Приключения бравого солдата Швейка в русском плену - Ванек Карел (лучшие книги TXT) 📗
Казачьи патрули и стража проезжали и прохаживались беспрерывно, не обращая ни на что внимания, городовые ходили кучками по три-четыре, и, казалось, они насторожились, очень встревожены и чего-то опасаются.
Неожиданно из одной улицы на главную площадь хлынула толпа бастующих, а в центре на шесте трепетало красное знамя. Городовые бросились к знамени, чтобы сорвать его.
Толпа их окружила, и вытащенные ими было шашки были моментально отобраны.
На улице раздался крик: «Да здравствует революция, бейте городовых, бейте сукиных сынов!» На городовых посыпались удары, и те, прикрывая руками головы, старались пробраться сквозь густую толпу.
Стража, состоявшая из солдат, и теперь не принимала никаких мер; вскоре появилась рота солдат с красными бантами на груди.
Их вёл Воробцов; возле здания военного управления солдаты подняли его на плечи, и он, сняв фуражку, закричал:
– Товарищи солдаты и рабочие! В Петрограде революция: царь свергнут. Старое правительство пало, там теперь хозяином Совет солдатских и рабочих депутатов. Полиция уничтожается и здесь, власть переходит в руки советов, которые уже выбираются. Товарищи, мы положим конец войне; земля будет разделена среди крестьян, фабрики будут переданы рабочим. Да здравствует революция, да здравствует революционная армия и пролетариат!
Несколько выстрелов раздалось откуда-то из окон, и пули защёлкали о стену; толпа расступилась.
– Городовые стреляют, сукины дети! Нужно их переловить и побить!
Вскоре все разбежались по городу в погоне за городовыми. Этот день для них был судным. Несмотря на то что они бросали шашки, срывали с груди ордена, их узнавали по синим штанам и били всюду.
У подъезда одного дома Швейк увидел человека, трясущегося в одних подштанниках; он догадался, что это городовой, так как его синие штаны висели на воротах во дворе.
– Не думаете ли вы тут спать? – заинтересовался Швейк. – Я бы вам не советовал: в этом месте как раз сквозняк, и это отразилось бы на вас очень плохо.
Швейк с интересом смотрел, как у полицейского трясутся колени и как он старается укрыться.
– Мне кажется, что у вас небольшая дрожь в коленях, – добродушно сказал Швейк. – Ну, это бывает. Кстати, я вам советую остаться здесь: на базаре делается что-то невообразимое. Только что там повесили шесть городовых, и им, конечно, сейчас хуже, чем вам; утешаться тем, что они уже пережили неприятную для них минуту в то время, как другим предстоит пережить ещё многое, – удовольствие небольшое. Вон там, на той улице, одного городового посадили живым на кол; он сидит теперь на колу и поёт «Боже, царя храни». Вы, наверное, тоже умеете петь эту великолепную песню? – спросил он, смотря на городового.
– Я уже её забыл и никогда её петь не буду, – сказал городовой, у которого не попадал зуб на зуб, что вызвало сочувствие у Швейка.
– Мне кажется, вам холодно. Вы стучите зубами, как собака, когда она ищет блох. Или вы боитесь того, что вас ожидает? Вы не бойтесь, они вас и тут найдут. Божьи мельницы мелют медленно, но верно.
У городового волосы стали дыбом; он упал перед Швейком на колени и завопил:
– Голубчик, прошу вас, ради всего на свете, спасите меня! Чем я виноват! Служу, значит, служу. Приказали мне, я и подчиняюсь. Ну, что я могу сделать? У меня жена и дети… Ой, мои дорогие дети сиротами будут!
Городовой начал рвать на себе волосы, подступая к Швейку и убеждая его в том, что он никогда никому по своей воле не причинил зла и что исполнял только приказания начальства. Потом начал лазить по карманам.
– Вот вам пятьдесят рублей, возьмите их и отдайте мне свои штаны! А мои синие возьмите себе… сукно на них хорошее… Сделайте это для спасения своей души, спасите отца ради несчастных детей!
– За то, что у тебя есть дети, я над тобой сжалюсь, – сказал Швейк медленно, протягивая руку за бумажными десятирублевками. – Я действительно это делаю из жалости.
Он расстегнул ремень и, снимая ботинки, сказал:
– Повадился кувшин по воду ходить, там ему и голову сломить. Видишь, голубчик, сегодня ты мне, а завтра я тебе. Да, для вас настали чёрные дни; твоё счастье, что ты меня ни разу не прогонял с базара с моими кольцами.
Городовой быстро надел брюки Швейка на себя и с благодарностью пожал ему руку:
– Бог даст, старое время вернётся, и я тебе за это отплачу. Ну, послушай, ты человек умный: на Садовой улице есть гимназия, там много наших забаррикадировалось. Сбегай к ним, возьми у них их синие штаны, отнеси жёнам домой, и ты много за это получишь. Хорошо? Ты сделаешь? Да? Помни, что старое время скоро вернётся и мы тебе потом разрешим даже сало воровать на базаре. Есть пословица: рука руку моет. Спасибо, брат!
Городовой горячо обнял Швейка и, как любовница, поцеловал его в лицо; потом осторожно вышел и стал красться вдоль дома, намереваясь затем одним прыжком оказаться посреди улицы в толпе; там его узнать уже не могли бы. А Швейк, застёгивая новые брюки, которые оказались на него велики и плохо на нем держались, сказал сам себе:
– А он был пьяный, как настоящий полицейский. Ну, подожди, вам теперь сполоснут брюхо-то!
Швейк решил разыскать гимназию на Садовой улице, где сидели городовые.
Вскоре он нашёл её. Люди ему показывали, куда идти, сказали даже и номер дома. Это был угловой двухэтажный дом, перед которым виднелась большая баррикада, составленная из школьных парт, сундуков, шкафов, досок, чучел птиц и зверей и заспиртованных змей.
– Да ты близко туда не ходи, – сказала ему баба, показывая на баррикаду,
– они по мужикам стреляют, – и сейчас же скрылась в подъезде.
Она говорила правду: едва Швейк сделал несколько шагов, с баррикады раздались выстрелы, и пули засвистели мимо его ушей; он испугался и бросился в подъезд.
Но потом, решившись во что бы то ни стало пробраться туда, он снял брюки и, махая ими, как флагом, бежал посреди улицы к баррикаде. Это помогло, никто не выстрелил, только когда он уже был возле парт и взбирался наверх, на него направили несколько дул.
– Ты кто такой?
– Наш, – спокойно ответил Швейк, поддерживая руками кальсоны.
– А зачем ты, австриец, сюда идёшь?
– Иду помочь вам, – таинственно шептал Швейк. Дула опустились, и началось краткое совещание, на котором было решено:
– Ну так лезь наверх!
Около тридцати городовых находились на баррикаде, и человек сто во главе с приставами и полицмейстером были внутри гимназии; каждый был вооружён кроме револьвера винтовкой, а на другой стороне баррикады была видна даже полевая пушка.
– Господа, так вы домой не попадёте, – начал Швейк без предисловия. – Городовых всюду бьют и заставляют ещё петь царский гимн. Я одного спас, отдав ему свои брюки, а его синие взял себе. Он-то и послал меня к вам, чтобы вы тоже отдали мне свои брюки, а вам я принесу из дома другие, зеленые, чтобы вы были похожи на солдат.
– Да, он прав, это идея, – сказали некоторые городовые.
Они повели Швейка к полицмейстеру. Там он повторил свой план. Полицмейстер почесал за ухом и сказал:
– А как в городе?
– Все войска на стороне революции, – объяснил Швейк.
Полицмейстер побледнел. Затем начал хвататься за соломинку.
– С фронта придут войска, мы их позовём, их пошлёт губернатор.
– Вам уж не поможет даже и сам господь Бог, – сказал Швейк. – если я вам не подам руку помощи.
И он начал рассказывать, что сюда направляется тяжёлая артиллерия и что за городом на гимназию уже наводят орудия.
– Достаточно только одного выстрела, и от вас ничего не останется. А то, что останется, будет взорвано на воздух бомбами. Я собственными глазами видел сапёров, они подкапываются под вас из соседней улицы. К вечеру они кончат, и ночью вы взлетите. Правда, это будет красиво, теперь как раз светит луна.
Однако полицмейстер нисколько не обрадовался красоте предстоящего полёта и трясущимися руками стал расстёгивать брюки.
– Если ты мне принесёшь штатские брюки, то получишь сто рублей; и пулю в лоб, если не принесёшь и если моей жене – вот мой адрес – не передашь, что я здоров и скоро буду дома. Пускай она приготовит самовар. А то пулю в лоб!
