не будет никаких военных призывов, а будет профессиональная армия.
– Президент много чего обещает, – сказал я. – То и дело слышим, что война окончена. А по телику каждый вечер сводки об убитых.
– Сопли подотри, – тяжело сказал отец. – Тоже мне, он судит президента.
– Не сужу, а… профессиональная армия – это еще когда. Ладно, меня, может, и не заберут. А моему брату Алексею она светит вполне.
Я нарочно сказал так – «моему брату Алексею». Отец отвернулся к окну.
Мама решительно выговорила:
– Все эти горячие точки скоро кончатся. Не может этот ужас длиться без конца.
Бабушка сказала у меня за спиной:
– Может. Это длится не меньше девяноста лет. По крайней мере, с Порт-Артура…
Отец будто обрадовался:
– Ну, конечно! Ольга Георгиевна всегда обеспечивает тылы любимому внуку.
– Не надо мне никаких тылов… Меня уже кончили воспитывать? Или еще?
– Я думаю, тебе завтра следует извиниться перед Клавдией Борисовной, – сообщила мама. – И… перед тем мальчиком.
Я зажмурился. От солнца плавали в глазах разноцветные пятна. Как рисунки на Ивкином костюме. Я глубоко вздохнул и объявил:
– Можете распилить меня ржавой ножовкой. Можете жечь живьем. Можете выгнать из дома. Все равно я перед ними извиняться не буду. Пускай я трус, но не настолько же…
– Признать свои ошибки – не трусость, а наоборот, – назидательно произнесла мама.
– Это когда они есть. А если нет?
– Ты невозможный ребенок. Мы… не хотим с тобой больше разговаривать.
– Ну и пожалуйста…
Я нырнул под локоть бабушки и ушел на кухню.
Здесь было темнее, кухонное окно выходило на восток. Из него я видел крыши одноэтажных домов, школу номер двадцать девять, сады и огороды. Где-то за ними, в ольховой гуще, пряталась речка Стеклянка. За ней стояли густые темные сосны. Сейчас они были позолочены солнцем, но все равно казались сумрачными. Похоже на старый парк или на кладбище.
Но я уже знал, что там не парк и не кладбище, а роща, в которой прячется какое-то секретное учреждение. Лаборатории какие-то. Рощу окружал забор с колючей проволокой. Про секреты этой зоны говорили всякое.
Над соснами появился птичий треугольник. То ли гуси, то ли журавли, я не разбирался. А может, аисты? Нет, у нас они не водятся. Я, по крайней мере, никогда не видал…
Зато есть песня.
Я оглянулся на дверь. Достал с самодельной полки кассету. Телевизор стоял здесь: кухня была просторная, почти что гостиная, тут мы и смотрели передачи. Но пока сюда никто не шел, переживали, наверно. А я… я железный, что ли?
Включил, поставил кассету.
На экране появились мальчишки в белых флотских брюках и оранжевых рубашках. В три шеренги.
И вот песня:
Зная, что зима не за горами,
Что озера скроет черный лед,
Аисты с подросшими птенцами
Собрались в осенний перелет…
А дальше – об аистенке, который слабее других и может не долететь до далекого Юга.
Один мальчик стоял впереди хора. Он-то и был аистенком, пел тонко и чисто:
Знаю, вам нельзя меня оставить:
Не простят измену небеса.
Только, чтоб не сдерживать всю стаю,
Я сложу, наверно, крылья сам.
