Разговорчики в строю № 3. Лучшее за 5 лет. - Крюков Михаил Григорьевич "профессор Тимирзяев" (читать книги онлайн без регистрации TXT) 📗

Я сижу в пустой квартире и в сотый раз листаю путеводитель по Москве. Я нашёл его в заброшенной гарнизонной библиотеке. Названия московских районов и улиц звучат, как нежная струнная музыка: Разгуляй, пруд Ключики, Сокольники, Лосиный остров.… В военном городке, затерянном в пустыне, прозрачная московская осень кажется сном, который утром изо всех сил пытаешься удержать в памяти, а он тает, как льдинка и исчезает.

Городок умирает. Раньше гарнизон утопал в зелени, о деревьях и цветах заботились школьники, у каждой клумбы были свои маленькие хозяева. Теперь цветы засохли, клумбы вытоптаны, а деревья пущены местным населением на дрова. Дома офицерского состава по большей части заброшены, туда вселились аборигены, жарят на паркете мясо, от чего выгорают целые подъезды. На белых стенах издалека видны черные хвосты копоти.

Жилые квартиры можно определить по кондиционерам на окнах. Кондиционер здесь – громадная ценность, его не купить ни за какие деньги. Старенькие «бакинцы» гремят и лязгают, но в комнате с кондиционером всё-таки можно спать.

В раскалённом за день городе нет прохлады и ночью, поэтому если кондиционера нет, то приходится заворачиваться в мокрую простыню, просыпаясь оттого, что она высохла. Спать нужно на полу, который перед сном обливается водой. Некоторые спят под кроватями, уверяя, что так прохладнее.

Любой офицер, приезжающий в наш гарнизон, проходит три стадии.

Сначала он пытается стойко бороться с жарой, пылью и захолустным существованием, ведь он знал, куда едет, и ему неловко жаловаться. Потом пустыня начинает брать своё. Человек становится вспыльчивым, раздражительным, ему всё не так. Начинаются тяжёлые пьянки, походы по местным, считанным по пальцам одной руки, разведёнкам. Потом обостряются все хронические болячки или появляются новые. У многих, приехавших здоровыми и весёлыми людьми, начинает болеть сердце. Это самый тяжёлый период. Потом… Потом человек или ломается и уезжает, или остаётся… как я.

Я здесь уже четыре года, два срока. На прошлой неделе прибыл мой заменщик, скоро я сдам дела и уеду отсюда навсегда. Потом будет госпиталь в Сокольниках и пенсия.

Сегодня – моё последнее дежурство. Нет, неправильно, нельзя говорить «последнее», примета плохая. Крайнее. Командир приказал заступить оперативным дежурным. Вообще-то инженерам оперативными ходить не положено, но людей не хватает, и на утверждённый график нарядов давно уже никто не обращает внимания. Наряд каждый день собирают из тех, кто под руками и более-менее свободен.

Командир сказал: «Заступишь сегодня крайний раз, а я вечером тебя навещу». Интересно, чего ему надо? Впрочем, удивляться жарко. Придёт, расскажет. А может, и не придёт.

И вот, я сижу на КДП [79] и бесцельно смотрю по сторонам. Впрочем, глаза можно закрыть. Всё и так давно знакомо. Справа – выноса РСП, радиостанция и стол метеоролога. Слева – ободранный холодильник «Чинар», пара кресел, снятых с самолёта, и столик. На столике фарфоровый чайник, расписанный подсолнухами, пиалы и коробка с французским шипучим аспирином. Его мы пьём вместо газировки. Линолеум у входа протёрт и видны серые доски, дыра аккуратно обита гвоздями, чтобы не рвалось дальше.

Передо мной пульт с «громкими» связями, телефонный коммутатор и бинокль. Бинокль прикреплён к пульту стальным тросиком, чтобы местные не попятили. Сейчас бинокль не нужен – полётов нет, бетонное покрытие прокалено бешеным солнцем до белизны верблюжьих костей, гудрон в термостыках плит не держится, тычет, его заменили какой-то синтетикой. Слева на стоянке тихо плавятся пара транспортников и оранжевый вертолёт ПСС, справа – позиция эскадрильи истребителей-перехватчиков. Там тоже пусто, даже часовой куда-то спрятался. А напротив КДП стоят ещё четыре самолёта с зачехлёнными кабинами, громадные, серебристые, на высоченных шасси, «стратеги» Ту-95МС. Почему-то их не успели перегнать в Россию, а теперь – поздно, мы на территории чужого государства. Новые хозяева неожиданно заявили, что эти Ту-95 должны заложить фундамент военно-воздушных сил суверенного государства. Россия с этим вяло не соглашается, переговоры, как хронический насморк, то обостряются, то надолго затихают.

Острый приступ военного строительства у новых хозяев, впрочем, закончился довольно быстро. На территории советской авиабазы появился суверенный штабной барак с невразумительным флагом перед входом, с утра в этом штабе кто-то появлялся, но после обеда здание пустело, личный состав убывал в неизвестном направлении, оставляя после себя неистребимую вонь немытых тел и перегара. Штаб оставался под охраной какого-то бушмена, который каждый вечер, обкурившись, выл на Луну свои бушменские песни, обняв автомат и по-хасидски раскачиваясь. Никакими авиационными вопросами эти граждане не интересовались и к самолётам ни разу не подходили.

Вскоре, однако, среди характерных пустынных физиономий замелькала одна вполне европейская. Её обладатель старался выглядеть как можно более незаметным, но, шляясь по аэродрому, как-то невзначай подбирался к стоянке «стратегов» все ближе и ближе. Особист, заметив англо-саксонского негодяя, почувствовал приближение настоящей оперативной работы, прекратил пить до обеда и поклялся на походном бюстике Дзержинского его извести. Немедленно был составлен план изведения, который помолодевший от возбуждения и трезвости контрик поволок на утверждение командиру.

Вникнув в суть дела, командир, однако, решил по-своему. Он вызвал начальника штаба и приказал взять стоянки под круглосуточную охрану офицерским караулом с участием лётных экипажей. Представляя скандал, который по этому поводу учинит лётно-подъёмный состав, НШ поплёлся составлять график нарядов. Пилоты, однако, отнеслись к решению командира с неожиданным энтузиазмом. Зайдя как-то в класс предполётной подготовки, НШ был потрясён редким зрелищем: лётные экипажи проверяли друг друга на знание обязанностей часового, заглядывая в книжечки УГ и КС, [80] а штурмана вычерчивали на миллиметровке схемы постов и с нехорошим блеском в глазах прикидывали зоны кинжального огня.

За право заступить в первый караул и, возможно, грохнуть супостата, сражались, как за бесплатную путёвку в Сочи. Империалисту, однако, оказался не чужд инстинкт самосохранения, потому что на аэродроме его больше никто не видел.

Солнце валится за капониры, быстро темнеет. Ночной ветерок посвистывает в антеннах, шуршит песком по стёклам. Здание КДП, остывая, потрескивает, поскрипывает, иногда, особенно спросонья, кажется, что по коридору кто-то ходит.

На магистральной рулёжке появляется командирский УАЗик. Значит, всё-таки решил приехать. Внизу щелкает кодовый замок.

– Товарищ командир, за время моего…

Командир кивает, не дослушав, и усаживается в кресло. Достаёт из портфеля пакет с бутербродами и термос.

Второй час мы играем в шахматы. Мои таланты ограничиваются умением переставлять фигуры, командир тоже далеко не Ботвинник, но старательно двигает фигуры, делая вид, что зашёл на КДП случайно. Я, как положено дисциплинированному офицеру, делаю вид, что в это верю. Моему сопернику пора делать рокировку, и он старательно обдумывает позицию. Впрочем, подозреваю, что он просто забыл, куда нужно ставить фигуры. Наконец, пытливый ум командира находит решение: как бы невзначай он смотрит на часы (в двенадцатый раз, я считал), отодвигает доску и говорит:

– Позвони связистам, пусть включаются, скажи, ждём гостей.

Кто бы сомневался…

Сонный дежурный связистов повторяет команду и через десять минут аэродром освещается. Командир включает выносные индикаторы РСП и, подтащив кресло, усаживается руководить посадкой. Вскоре на оранжевых экранах появляется засечка и ползёт вдоль чёрной линии безопасной глиссады, а ещё через пару минут тяжёлый Ил-76 аккуратно притирается к бетонке и катится в сторону КДП.

– Я на стоянку, – говорит командир.