Изнанка экрана - Марягин Леонид (читать книги регистрация .TXT) 📗
— Какая койка свободна? — перебил его стоящий у дверей со своим неизменным портфелем Сева.
Парень окинул взглядом новичка и продолжал петь:
Если фраера поддел на тропинке узкой,
Значит, к Зое прилетел со своей закуской!
Ваши уши — не топор, вас замучит совесть,
Я кончаю разговор, закругляю повесть!
Он приподнялся на локтях и спросил пришедшего:
— Обождать не можешь? Торопишься на трудовой подвиг за копейки?
— Мое дело, — отрезал Сева, — я про койку спрашиваю.
— Вон та, — лениво показал гитарист и, когда Сева сунул под указанную койку портфель, добавил: — Ты свой сундук здесь не оставляй — сразу уведут. Сдай комендантше.
Гитарист снова запел:
Ваши уши не топор, вас замучит совесть,
Я кончаю разговор, закругляю повесть!
Сева, в заляпанном краской комбинезоне, стоял на подоконнике лестничной клетки и тщательно красил оконную раму.
Подошел такой же перемазанный работяга, спросил:
— Тебе какой разряд дали?
— Пятый.
— А зарплату какую обещали?
— Сдельно. Сколько заработаю.
— Если по малярке процентовку закроют, получишь за месяц триста.
— Сколько? — поразился Сева.
— Сколько слышал. Хочешь больше?
— Кто не хочет? — пожал плечами Сева.
— Видишь вон того мужика, — работяга показал через окно вниз, где по двору шел низкорослый коренастый крепыш.
— Ну, вижу — это наш прораб.
— Во! Мы хотим его помять, чтобы закрывал процентовки, как надо! — Работяга показал, что значит помять. — Пойдешь с нами?
Перспектива избиения начальника не улыбалась Севе, и он уклонился:
— Надо подумать...
— Подумай, а то мы тебя помнем!
— Отвали.
Работяга отвалил.
Сева присел на подоконник переварить предложение и во дворе неожиданно увидел Ефима Давыдовича — тот стоял, нелепый в своем модном наряде, среди куч строительного мусора, а крепыш-прораб показывал ему этаж, где работал недавно испеченный второй режиссер мэтра.
Давыдович шел навстречу Севе, разбросав руки в стороны.
— Звонила Тамара, беспокоилась, куда ты исчез, — он засмеялся, — успокоил ее. Сказал, что в командировке... Пришлось разыскать... не пора тебе возвращаться?
— Вам виднее, — уклонился от прямого ответа Сева.
— Тогда поехали, — Давыдович массивной бамбуковой палкой указал направление.
— На стройку просто только поступить, а уволиться... — И Сева пояснил сложность положения: — В кадрах паспорт отбирают.
— С отделом кадров я устрою. Но, впредь учти, не вздумай хамить при всех. — И мэтр ушел в кадры.
За спиной Севы снова возник работяга.
— Ну, идешь с нами мять прораба?
— Отвали! — огрызнулся Сева.
— Помнем! — пообещал работяга и ушел.
— От тебя пахнет краской, — сказала Тамара в танце, ожидая разъяснения.
— Две недели снимали на стройке, — не моргнув глазом соврал Сева.
— С чего вдруг? — удивилась она.
— Герой освободился из колонии и теперь по воле Давыдовича работает на стройке...
— Перевоспитывается! — понимающе кивнула Тамара. Конечно же, Верочка информировала подругу о истинном положении Севы на студии, но он продолжал игру:
— Приобретает трудовые навыки с кистью в руке...
Танцевали в пустой квартире Тамары.
Из радиолы звучала новая песня Утесова:
Сам не знаю, как я раньше жил.
Как тебя не знал и не любил.
Появилась ты средь бела дня,
Поселилась в сердце у меня.
Будь со мною строгой, будь со мною нежной,
Будь моей тревогой, будь моей надеждой...
Маленький столик, мимо которого они протанцевали, был сервирован на двоих. Поварихи Клаши и близко не было.
Мне с тобой, красивою такой,
Даже как-то совестно порой.
До сих пор я не могу понять,
Где я смелость взял тебе сказать:
Будь со мною строгой, будь со мною нежной,
Будь моей тревогой, будь моей надеждой...
Слова песни звучали совместным внутренним монологом танцующих.
— А у меня есть сын, — сказала она после очередного поцелуя в танце.
— Что же я его ни разу не видел?
— Он в загородном детском саду — на неделю. В воскресенье его привозят, а в понедельник — отвозят.
Он поморщился.
Она уловила его гримасу и поняла ее по-своему:
— А с мужем я... разошлась. Он не понравился отцу... но отец был прав: он бездельник...
Тамара сняла его руку с талии, подошла к двери спальни. Приоткрыла ее и, обернувшись, сказала:
— Папа на неделю улетел в Индонезию… — И засмеялась: — Его сегодня не будет.
Он был в ударе: с полутораметрового помоста, через мегафон руководил съемочной площадкой. Внизу, под ним, сновали машины, актеры эпизодов, массовка.
— Носилки! Быстро! — кричал он. — Теперь машина. Пошла. Пошла. Стоп. Водитель проспал! Еще раз! Водитель... Как тебя зовут? Нет. Не тебя! Со «скорой помощи». Коля? Коля, ближе, как можно ближе к тротуару! И тут же носилки из подъезда! Кто старший на носилках? Не назначали? Зиновий, — мягко обратился он к Певзнеру, мрачно курившему в сторонке, — определи, пожалуйста, самого смышленого, а то мы эти носилки будем грузить до утра. Приготовились! Все стали на исходные... Теперь — герой.
Сева спрыгнул с практикабля и сквозь нагромождение машин, носилок, тележек, осветительных приборов и людей устремился к герою, стоящему на исходной точке.
— Вы первый раз идете по воле. В начале прохода вы — один, в конце — другой!
— Что это значит? — герой скептически оценил рвение новоявленного руководителя съемки, — покажи!
— Пожалуйста! — И Сева прошел по маршруту героя.
«Зыркающий» взгляд исподлобья менялся в движении на спокойно оценивающий. Менялась на глазах и походка, кисти рук, вначале привычно, по-зековски сцепленные за спиной, переместились в карманы, уходила постепенно сутулость, распрямлялись плечи. Иным стал постав головы и торса…
Наверное, показывая, как идет герой, он показывал, как сам старается идти по жизни.
Словом, к финальной точке панорамы на фоне красот университета подошел уже другой человек.
Сева обернулся к герою и сказал:
— Вот так.
— Но этого нет в сценарии. Герой просто идет к женщине, — возразил тот.
— Он идет по жизни... И... к любимой, — Сева выделил это слово, — женщине.
— Твои упражнения мне дорого обойдутся! Я своей шеей перед Давыдовичем рисковать не буду, — сопротивлялся герой.
Севу не остановило сопротивление:
— Этот кадр Давыдович доверил снять мне. Рискую своей шеей — я!
— Только под твою ответственность, — нехотя согласился герой и обратился к присутствующим: — Все слышали?
— Сева! — пропищала за спиной девушка с хлопушкой, на которой было написано «Цена человека», — Люся Яровая, — тебя к телефону...
— Пусть перезвонят через полчаса! — отмахнулся Сева.
— Срочно.
— Кто?
— Мужской голос.
— Ну, ты объяснила...
— Объяснила, объяснила. Он говорит «очень срочно».
Сева беззвучно выругался, рыкнул в мегафон: «Перекур — пять минут», миновал сутолоку съемочной площадки. В подвальном складе соседней со съемочной площадкой какой-то вещевой базы на полке, уставленной рулонами туалетной бумаги, его ждала трубка.
— Слушаю! — с тревогой прокричал он.
— Давай мириться! Мне одиноко! — донесся голос Губана.
— Да нужен ты мне! — перекрывая галдеж выпивающих рядом грузчиков-подсобников, выкрикнул Сева, — я из-за тебя жилья лишился!
— Я нашел для тебя хату! Дешевую. Давай мириться! Мне одиноко! — рыдал Губан, вытирая слезу с синяка под глазом. А за его спиной по озерку сновали лодки.
— Поговорим в «Национале», — закруглял разговор Сева.
— Я туда не хожу.
— Травишь? — Сева не сдержал любопытства.
— Не пускают. Подрался. Дал одному стукачу по роже. А он головой разбил настольную лампу. — Губан шмыгнул носом. — Давай вечером в Парке культуры. В «Поплавке».
