Остановите самолет — я слезу! Зуб мудрости - Севела Эфраим (бесплатные серии книг txt) 📗
Поэтому-то на самом большом корабле флотилии — плавбазе, куда все траулеры свозят пойманную сельдь, и сидит врач-хирург, бедненький Б. С., и режет и потрошит морячков на качающемся от шторма операционном столе. Удаляет аппендициты, вырезает кишки с язвами, ампутирует руки и ноги или же пришивает на место почти оторванные конечности. Хирург — благородная профессия. Это человек, который своими чудодейственными руками вырывает других людей из лап смерти. А уж морской хирург — вдвойне кудесник. Не зря о Б. С. слава, что у него — золотые руки.
— И серебряные пальчики, — насмешливо добавляет он, когда его нахваливают бывшие земляки по Ленинграду.
Ему в Америке, пока не сдаст экзамены, работать не дают, а у хирурга, как у музыканта, без постоянной практики пальцы теряют нужные качества.
— Пойду в дворники. Моими руками скоро не скальпель держать, а только лопату.
И зло смеется, щеря желтые прокуренные зубы с острыми клыками. А глаза остаются ледяными под косо нависшими веками.
С его характером ему на роду было написано рано или поздно расплеваться с советской властью и попасть в диссиденты. Еще задолго до того, как евреям нехотя стали позволять покинуть Россию, он вынашивал мысль совершить побег с корабля в каком-нибудь иностранном порту. А оттуда добраться до Израиля.
Но у него висел свинцовый груз на ногах. Жена и маленький ребенок, оставшиеся в Ленинграде заложниками. Соверши он побег, ему бы их никогда больше не видать.
Был случай, когда представилась реальная возможность сбежать. Их судно из-за густого тумана застряло в узком проливе между Данией и Швецией и стало на якорь, чтоб избежать аварии. До датского берега можно было легко добраться вплавь — метров двести, не больше. Оттуда, из невидимого в тумане Копенгагена, доносилась музыка, гудки автомобилей, и даже человеческие голоса можно было различить.
Надо было только незаметно, без плеска спуститься за борт, надев на всякий случай пробковый спасательный пояс, и беззвучно отплыть хотя бы на пятнадцать метров от корабля. Пространство в пятнадцать метров от борта советского корабля, где бы это судно ни находилось, считается территориальными водами СССР, и в этих пределах никакой иностранец не мог бы ему помочь. Его бы запросто вытащили из воды прыгнувшие за ним вдогонку молодцы, посланные парторгом, или же застрелил бы в воде тот же парторг из винтовки, которая хранилась в его каюте специально для подобного случая, который официально именуется: попытка незаконного, перехода государственной границы СССР, и по советским законам карается смертью.
Но стоял густой и непроницаемый, как гороховый суп, туман, и незаметно пересечь эти проклятые пятнадцать метров не составляло труда. Дальше — территориальные воды Дании и спасительный берег.
У Б. С. на корабле был лишь один друг, с которым он не боялся быть откровенным, потому что тот тоже мечтал бежать при первом удобном случае. Это был латыш из Риги, специалист по обработке рыбы.
Когда они застряли в тумане у датского берега, латыш пришел к нему в каюту и шепотом, хоть дверь была заперта, и кроме них двоих никого в каюте не было, предложил бежать сейчас. Латыш все предусмотрел: отнес на корму два спасательных пояса и веревку, по которой они бесшумно спустятся вдоль борта в воду.
Ничто не могло помешать побегу. Шансы на удачу были 99 из 100.
Б. С. смотрел на бледного взволнованного латыша и лихорадочно обдумывал решение.
— Выйдем на берег, обнимемся и стукнемся задом об зад — кто дальше прыгнет, — возбужденно шептал латыш. — Ты — в Израиль, я — в Америку. Будем в гости друг к другу ездить… Мы же с тобой, как родственники станем.
— Беги один, — сказал Б. С.
— А ты?
— Не могу.
— Трусишь?
— Нет. Не могу бросить в беде жену и сынишку. Я спасусь, а их оставлю? Не могу. Меня совесть загрызет.
— Я ведь тоже оставляю жену! — затормошил его латыш. — И двоих детей! И мать с отцом! И братьев! Ради свободы!
— А с ними что будет? Ты подумал?
— Они благословили мой шаг.
— Вот ты и давай, с Богом. Я прикрою тебя. Прослежу, чтоб никто не помешал.
— А ты?
— Без жены и сына ни шагу не сделаю.
Б. С. остался на корабле. И латыш тоже. Один бежать не отважился. Весь рейс он избегал встреч с Б. С., а когда натыкался, отводил глаза.
Дома, когда вернулись из рейса, латыш вступил в партию и стал быстро делать карьеру. А Б. С. закрыли визу за границу и списали с корабля. Заложил ли его латыш или это было просто совпадением, он до сих пор не знает. Латыш сейчас занимает в Риге высокий пост, а Б. С. сидит в Нью-Йорке без жены и сына.
Б. С. стал в Ленинграде одним из главных диссидентов. Советская власть терпела, терпела, да и упекла его в тюрьму. Тут начались протесты во всем мире. Тогда выпустили в Израиль его жену с сыном, а его оставили за решеткой. Жену в Израиле встретили как национальную героиню, чуть не на руках носили из почтения к ее храброму мужу.
Он отсидел два года и после очередной волны демонстраций в разных странах и битья стекол в окнах советских посольств его, наконец, отпустили.
В Израиле его ожидал сюрприз. Жена не дождалась его и вышла замуж. У сынишки был отчим, которому Б. С. сначала хотел сломать шею, но потом раздумал, чтоб не попасть из советской в израильскую тюрьму и доставить удовольствие русским антисемитам.
Уехал в пустыню Негев, стал хирургом в больнице. Работал много. Пациентов — хоть отбавляй. Все больше те, кто на арабских минах подрывались.
А в Йом-Кипурскую войну оперировал солдат на Голанских высотах в полевом госпитале и сам был контужен сирийским снарядом.
Когда в нашем доме его как-то спросили, какие у него впечатления от этой войны, он съязвил:
— Было слишком шумно.
Потом пояснил насторожившимся слушателям:
— Столько евреев в одном месте.
Чем вызвал подозрение в антисемитизме. И тогда успокоил щепетильную еврейскую аудиторию:
— Такого количества танков на такой малой площади не было ни в одной из войн. Три тысячи танков с обеих сторон чуть ли не скребли друг друга бортами и цеплялись стволами орудий. Да еще умудрялись стрелять. А над ними носились взад и вперед тяжелые снаряды дальнобойной артиллерии и падали как раз там, где живые люди лежали. От шума из ушей текла кровь, и до сих пор я плохо слышу. Если хорошенько не поковыряю пальцем в ухе.
И разражался громким смехом, отчего мы начинали теряться в догадках: шутит он или говорит всерьез.
С его горячим темпераментом и с еврейской привычкой во всем докапываться до истины он и в Израиле нажил себе кучу врагов, особенно среди высокого начальства, к которому Б. С. никогда не испытывал особого почтения. За его спиной местечковые обыватели стали распускать шепотки, что он — советский агент, засланный в Израиль с подрывной целью. И тогда он расплевался с исторической родиной и с одним чемоданом в руках и очень тощим кошельком приземлился в Нью-Йорке, чтоб сдать тут экзамен и с американским дипломом в кармане загребать деньги лопатой и хоть этим как-то окупить все потери, которые он понес, став еврейским диссидентом в России.
В Нью-Йорке он познакомился с моей мамой. Совершенно случайно. По телефону. Бывает же такое! Мама позвонила своей подруге, а там сидел он. И взял трубку. Мама влюбилась в его голос. Потом переехал жить к нам, что было выгодно и нам и ему: мы оплачивали счета пополам. И засел за учебники. С утра до ночи. Зажав уши руками и бормоча американские названия всяких медицинских слов.
В первый раз он экзамен провалил: не удалось взять штурмом, с ходу. Два дня пил как русский матрос, сошедший на берег. А на третий снова сидел за столом, зажав ладонями уши, и повторно зубрил с самого начала, чтоб еще раз попытать счастья на экзаменах.
В перерывах он или спал с мамой или подтрунивал над ней, порой доводя до слез. Со мной поначалу был нейтрален, почти не замечал. Как комнатную собачонку, которая не лает и не болтается под ногами. Я, вернувшись из школы, закрывалась в своей комнате и выходила, лишь когда он меня звал обедать. Поев, я вежливо благодарила, мыла посуду и снова исчезала за своей дверью.
