Бабушки, бабки, бабуси - Ардов Виктор Ефимович (книги без сокращений TXT) 📗
Наконец, Марья Максимовна обрела вновь дар речи и визгливым фальцетом произнесла:
— Клянусь вам, я просто не понимаю, как это так он сюда попал!
— Ясно! — кивнул головою контролер. — Это всегда так говорится. Что ж, придется составить актик, товарищ заведующий. Где ваш кабинет?..
— Та… та… там кабинет… Попрошу налево…
В кабинет шли, как за гробом: медленно, печально глядя перед собою. Замыкал шествие завмаг. Вдруг он увидал в дверях, ведущих в подсобное помещение, тетю Варю. Старушка, задрав голову, смотрела с нескрываемым любопытством.
— Ты это что ж наделала, старая карга?! — прошипел завмаг, поравнявшись с уборщицей.
— А что? — быстрым шепотом ответила она. — Как вы сказали, я так и сделала: выждала, пока Васютина занялась с покупателями, и сунула Марь’Максим’не эту вот благостыню…
— Так разве ж тебя о том просили?!
— А о чем же? Слава те, господи, не первый раз мы Марь’Максим’ну выручаем: то то ей подкинешь в шкафок, то другое… А этой новенькой, Зинке то есть, так разве ж ей всучишь что? Она ж вас и так срамит, где может…
И столько убежденности в собственной правоте было в глазах старухи, в выражении ее маленького личика и даже в энергичных складках вокруг сжатого ротика, что завмаг только рукою махнул. К тому же он услышал голос контролера:
— Товарищ заведующий, давайте уж сперва мы напишем акт, своих сотрудников инструктировать будете потом!
Через сорок минут Марья Максимовна, выходя с заплаканным лицом из знакомого нам чулано-кабинета, повторяла между бесконечными сморканиями:
— Погубила меня проклятая старушонка! Без ножа зарезала! Убила и голову оторвала!
А в другом конце магазина «проклятая старушонка» горячо оправдывалась перед обступившими ее продавщицами:
— А я что? Я ведь, как всегда… У меня уже привычка: что мне даст Марь’Максим’на, несу ей в шкафчик. Что Иван Евдокимыч — ему в шкафчик. А как же? И пускай меня теперь спрашивает самое высшее начальство, я всем так скажу: как всегда, так и сегодня… Я что?..
Продавщицы хмуро поглядывали на старуху. И только «бузотерка» Васютина веселым голосом отозвалась:
— Правильно, тетя Варя! Ты так и начальству расскажи: «Как они меня приучили, так я и делала». Твоя привычка очень важное имеет значение! Именно что это «как всегда»!
ПРО ФУТБОЛ
— Уж я не знаю, как вы все, дорогие вы мои, а вот лично я, как только лето придет, я ведь житья не имею исключительно через него, через этот проклятый фуцбол!.. Летом-то в разговорах один фуцбол; в газетах каждый день пишут про фуцбол; по радио четыре раза в день марш этот запузыривают… А что у нас на дворе делается! Вот я сама — мне шестьдесят девятый год — с апреля месяца и по ноябрь делаюсь фуцбольная полузащитница. А как же?! Мальчишки у нас во дворе начинают играть, снег еще не сошел… Они по сугробам уже прыгают и кричат: «Аут! Аут! Аут!..» А как они зачали ауткать, значит, должна я выходить на защиту своего окошка. В первом этаже у меня окно, так вот цельный день стоишь перед окном и ждешь прямого попадания мяча. Ведь хочется мяч лучше на голову принять, чем на стекло..
И все равно, знаете, защищай не защищай, на неделе четыре раза мяч — тама! А если мяч «тама», стекольщик, знаете, сколько с меня берет?..
Но я говорю, что я полузащитница, потому что нет-нет, а приходится переходить в контру-наступлению. Если очень близко к окошку ребята сделают ворота, беру швабру и кидаюсь в атаку!
А за что я еще его не люблю, фуцбол, это что мне самой за него болеть никак, то есть, нельзя. Это уж я точно говорю, потому пробовала уже… болела… Это когда? Позапрошлый год уговорили меня сын с невесткой поехать с ними на самый главный московский стадион «Динамо» поглядеть настоящий календарный матычытытыт.
Ну, приоделась я, как могла: платье надела новое штапельное кобеднешнее — знаете, по черному полю горошек величиною с арбуз… парадные полутапочки-полугалоши обула — сверху байка, снизу лайка… Это у нас только физкультурники носят и старухи, а больше никто. Косынку повязала — заграничную, синтетическую: вискоза пополам с рогожей. Ну, поехали…
Это что в метро делалось, когда люди спешили на фуцбол, я вам сказать не берусь, только я так думаю: сельдям в бочке просторней. Промеж сельдей хоть рассол есть! А в метро никакого рассола нет. Люди так сплюснуты, к станции подъедут, не сразу дружка от дружка отлепляются… Я уж думала, хуже не бывает.
Ан у самого стадиона еще-еще круче! Я сама там наблюдала, как народ одну лошадку чуть насмерть не задавил… Ну, как же: конный милиционер верхом на коне. И народ притиснул этого коня к забору так, что все слышали: конь, то есть лошадь, закричала нечеловеческим голосом: «Граждане, отпустите хоть душу на покаяние!..» То есть она не по-русски говорит, а ржет по-своему… Так ведь понять-то можно, об чем — ржа…
Ну, ладно. Кое-как протискались мы на свои места, сели, я смотрю: внизу на лужайку выбегают двадцать молодцов с голыми коленками… И такие все здоровые, крепкие; у каждого на спине номер, как на грузовике… А обужа на них такая, я сроду не видала: подошва, словно кирпич, и еще снизу подошвы, как из забора, гвозди торчат…
И начинают они играть, как все равно мальчишки у нас во дворе… Только напору-то у них больше, правда. Я уж про себя думаю: «Слава тебе, господи, что мое окошко далеко от этого стадиона! Ведь эти не то что стекло, раму высадят!..»
И еще, помню, сказала я сыну: «Паша, Пашенька, а не пробовали раздать им каждому по своему, отдельному мячу? Может, они бы тогда из-за этого мяча драться-то перестали?..»
А вокруг меня что делается среди зрителей, я только смотрю и диву даюсь!.. Справа от меня сидит гражданин из себя солидный, высокий, толстый щеки со спины видать… На лысине двойной зачес туда-обратно. Этак волосок к волоску прислюнить — это же часа два работы. Пиджак на нем разрисованный, как диван, — весь в капочках. Портфель в руках двуспальный, раскладной. Ну, сразу ясно: директор. Вдруг этот директор вскочил на скамью, по своему же портфелю пляшет, весь зачес у него стал дыбом, как забор, вокруг головы. А сам он орет так, что у него сейчас жилы лопнут… А кому он орет? Игрокам на поле. Они его слышать не могут, а он надрывается: «Куда бьешь, мазила?!!»
Я хочу от него отодвинуться, но вижу, слева еще опасней. Слева сидит мама с ребенком. И я смотрю: уже не мама, а ребенок свою маму успокаивает. Он ей говорит: «Мамочка, не дерись ручками! Мамочка, не лягай ножками, как лошадка! Мамочка, вынь пальчики из ротика, перестань свистеть хоть на минуту! Ну, смотри: все тети сидят, как следует, ты одна шалишь, словно беспризорница!»
Пониже меня сидят старик со старухой. Вы поверите ли: она с виду лет на десять постарше меня… Ну, тихая такая старушка, как белая мышка все равно, и зубов уж у нее нет никаких… И вдруг я слышу: она своему старичку говорит: «Ну, что, Карпыч, припухла твоя „Динама“?..» И язык ему кажет. А старик ей отвечает: «Ничего, сейчас твою „Торпеду“ разгромят, и тебе попадет лично от меня!..»
Я думаю: «Это же сумасшедший дом! Надо убираться отсюда подобру-поздорову, пока цела!..» И только я так подумала, смотрю, у самых ворот свалка… Человек восемь игроков один на другом, только руки торчат, ноги, головы, и мяч по ним прыгает… Народ шумит, судья свистит… Я думаю: «Что же, теперь забьют они или не забьют?! Забьют или не забьют?!..» Мяч опять полетел, и я слышу, что я уже кричу… — понимаете? Я! Я сама! Я кричу: «Судью на мыло!!!»
Вот тебе раз: в полчаса сделалась я болельщицей! И уж после этого я так стала бушевать… На меня этот директор прямо пальцем показывал. «Эту, — говорит, — бабку поставить в ворота, она ни одного мяча не пропустит!».
