Расстрелять! - Покровский Александр Михайлович (серии книг читать онлайн бесплатно полностью txt) 📗

Жизнь подводника отличается особой полосатостью. Быстрая смена светотеней всегда утомляет, и подводник высыпается впрок. Пусть даже он спит пунктиром. Все равно впрок. На долгие года. Даже если он спит на стуле. Даже если на кресле. Стул и кресло придуманы целиком для сна. Как хорошо на них спится…

Тело командира, причмокнув, застонало, повернулось, ощутило тревогу, выпало из кармана и – не проснулось; ноги уперлись в прибор, голова, заскользив по засаленной спинке, успокоилась на подлокотнике кресла, шея жилисто натянулась, и руки обнялись…

Автономка не спеша разматывала свою нить. Центральный не спеша плыл, увязая в грезах; со всех сторон мерно шипело, свистело, гудело, отпотевало; что нужно – перегонялось, что не нужно – откачивалось.

Командир спал, пока ему не приснилось. То, что снится подводнику, нигде почему-то до сих пор не учтено. Он дернулся убиваемым бараном! Шток, на котором сидит командирское кресло, переломился сухим бамбуком, и прилипшее тело грохнулось головой в палубу, щелкнув внизу зубами. Вскочивший командир был просто страшен.

– Ну, сука! – рубанул он воздух, азартно полуприсев. – Боевая тревога, мать её наизнанку! Ракетная атака! Сейчас мы им покажем… Сейчас…

Онемевший центральный застыл в рабочих позах. Лица, наконец, засветлели узнаванием.

– Товарищ командир, так это ж только кресло отломилось…

– Да?

– Да.

– Отставить, а то б мы им показали…

Командир, послонявшись и намучившись, согнал вахтенного офицера с нагретого места. Едва его тело коснулось сиденья, из глаз пропало пони-ма-ни-е; действительность пое-хала, а через мгновение он уже спал в кармане…

Папа

Корабельный изолятор. Здесь царствует огромный как скала наш подводный корабельный врач майор Демидов. Обычно его можно найти на кушетке, где он возлежит под звуки ужасающего храпа. Просыпается он только для того, чтоб кого-нибудь из нас излечить. Излечивает он так:

– Возь-ми там… от живота… белые тоблетки.

Демидыч у нас волжанин и ужасно окает.

– Демидыч, так они ж все белые…

– А тебе не все ровно? Бери, что доют.

Когда у механика разболелись зубы, он приполз к Демидычу и взмолился:

– Папа (старые морские волки называет Демидова Папой)… Папа… не могу… Хоть все вырви. Болят. Аж в задницу отдает. Даже гемор-рой вываливается.

– Ну, довай…

Они выпили по стакану спирта, чтоб не трусить, и через пять минут Демидов выдернул ему зуб.

– Ну как? Полегчало? В задницу-то не отдоет? – заботливо склонился он к меху. – Эх ты, при-ро-да… гемо-р-рой…

Механик осторожно ощупал челюсть.

– Папа… ты это… в задницу вроде не отдает… но ты это… ты ж мне не тот выдернул…

– Молчи, дурак, – обиделся Демидыч, – у тебя все гнилые. Сам говорил, рви подряд. В задницу, говорил, отдает. Сейчас не отдает? Ну вот…

Когда наш экипаж очутился вместе с лодкой в порядочном городе, перед спуском на берег старпом построил офицеров и мичманов.

– Товарищи, и последнее. Сейчас наш врач, майор Демидов, проведет с вами последний летучий инструктаж по поведению в городе. Пожалуйста, Владимир Васильевич.

Демидов вышел перед строем н откашлялся:

– Во-о-избежание три-п-пера… или че-го похуже всем после этого дела помочить-ся и про-по-лос-кать сво-е хозяйство в мор-гон-цов-ке… Голос из строя:

– А где марганцовку брать?

– Дурак! – обиделся Папа. – У бабы спроси, есть у неё моргонцовка – иди, нет – значить, нечего тебе там делать…

– Ещё вопросы есть?..

Наутро к нему примчался первый и заскребся в дверь изолятора. Демидыч ещё спал.

– Демидыч! – снял он штаны. – Смотри, чего это у меня от твоей марганцовки все фиолетовое стало? А? Как считаешь, может, я уже намотал на винты? А? Демидыч…

Демидов глянул в разложенные перед ним предметы и повернулся на другой бок, сонно забормотав:

– Дурак… я же говорил, в мор-гон-цов-ку… в моргонцовку, а не в чернила… Слушаете… жопой… Я же говорил: вопросы есть? Один только вопрос и был: где моргонцовку брать, да и тот… дурацкий…

– Так кто ж знал, я её спрашиваю: где марганцовка, а она говорит: там. Кто же знал, что это чернила? Слышь, Папа, а чего теперь будет? А?

Отведавший фиолетовых чернил наклонился к Демидову, стараясь не упустить рекомендаций, но услышал только чмоканье и бормотанье, а через минуту в изоляторе полностью восстановился мощный, архиерейский храп Папы.

Полудурок

Капитан третьего ранга на флоте – это вам не то, что в центральном аппарате. Это в центре каптри – как куча в углу наложена, убрать некому, а на флоте мы, извините, человек почти. Конечно, все это так, если ты уже годок и тринадцать лет отсидел в прочном корпусе.

Вот пришёл я с автономки, вхожу в штабной коридор на ПКЗ и ору:

– Петровского к берегу прибило! В районе Ягельной! Срочно группу захвата! Брать только живьем! – и из своей каюты начштаба вылетает с готовыми требуками на языке, но он видит меня и, успокоившись, говорит:

– Чего орешь, как раненый бегемот?

А начштаба – наш бывший командир.

– Ой, Александр Иванович, – говорю я ему, – здравия желаю. Просто не знал, что вы здесь, я думал, что штаб вымер: все на пирсе, наших встречают. Мы ведь с моря пришли, Александр Иваныч.

– Вижу, что как с дерева сорвался. Ну, здравствуй.

– Прошу разрешения к ручке подбежать, приложиться, прошу разрешения припасть.

– Я тебе припаду. Слушай, Петровский, ты когда станешь офицером?

– Никогда, Александр Иваныч, это единственное, что мне в жизни не удалось.

Начштаба у нас свой в доску. Он старше меня на пять лет, и мы с ним начинали с одного борта.

– Ладно, – говорит он, – иди к своему флагманскому и передай ему все, что я о нём думаю.

– Эй! Покажись! – кричу я и уже иду по коридору. – Где там этот мой флагманский? Где это дитя внебрачное? Тайный плод любви несчастной, выдернутый преждевременно. Покажите мне его. Дайте я его пощупаю за теплый волосатый сосок. Где этот пудель рваный? Дайте я его сделаю шиворот-навыворот. Сейчас я возьму его за уши и поцелую взасос.

Вхожу к Славе в каюту, и Слава уже улыбается затылком.

– Это ты, сокровище, – говорит Слава.

– Это я.

Мы со Славой однокашники и друзья и на этом основании можем безнаказанно обзывать друг друга.

– Ты чего орешь, полудурок? – приветствует меня Слава.

– Нет, вы посмотрите на него, – говорю я. – Что это за безобразие? Почему вы не встречаете на пирсе свой любимый личный состав? А, жабёныш? Почему вы не празднично убраны? Почему вы вообще? Почему не спрашиваете: как вы сходили, товарищ Петровский, чуча вы растребученная, козёл вы этакий? Почему не падаете на грудь? Не слюнявите, схватившись за отворот? Почему такая нелюбовь?

Мои монологи всегда слушаются с интересом, но только единицы могут сказать, что же они означают. К этим единицам относится и Слава. Монолог сей означает, что я пришёл с моря, автономка кончилась и мне хорошо.

– Саня, – говорит мне Слава, пребывая в великолепной флегме, – я тебя по-прежнему люблю. И каждый день я тебя люблю на пять сантиметров длиннее. А не встречал я тебя потому, что твой любимый командир в прошлом, а мой начштаба в настоящем задействовал меня сегодня не по назначению.

– Как это офицера можно задействовать не по назначению? – говорю ему я. – Офицер, куда его ни сунь, – он везде к месту. Главное, побольше барабанов. Больше барабанов – и успех обеспечен.

– Пока вы там плавали, Саня, у нас тут перетрубации произошли. У нас тут теперь новый командующий. Колючая проволока. Заборы у нас теперь новые. КПП ещё одно строим. А ходим мы теперь гуськом, как в концлагере.