Юмористические произведения - Тэффи Надежда Александровна (читать полную версию книги txt) 📗
Курортный больной существует обыкновенно в нескольких лицах.
Он приезжает всегда с женой, с детьми, с теткой или с романами. Болен бывает, собственно, он один, но лечатся заодно и жены, и тетки, и романы.
Так как на каждого больного полагается несколько теток и романов, то курортную толпу составляют, собственно говоря, не больные, а этот их антураж.
Поэтому вполне понятно недоумение какого-нибудь неопытного туриста, попавшего в курзал серьезного курорта для серьезных больных, когда он видит здоровенные, круглые физиономии, пылающие от веселых pas d'Espagne, и толстые ноги, лихо щелкающие каблуками.
— Это больные? Или это те, которые уже выздоровели? Какой чудный курорт, где так великолепно поправляются!
Через два дня неопытный турист узнает, что настоящих больных никогда и не видно. Они сидят дома или ездят в экипажах подышать воздухом. А живут полной жизнью только тетки и романы.
В каждом курорте есть своя официальная красавица.
Красоты от официальной курортной красавицы никакой, впрочем, не требуется. Большею частью даже они бывают некрасивы, носаты, с несколько круглой спиной и большими ногами.
На каждом курорте есть своя красавица, которая приезжает каждый год, и, когда умрет от старости, ее сменяет новая.
— Le roi est mort, — vive le roi![5]
Окурортных красавицах создаются легенды.
— Посмотрите, вон она! Видите, в зеленой шляпе… Она была замужем четырнадцать раз!
— Четырнадцать? Правда? А на вид, пожалуй, даже больше.
— Не правда ли? Удивительно интересная женщина! У нее двенадцать неизлечимых болезней. И все — наследственные. Сам доктор Шток лечит ее от наследственной простуды ноги. Это тоже неизлечимо. Правда, интересная женщина?
Курортная красавица должна делать все не так, как обыкновенная женщина, и не в то время.
Если все пьют первую бурду в 7 часов, то красавица—на два часа позже. Если жарко и на всех надеты летние платья, курортная красавица надевает на себя черный бархат и томится, как тушеная говядина в кастрюле.
Под дождем, если дождь с ветром, она ходит в декольтированном платье и обмахивается веером.
Все это очень трудно, и редкая курортная красавица доживает до семидесяти лет. Чаще они погибают безвременно, как тепличные растения, едва начав шестой-седьмой десяток.
Зато как пожито!
Курортная музыка давно уже делит одинаковое прозвище с Аттилой:
— Бич Божий!
Состоит она из десятка-другого выгнанных отовсюду за бездарность и жестокосердие молодых людей, которым, следовательно, все равно — т терять уже нечего.
И вот они дудят кто во что горазд. Но молодые люди не без юмора: по программе объявляют то рапсодию Листа, то из «Тангейзера».
Играют же всегда одно и то же: скрипка печально подвизгивает: «Du mein lieber Augustin»[6], флейта — из похоронного марша два такта, барабан — «Рассыпься, молодцы, за камни, за кусты, по два в ряд», виолончель — «Когда б я знал!». Остальные беззастенчиво и просто все время настраиваются; получается нечто вроде аккомпанемента для каждого инструмента отдельно.
Напиваются эти жестокие молодые люди по очереди, и только по воскресеньям, к вечерней музыке, пьяны все зараз.
Музыка очень мучит больных. Но многие уже нашли средство борьбы с нею, которое следовало бы опубликовать: они громко поют что-нибудь свое, веселенькое.
Русские приезжают в курорт целыми семьями. Один лечится, другие ходят за лечащимся, чтобы ему было с кем душу отвести.
Приезжие обыкновенно прежде всего справляются о ресторанах.
— Где бы здесь можно было хорошо поесть, чтобы посытнее да повкуснее?
Этим вопросом больше всего интересуются толстяки, присланные докторами для худения.
Разведав о ресторане, русский худеющий заглядывает туда между обедом и ужином, чтобы заморить червячка.
Немец живет аккуратно и ест в положенное время, и никакого червячка, которого нужно морить водкой и закуской, у него не водится.
Узнают немцы об этой русской хворости с большим удивлением и относятся к ней подозрительно, тем более что самый усердный мор, в сущности, паллиатив, потому что погибший червяк к ужину заменяется новым.
Первый докторский визит повергает русского в самое черное отчаяние.
Доктор дает расписание: вставать в 6 утра, ходить до 9-ти и пить воду. Есть одно белое мясо с овощами, брать ванну и тому подобные ужасы.
Осмотревшись и заведя знакомство с соотечественниками, русский успокаивается. Соотечественник научит, как взяться за дело.
— В шесть часов вставать? Да что вы, с ума сошли, что ли? Этак можно себе нервы вконец истрепать!
— А как же воду-то пить?
— Очень просто. Это вот как делается: даете лакею ихний двугривенный, он вам воду утром прямо в постель принесет — и никаких. Выпьете, угреетесь и снова заснете.
— А ванна?
— А на что вам ванна? Простудиться хотите, что ли? Дайте лакею ихний гривенник, он за вас ванну возьмет — и никаких. А доктору скажите, что сами брали. Очень просто.
— Так-то так, — соглашается худеющий, — да ведь доктор мне еще и гулять велел.
— Гулять? Ну, посудите сами, какой вы гуляка, когда в вас весу больше шести пудов? Доктору хорошо говорить. Пусть сам гуляет. А мы с вами и посидеть можем. Дайте лакею ихний пятак, — он вам на скамеечке место займет, у самой музыки, всех видеть будете. Очень удобно.
Через пять недель значительно округлившийся худеющий собирается восвояси, горько каясь, что потерял золотое время на проклятом курорте.
— Шарлатаны! Только деньги драть умеют. Вместо того чтобы исхудать человека, который им, обиралам, доверился, они ему еще семь фунтов собственного жиру навязали!
Веселый, посвежевший и поправивший свои делишки лакей подает счет и выражает сожаление о столь раннем отъезде постояльца.
— Нет, — говорит тот. — Полно! Попили вы моей кровушки, и довольно. В другой раз сюда не заманите.
В немецком курорте русскому человеку неуютно.
Во-первых, раз двенадцать—пятнадцать в день вся прислуга здоровается. Нервного человека эта система доводит до конвульсий. После шестьдесят пятого гутентага редкий организм оправляется.
Особенно резкая разница между русской и немецкой курортной прислугой чувствуется в ресторане.
В русском ресторане лакей, особенно если он татарин, — человек душевный. Между ним и вашим чревом, которое вы пришли насытить, мгновенно образуются нити и звенья. Ваш обед, хотя съедите его вы один, становится вашим общим делом, для лакея еще более дорогим, чем для вас.
Предлагая вам какую-нибудь редкостную рыбу или птицу, русский лакей даже слегка приседает и начинает говорить шепотом, и все это делается исключительно из уважения к вашему желудку.
Немецкий лакей прежде всего подчеркивает, что ему нет ровно никакого дела, как и чем вы напитаетесь. Он служит просто так, совершенно случайно, может быть, только для того, чтобы убить время между теннисом и партией в шахматы у посланника. Он, вообще, граф и имеет собственную виллу. Вы хотите пообедать в этой грязной лавчонке? Он удивляется вашему дурному вкусу и невоспитанности.
Наш лакей — энциклопедист. Он отвечает один по всем отраслям ресторанного дела.
Немецкий лакей — узкий специалист и служит у стола в четырех лицах. Одно из них подает обед, другое — вино и пиво, третье—хлеб, четвертое—счет.
Я слышала, как однажды обедающий профан обратился к человеку, подающему пиво, с просьбой «поторопить там насчет селедки».
Подающий пиво весь вспыхнул. Ему, подающему пиво, сказали такое слово:
— Селедка!
