Час рыси - Зайцев Михаил Георгиевич (читать книги полностью без сокращений .TXT) 📗
Естественно, она приехала поступать в театральный. Само собой, провалилась. И, разумеется, ей сказочно повезло — в нее по уши влюбился один характерный актер одного широко известного в узких кругах театрика, что ютился в подвале бескрайних московских новостроек. Познакомились они в тот момент, когда несчастные абитуриенты актерского факультета сгрудились у вывешенных списков с именами будущих звезд отечественной сцены. Характерный актер подвального театра ежегодно присутствовал при сем судьбоносном для молодежи моменте и, стоя поодаль, заинтересованно вглядывался в заплаканные личики отвергнутых Мельпоменой юных созданий. Он сразу же наметанным взглядом приметил Ирину, подошел, утешил и тем же вечером лишил ее девственности в своей однокомнатной, бедно обставленной квартирке.
Они прожили под одной крышей целый месяц, и в течение тридцати дней опытный сладострастник обучал избранницу раскрепощенному поведению в постели. Через месяц Ирина (все еще Ирина) ушла от характерного актера, чье имя теперь уже и вспомнить не могла, к бесхарактерному художнику-шрифтовику. Пять лет назад компьютеры только еще начали всерьез отбивать хлебушек у виртуозов плакатного пера, и имя ее второго мужчины звучало по всей Москве. В очередь к Александру Левчику (так звали художника) стояли многие известные в ту пору люди, желавшие иметь какую-нибудь особо оригинальную афишу или из ряда вон оригинальную визитку. Помимо умения четко выписывать буквы с вензелями, Левчик умел удивительно талантливо пить. Он мог пропить в рекордно короткие сроки сколь угодно большие деньги. Но при этом, надо отдать ему должное, ухитрялся заработать еще больше. В его доме вечно толклись знакомые по теле— и киноэкрану личности, и никому Левчик не отказывал ни в дружбе, ни в вине. Один знаменитый поэт-лирик неделю напролет проспал у них (у Саши с Ириной) в ногах, в их постели. Именно этот избранник музы спьяну и перекрестил Ирину в Илону. По всей вероятности, профессионал рифмы и любитель портвейна просто-напросто с кем-то Ирину перепутал и на протяжении семи дней беспрерывно взывал: «Илона, солнце мое осеннее, пошли в жопу Левчика и уходи ко мне под сень сладкозвучных хореев, на ложе из пятистрочных ямбов!» Все, кто в ту семидневку удостоил визитом гостеприимную берлогу Саньки Левчика (а таковых было множество), вторя пииту, стали величать Ирину Илоной. Несколько дней она поправляла собеседников, но вскоре бросила это безнадежное занятие и стала откликаться на Илону. Новое имя соответствовало атмосфере богемной хмельной тусовки гораздо органичней, чем маловыразительное «Ирина», да и, что греха таить, самой Ирине нравилось быть Илоной, этакой прибалтийской ласточкой в гнезде азиатов. А вот в недавно еще столь вожделенной среде деятелей разнообразных искусств Илоне, теперь уже Илоне, нравилось все меньше и меньше. Здесь другого не будет, поняла она, вечные пьянки, треп на высокие темы и все, предел. У себя на малой родине Ирина (тогда еще Ирина) представляла себе житье столичных аристократов духа совсем иначе. Ей грезились элегантные автомобили, лисье манто и шикарные туфли на шпильках. И чтобы фрачные лакеи в поклоне подносили тисненное золотом меню, робко косясь на бриллианты, коими унизаны ее тонкие пальцы. Ей хотелось летать в Париж делать прическу и утром нежиться в мраморной ванне. Вот так провинциальная девушка на полном серьезе представляла себе обыденную жизнь известных всем и каждому деятелей искусства и, попав наконец в объятия этих самых деятелей, с искренним удивлением обнаружила, что верила в сказку, миф. Многое поняв и повидав, Илона с еще большим удивлением вскоре обнаружила, что сказка все же есть и эта сказка совсем рядом. Руку протяни, и можно дотронуться до неказистого сморчка, щедро разливающего коньяк в стаканы артистам, поэтам и художникам. Сморчок зашел как бы в гости, но Илона быстро смекнула, что для него это скорее плановый поход в зоосад, и смысл похода для нее был ясен и понятен — завтра в своем банке (или у себя на бирже, не суть важно), вынимая из золотого портсигара тонкую сигарету, сморчок бросит небрежно: «Эка вчера тот рифмоплет, про которого позавчера по телику рассказывали, узюзюкался, весь вечер блевал мне на брюки». Осознав реалии нашего не лучшего из миров, Илона в тот же вечер покинула заповедник пишуще-сочиняюще-рисующе-лицедействующей братии под руку со сморчком и впервые угостилась сигареткой из золотого портсигара. Вечер следующего дня Илона провела в ресторане. Ее сотрапезники, друзья сморчка, ели много и вкусно, пили тоже много. Причем бутылка вина у них на столе стоила дороже, чем ящик пойла на вечном ежечасном празднике жизни у Левчика. Сморчок представил Илону как «человека искусства». Одетая элегантно, во все новое, час назад купленное сморчком в элитарном бутике, Илона сумела оказаться на высоте. Друзья сморчка быстро оценили ее эрудицию (сами-то они если что и читали, то в школе, по программе, если и смотрели фильмы, то больше порнуху по видео, но при этом строили из себя рафинированных снобов-знатоков) и знание языков (ввернув парочку англо-немецких фраз, наша героиня если уж и не окончательно убила, то весьма шокировала господ за столом, в совершенстве знающих по-английски только слово «доллар», а по-немецки фразу «Гитлер капут»), а когда Илона как бы невзначай задержалась подле рояля на краешке ресторанного подиума и «нехотя», как бы лениво пробежалась пальчиками по клавишам («Ах, вернисаж, ах, вернисаж...»), сидящие за столом серьезные мужчины окончательно пришли к выводу: «Это не блядь дешевая, а породистая бабенка. Повезло сморчку!»
Уже через три месяца после того дебютного ужина Илона забыла выведшего ее на нужную орбиту сморчка, как после забывала многих ему подобных. В определенных кругах, увы, не таких крутых, как хотелось бы, но достаточно подкрученных, она слыла кобылкой с хорошей родословной, и ее уступчивость в вопросах секса объяснялась нравами той среды, откуда девушка произрастав, а именно — артистично-художественной богемы. Умненькая Илона не задирала напудренный носик и, если, дефилируя под ручку с очередным бизнесменом, сталкивалась, допустим, в Доме кино с тем самым поэтом, который умолял ее послать Левчика в жопу, сама же первая бросалась навстречу похмельному стихотворцу, чмокала в щеку и вела труженика пера знакомиться со своим богатеньким спутником. Ближе к ночи в ресторане Дома кино хмельной поэт целовал ей ручки, а бизнесмен гордился причастностью к миру искусств и щедро оплачивал стол. Короче, все были довольны. Заповедный, творящий непреходящие ценности народец охотно делал вид, что Илона — своя в доску, тонко чувствующая и глубоко понимающая родственная душа, приближенная к титанам духа, подруга гениев. Что же до бизнесменов, то те испытывали особый рафинированный кайф, пыхтя над стройным телом деятельницы искусств и щедро ее одаривая, тем самым как бы искупая долг перед истерзанной социальными катаклизмами родной культурой.
Как-то очень незаметно для себя Илона из обычной пошлой содержанки превратилась в хозяйку малюсенькой, но престижной парикмахерской в центре, поимела приличную квартиру внутри Садового кольца и приобрела огромный жизненный опыт. По мере роста благосостояния свободный доступ к ее манящему телу был сильно ограничен, а количество любовников и частота их смены ощутимо сокращены. Свой четырехлетний юбилей взятия столицы Илона встретила свободной от мужчин, холеной молодой женщиной, согласно ею же придуманной легенде — коренной москвичкой (при этом мама и папа превратились в рамках легенды в далеких провинциальных родственников), рано потерявшей родителей-художников («их» картины можно было увидеть у нее дома на стенах) и вынужденной порвать с искусством исключительно в силу сложных жизненных обстоятельств. На пятом году вольной московской жизни девушку Илону постигла первая серьезная неудача. Она влюбилась. Избранником ее сердца стал молодой человек по имени Костя. О да! Это был тот самый красавец Костя, за которого бандиты приняли беднягу Виктора Скворцова.
На протяжении всей истории человечества классики неустанно предупреждают: любовь опасна для вашего здоровья. Шекспир пугал подростков ядом и кинжалом, Лев Толстой стращал граждан постарше железной дорогой, и все равно, как ни стращал, — люди встречаются, люди влюбляются, женятся...
