Похождения бравого солдата Швейка - Гашек Ярослав (версия книг txt) 📗
— Так зарядите его.
— Осмелюсь доложить, господин обер-лейтенант, патронов нет, и его будет трудновато снять со стола. С вашего разрешения, господин обер-лейтенант, этот Микулашек — денщик господина майора Венцеля. У него всегда, как только увидит кого-нибудь из господ офицеров, язык отнимается. Он вообще стесняется говорить. Совсем забитый ребёнок. Одним словом — молокосос. Господин майор Венцель оставляет его в коридоре, когда сам уходит в город. Вот он, бедняга, и шатается по денщикам. Главное — было бы чего пугаться, а ведь он ничего такого не натворил.
Швейк плюнул; в его тоне чувствовалось крайнее презрение к трусости Микулашека и к его неумению держаться по-военному.
— С вашего разрешения, — продолжал Швейк, — я его понюхаю.
Швейк стащил со стола Микулашека, не перестававшего таращить глаза на поручика, поставил его на пол и обнюхал ему штаны.
— Пока ещё нет, — доложил он, — но уже начинает. Прикажете его выбросить?
— Выбросьте его, Швейк.
Швейк вывел трясущегося Микулашека в коридор, закрыл за собой дверь и сказал ему:
— Я тебя спас от смерти, дурачина. Когда вернётся господин майор Венцель, принеси мне за это потихоньку бутылочку вина. Кроме шуток, я спас тебе жизнь. Когда мой поручик надерётся, с ним того и жди беды. В таких случаях один только я могу с ним сладить и никто другой.
— Я… — начал было Микулашек.
— Вонючка ты, — презрительно оборвал его Швейк. — Сядь на пороге и жди, пока придёт твой майор Венцель.
— Наконец-то! — встретил Швейка поручик Лукаш. — Ну, идите, идите, мне нужно с вами поговорить. Да не вытягивайтесь так по-дурацки во фронт. Садитесь-ка, Швейк, и бросьте ваше «слушаюсь». Молчите и слушайте внимательно. Знаете, где в Кираль-Хиде Sopronyi utcza? [111] Да бросьте вы ваше «осмелюсь доложить, не знаю, господин поручик». Не знаете, так скажите «не знаю» — и баста! Запишите-ка себе на бумажке: Sopronyi utcza, номер шестнадцать. В том доме внизу скобяная торговля. Знаете, что такое скобяная торговля?.. Чёрт возьми, не говорите «осмелюсь доложить»! Скажите «знаю» или «не знаю». Итак, знаете, что такое скобяная торговля? Знаете — отлично. Этот магазин принадлежит одному мадьяру по фамилии Каконь. Знаете, что такое мадьяр? Так hirnmelherrgott [112] — знаете или не знаете? Знаете — отлично. Над магазином находится квартира, и он там живёт, слыхали? Не слыхали, чёрт побери, так я вам говорю, что он там живёт! Поняли? Поняли — отлично. А если бы не поняли, я бы вас посадил на гауптвахту. Записали, что фамилия этого субъекта Каконь? Хорошо. Итак, завтра утром, часов этак в десять, вы отправитесь в город, разыщете этот дом, подыметесь на второй этаж и передадите госпоже Каконь вот это письмо.
Поручик Лукаш развернул бумажник и протянул Швейку, зевая, белый запечатанный конверт, на котором не было никакого адреса.
— Дело чрезвычайно важное, Швейк, — наставлял поручик. — Осторожность никогда не бывает излишней, а потому, как видите, на конверте нет адреса. Всецело полагаюсь на вас и уверен, что вы доставите письмо в полном порядке. Да, запишите ещё, что эту даму зовут Этелька. Запишите: «Госпожа Этелька Каконь». Имейте в виду, что письмо это вы должны вручить ей секретно и при любых обстоятельствах. И ждать ответа. Там в письме написано, что вы подождёте ответа. Что вы хотели сказать?
— А если мне ответа не дадут, господин обер-лейтенант, что тогда?
— Скажите, что вы во что бы то ни стало должны получить ответ, — сказал поручик, снова зевнув во весь рот. — Ну, я пойду спать, я здорово устал. Сколько было выпито! После такого вечера и такой ночи, думаю, каждый устанет.
Поручик Лукаш сначала не имел намерения где-либо задерживаться. К вечеру он пошёл из лагеря в город, собираясь попасть лишь в венгерский театр в Кираль-Хиде, где давали какую-то венгерскую оперетку. Первые роли там играли толстые артистки-еврейки, обладавшие тем громадным достоинством, что во время танца они подкидывали ноги выше головы и не носили ни трико, ни панталон, а для вящей приманки господ офицеров выбривали себе волосы, как татарки. Галёрка этого удовольствия, понятно, была лишена, но тем большее удовольствие получали сидящие в партере артиллерийские офицеры, которые, чтобы не упустить ни одной детали этого захватывающего зрелища, брали в театр артиллерийские призматические бинокли.
Поручика Лукаша, однако, это интересное свинство не увлекало, так как взятый им напрокат в театре бинокль не был ахроматическим, и вместо бёдер он видел лишь какие-то движущиеся фиолетовые пятна.
В антракте его внимание больше привлекла дама, сопровождаемая господином средних лет, которого она тащила к гардеробу, с жаром настаивая на том, чтобы немедленно идти домой, так как смотреть на такие вещи она больше не в силах. Женщина достаточно громко говорила по-немецки, а её спутник отвечал по-венгерски:
— Да, мой ангел, идём, ты права. Это действительно неаппетитное зрелище. — Es ist ekelhaft! [113] — возмущалась дама, в то время как её кавалер подавал ей манто.
В её глазах, в больших тёмных глазах, которые так гармонировали с её прекрасной фигурой, горело возмущение этим бесстыдством. При этом она взглянула на поручика Лукаша и ещё раз решительно сказала:
— Ekelhaft, wirklich ekelhafti [114]
Этот момент решил завязку короткого романа.
От гардеробщицы поручик Лукаш узнал, что это супруги Каконь и что у Каконя на Шопроньской улице, номер шестнадцать, скобяная торговля.
— А живёт он с пани Этелькой во втором этаже, — сообщила гардеробщица с подробностями старой сводницы. — Она немка из города Шопрони, а он мадьяр. Здесь все перемешались.
Поручик Лукаш взял из гардероба шинель и пошёл в город. Там в ресторане «У эрцгерцога Альбрехта» он встретился с офицерами Девяносто первого полка. Говорил он мало, но зато много пил, молча раздумывая, что бы ему такое написать этой строгой, высоконравственной и красивой даме, к которой его влекло гораздо сильнее, чем ко всем этим обезьянам, как называли опереточных артисток другие офицеры.
В весьма приподнятом настроении он пошёл в маленькое кафе «У креста св. Стефана», занял отдельный кабинет, выгнав оттуда какую-то румынку, которая сказала, что разденется донага и позволит ему делать с ней, что он только захочет, велел принести чернила, перо, почтовую бумагу и бутылку коньяка и после тщательного обдумывания написал следующее письмо, которое, по его мнению, было самым удачным из когда-либо им написанных:
«Милостивая государыня!
Я присутствовал вчера в городском театре на представлении, которое вас так глубоко возмутило, В течение всего первого действия я следил за вами и за вашим супругом. Как я заметил…»
«Надо как следует напасть на него. По какому праву у этого субъекта такая очаровательная жена? — сказал сам себе поручик Лукаш. — Ведь он выглядит, словно бритый павиан…»
И он написал:
«Ваш супруг не без удовольствия и с полной благосклонностью смотрел на все те гнусности, которыми была полна пьеса, вызвавшая в вас, милостивая государыня, чувство справедливого негодования и отвращения, ибо это было не искусство, но гнусное посягательство на сокровеннейшие чувства человека…»
«Бюст у неё изумительный, — подумал поручик Лукаш. — Эх, была не была!»
«Простите меня, милостивая государыня, за то, что, будучи вам неизвестен, я тем не менее откровенен с вами. В своей жизни я видел много женщин, но ни одна из них не произвела на меня такого впечатления, как вы, ибо ваше мировоззрение и ваше суждение совершенно совпадают с моими. Я глубоко убеждён, что ваш супруг — чистейшей воды эгоист, который таскает вас с собой…»
«Не годится», — сказал про себя поручик Лукаш, зачеркнул «Schleppt mit» [115] и написал:
111
Шопроньская улица (венгерск.)
112
Боже мой (нем.)
113
Это отвратительно! (нем.)
114
Отвратительно, в самом деле отвратительно! (нем.)
115
Таскает с собой (нем.)