Охота на изюбря - Латынина Юлия Леонидовна (список книг .TXT) 📗
Клава готовила ему потрясающие щи и домашние сибирские пельмени, и когда Серов не ездил к своим директорам, он часами валялся на диване, кушал пельмени и любил Клаву. Собственное состояние просто-таки изумляло Серова, поскольку если это была не любовь, то что-то настолько близкое к ней, насколько было для Серова возможно. С чего бы? Черт его знает. Конечно, Клава была довольно хорошенькая. Но в жизни Серова была целая куча женщин, которые были еще более хорошенькими, чем Клава, и уж точно были моложе ее и не имели детей. Геннадий Серов совершенно серьезно раздумывал, не предложить ли ей руку и сердце, и немного досадовал, что не может выезжать с ней в свет: во-первых, развлечений в этой долбаной Сунже было раз-два и обчелся, а во-вторых, мало ли кто признает в спутнице Серова племянницу Федякина и задастся вопросом о обстоятельствах знакомства представителя банковских Монтекки с отпрыском промышленных Капулетти.
Сама Клава, если бы ей кто-нибудь сказал, что Серов готов на ней жениться, просто засмеялась бы. Она принадлежала к тому типу женщин, которые, ничего не понимая в бизнесе мужчин, мгновенно и верно определяют их внутренний склад. Она видела, что Генка Серов – неисправимый бабник и ловелас, а если он вместо столичных креветок кушает сибирские пельмени, – так черт его знает, потянуло москвича на экзотику.
Наверное, это и привлекало в ней Серова. Почти все женщины, с которыми он водился, смотрели на вице-президента «Ивеко» как на завидную добычу, которую можно урвать и затащить себе в нору, а Серову, хищнику по природе, было очень неприятно быть добычей. В Клаве же начисто отсутствовал даже естественный в тридцатилетней разведенке режим поиска женихов. Ей, казалось, было все равно: есть мужик рядом – хорошо, нет – тоже хорошо. Главное, ребенок бы был. К тому же, хотя денег у нее было несравненно меньше, чем у Серова, бедной племянницу ахтарского замдиректора было назвать никак нельзя: квартиру ей Федякин сделал, машину подарил, а большего ей для себя искренне было не нужно.
Эта сибирская идиллия, последовавшая за заседанием совета директоров, принявшим решение о дополнительной эмиссии, продолжалась дней шесть, после чего Серова вызвали-таки в Москву. Вернулся он на следующий же день, сильно растерянный и злой как собака, и даже полтора часа, проведенные в постели с Клавой, не смогли его утешить.
В пять вечера вице-президент «Ивеко» сидел на кровати, нашаривая голыми ногами пушистые шлепанцы, а из кухни полз упоительный запах рыбной окрошки и еще чего-то такого, свиного и скворчащего.
– Совсем оборзели. Не, ну блин, совсем оборзели, – неожиданно громко сказал Серов, ни к кому особенно не обращаясь, разве что к самозабвенно бубнящему телевизору.
Из кухни появилась Клава, в синем платьице, перетянутом передником, с кое-как заколотыми белокурыми волосами. В руке она держала небольшой вышитый рушник, которым берут за ручку раскаленную сковородку.
– Сейчас обед будет, – сказала она, – нет, ну как это можно – обед в пять часов вечера! Взял с дороги и утащил в постель. Что о нас Кирюша подумает?
Серов откинулся обратно на подушки.
– Клава, – сказал он, – выходи-ка за меня замуж.
У Клавы округлились глаза.
– Гена, ты чего? – спросила она, – ты, наверное, летел слишком долго. Тебя там, в дороге, ничем не отравили? А то знаю я наши местные линии, курицу доисторическую положат и еще деньги за это берут…
– Меня ничем не отравили, – сказал Серов, – ты за меня замуж пойдешь?
Клава некоторое время раздумывала над этим предложением.
– Я, наверное, не могу, – сказала она нерешительно. Она очень не любила перечить мужчинам, которые к ней хорошо относились.
– Почему?!
Клава присела на краешек кровати.
– Гена, – сказала она. – Я же тебе в Москве не нужна, это ты так, от скуки, а в Москве такие интересные женщины… И что я там буду делать?
– Пельмени варить, – серьезно сказал Серов, – у меня после Афгана язва желудка, мне полезна домашняя пища.
Клава тихо покачала головой.
Серов вскочил с постели и запрыгал, голый, по комнате.
– Нет, это просто потрясающе! – заорал он, – ты представляешь, что такое «Ивеко»? Ты представляешь, сколько у меня денег? Да ваш сраный комбинат банку на один зуб, хотя мы и промахнулись! Да ко мне бабы пачками липнут…
– Гена, ты не сердись, но я думаю, что если мы поженимся, то Извольский дядю Мишу с комбината выгонит.
Серов осекся. Клава тихо поднялась и исчезла за дверью. Через мгновенье из кухни донеслось скворчание переворачиваемого с боку на бок цыпленка.
Минут через десять одетый и причесанный Серов явился в кухню. На обеденном столе уже благоухал залитый майонезом салат, краснела селедочка под шубой, и на фафоровых кружевных блюдечках при пустых еще глубоких тарелках лежали два румяных, только что из духовки, пирожка с вязигой.
– Ты это серьезно? – спросил проголодавшийся Серов, щедро зачерпывая осетровую уху из глубокой фарфоровой миски.
– Гена, ты не сердись. Ты на мне поженишься, может, на месяц, а дядю Мишу выставят навсегда.
– Черт знает что такое! – сказал вице-президент «Ивеко», заглатывая суп, – дожили, блин! Ну прям католики и гугеноты после Варфоломеевской ночи! Он был банкир, она была с завода! Слушай, позвони Федякину.
– Зачем? Чтоб сказать, что мы не поженимся?
– Мне все равно надо с ним поговорить.
Миша Федякин, первый зам Извольского, заехал в квартиру племянницы на следующий вечер. Днем у него были какие-то дела в обладминистрации. Если он и удивился, застав вице-президента «Ивеко» в джинсах и тапочках, играющим на полу с шестилетним Кирюшей, то у него хватило такта промолчать. Зато такт начисто отсутствовал у самого Кирюши: прелестное дитя подлетело к раскрасневшемуся с мороза Федякину, уцепилось за рукав и объявило:
– А дядя Гена теперь будет мой папа. Он хочет, чтобы мы жили в Москве, а мама не хочет. Мама говорит, что если мы уедем в Москву, то тебя выгонят с работы.
Надобно сказать, что для шестилетнего ребенка Кирилл просто удивительно емко обрисовал ситуацию. У Федякина отвисла челюсть, но раньше, чем он успел ее подобрать, в гостиную впорхнула Клава, сгребла Кирилла и повела его прочь из комнаты, объясняя, что дяде Гене и дяде Мише надо поговорить.
Федякин и Серов остались одни. Они некоторое время смотрели друг на друга, а потом Серов достал откуда-то из-за дивана бутылку с коньяком, налил себе рюмочку, выпил и пожаловался.
– Не, ну обалдеть. Ты вот скажи, может, во мне чего-то не хватает? Может, я урод? Или нищий? Может, я в постели плохой? Почему я хочу, а она не хочет?
И Серов обиженно засопел, не в силах уразуметь столь противоречащий узаконенной природе вещей факт. Федякин смотрел на него настороженно. Судя по его кислому лицу, известие о сватовстве москвича ничуть его не обрадовало, – ровно по тем же причинам, что и племянницу. Вот если бы «Ивеко» сейчас банковал на комбинате, тогда да – это была бы потрясающая партия. А теперь – извините.
– Ты меня за этим позвал? – поинтересовался Федякин.
– Нет. Поговорить хотел. Об этой вашей… эмиссии. Ты о ней знал?
Слово «эмиссия» Серов произнес крайне ругательным тоном, таким, каким менее образованные его соотечественники произносили слово «блин».
– Нет, – сказал Федякин, – никто не знал. Говорят, там даже Черяга не все знал, а кусками. Хотя, конечно, деньги за бугром варил он.
– А голосовать ты за нее голосовал?
– Разумеется.
Дверь в гостиную приотворилась, просунулась голова Кирюши и с ходу заявил:
– Дядя Гена! Давай играть в бибики!
Губы Серова сложились в досадливую складку, он подхватил с ковра красивый грузовичок с пультом управления (кстати, свой же собственный подарок), вручил его Кириллу и вытолкал ребенка за дверь.
– После поиграем, – сказал Серов, – ладно? У нас с дядей Мишей серьезный разговор.
Вернулся к дивану, откинулся на подушки и спросил:
– А если бы ты был на заводе главным? Ты бы утвердил эмиссию?
