Чем вы недовольны? - Эдель Михаил (читать полностью бесплатно хорошие книги .txt) 📗
Андрей на секунду растерялся, затем решительно объявил:
– На Валентине Крыловой.
– Поздравляю.
Ляля вскинула головку и резко отвернулась.
И пошли они в разные стороны. Дождь перестал. Андрей чувствовал, что у него горит голова, сердце. Ему стало жарко.
– Дурак! Олух! И ещё чурбан! – громко сказал в свой адрес Андрей.
Повернул назад. Остановил такси.
У нужного дома вышел и поднялся на второй этаж. Открыл дверь в прихожую, двинулся дальше. Дверь в комнату была открыта. Валя в спортивных трусах и безрукавке мыла пол.
– Гражданка Полонская, – сказал Андрей. Валя обернулась и выронила тряпку.
– Не желаете ли вы переменить фамилию Крылова на Полонскую? Если да, я отпущу такси.
– Отпусти, Андрей, – всё ещё стоя в луже воды, произнесла полуживая Валя.
Андрей простер руки (такси подождёт) и обнял Валю, топча мокрую тряпку.
Выйдя из кино, Валя спросила Андрея:
– Тебе нравится фильм?
– Я ничего не видел.
– Я тоже, – ответила Валя. Шёл дождь.
Виктория Степановна уже около получаса терзала Андрея.
– Павел Захарович так хорошо к вам относился, как же вы…
– Павел Захарович, мягко выражаясь, плохо относился к государственным интересам. Вы это отлично знаете.
– Будет суд. Пощадите его. У вас есть мать.
– Моя мать презирает нечестных людей.
– Вы же бывали у нас в доме.
– Поэтому и не сомневался, что поступаю, как этого требует совесть.
– Его спровоцировал этот Тернюк.
– Вы не всё знаете. Панкова я видел в компании Тернюка в Сухуми. И кое-что другое видел.
– Не может быть! Я не верю вам.
– На суде вы ещё не то услышите.
– О, у нас умеют… создавать дела. Вас, конечно, чем-то соблазнили.
– Тогда нам тем более не о чем говорить.
– Карьеру делаете. На чужом несчастье. Бог вас накажет!
– Тогда я спокоен. Виктория Степановна ушла.
В Кирове наступала зима. Тернюк в стеганке и сапогах чувствовал себя безоружным.
«Ну не дают жить. Гоняют, как зайца. Надеялись, что я им за суточные и зарплату буду строить коммунизм, колхозное строительство разворачивать. Хоть пять лет буду кататься из города в город, всё одно не поймают», – сердился Тернюк.
Когда несколько лет назад слушалось «Ставропольское дело», на скамьях подсудимых рядышком сидел тридцать один жулик. Отсутствовал тридцать второй. Он «отдыхал» под Черкассами у тётки Олены. Муж Олены – участковый милиции. Полгода Тернюк заведовал складом райпотребсоюза. И ничего, не без пользы. Кое-что нажил.
«Опять податься в Черкассы? А чего? – размышлял Юхим. – А может, в Сибирь прокатиться, на стройки коммунизма? И кто этот социализм-коммунизм выдумал? Не будь этой теории, я бы купил себе хату под железом, земельку, сад развел бы, работничков бы нанял. Эх! Какая картина… Подсолнухи у плетня, вишня в саду. Нет, всё-таки лучше в городе жить. Тут тебе и „Гастроном“, и ванная, и телевизор, и радиола. И жениться можно на такой красуле! Ого! Даже из тех, что в ансамбле танцуют. Ох славные там девчата имеются».
Тернюк ещё до денежной реформы разместил свои капиталы: сто десять тысяч в Киеве, сто пятнадцать в Москве, шестьдесят в Ленинграде. Получив сберкнижки, тут же порвал их. Знал, что по закону, если предъявишь паспорт, деньги всегда твои, ещё с процентами. Остальные деньги доверил дяде.
Мысли Тернюка развеял старшина милиции.
– Гражданин!
Тернюк оторопел. Старшина взял под козырёк: «Почему нарушаете?» – и указал рукой на тротуар.
– Извиняюсь. У нас в селе, на Украине, покамест тротуаров нет, – заискивающе улыбаясь, произнес Тернюк, нащупывая ногой тротуар.
«Ну, не дают жить!» – снова вернулся к своей неувядаемой теме междугородный мошенник.
«Нет, в Сибирь не поеду, там уже зима. Поеду в Казань, к Земфире. Очень славная женщина, хоть и татарка. Поживу там месяца два, пока всякие телеграммы проскочат, пока будут активно искать».
В гостиницу Тернюк не пошёл. Сдал на вокзале чемодан на хранение и отправился на рынок. Посидел в закусочной. Разговорился с уборщицей, – мол, приехал в командировку, в гостиницу не пробьешься. Уборщица предложила Тернюку пожить у неё. Вечером, по окончании работы, поведет его к себе.
Тернюк без интереса осматривал город.
Пошёл на вокзал, взял из камеры хранения чемодан и вместе с уборщицей поехал трамваем к ней домой. Дом старый, но комната большая, в два окна, с перегородкой не до самого потолка.
– До этого года, – рассказывала хозяйка, – жила с дочкой и сыном. Дочка замуж вышла за техника завода искусственной кожи и к нему переехала. Сын в Ленинграде учится.
Ночью на междугородной станции Юхим снова позвонил дяде, Ивану Юхимовичу. Трубку взяла сонная тётка.
– Кто? Юхим? Чего? Приехать желаешь? Дядя заболел, дуже тяжко.
Дядя отнял трубку. Долго хмыкал, откашливался. Плохо слышал. Когда же Тернюк сказал: «Возьму свои гроши», – дядя сразу услышал. И удивился:
– Яки гроши? А? Никаких твоих грошей у меня нету. А так, нема. Приезжать нечего. Я сам без работы другую неделю. И болею. Какая болезнь? Госконтроль. Слыхал про такую? И больше по ночам не звони. Бувай!
Тернюк, повесив трубку, выругался. Нехорошо выругался в адрес дяди.
– Самостийна сволота. Недорезанный бандит. Строй с таким коммунизм.
Тут же позвонил на квартиру к Дымченко. Подошла жена:
– Влас Тимофеевич в командировке. Кто говорит?
– Вы меня знаете, я вам серые смушки привозил.
– А-а! Нет Власа Тимофеевича, – голос понизился.
– Надолго уехал?
– Наверное, не скоро вернется, – и всхлипнула. Тернюк вторично повесил трубку. Расплатился и вышел на улицу.
– И що это на свете делается, куда ни позвонишь… имущество опечатано. Наверное, какая-то кампания проходит, що всех хватают. Ну прямо житья никакого нету.
Мимо Тернюка проносились десятитонные грузовики, шипели пневматические тормоза у светофоров. Со складов на грузовые рампы железной дороги везли кипы искусственной кожи, тонкие сукна, нейлоновые и меховые изделия, на стройки – кирпич, блоки, лакокраски, стекло…
Неслись белые цистерны «Молоко», серебристые авторефрижераторы, во многих окнах горел свет, склонившись над столами, чертили проекты студенты, изобретатели, конструкторы, архитекторы… Ночные экскаваторы спешно рыли траншеи для новых линий газопровода, уличного освещения.
Жизнь шла, как всегда, в темпе и творческом напряжении.
Вот этой жизнью и был страшно недоволен Тернюк. Утром хозяйка сказала гостю:
– Дай-ка, милый, свой паспорт. Схожу в домоуправление. Заявить надо, кто у меня проживает.
– Да может, я сегодня уеду. Ночью говорил по телефону, вызывают в Москву.
Нет, паспорт он показать не может.
– Смотри. Без прописки не пущу ночевать.
«Поеду», – решил Тернюк.
Расплатился, взял чемодан и, недовольный порядками, поехал на вокзал.
В вокзальном ресторане напился. Больше недели Тернюк колесил из города в город. Сутки прожил в Вологде, два дня в Ярославле, спустился теплоходом до Горького и наконец прибыл в Черкассы. Сел в автобус и доехал до пригорода, где жила тётка Олена.
В Горьком Тернюк изменил облик. Купил осеннее пальто, толстую кепку. Со вздохом вспомнил чемодан, оставшийся в Ломоносовеке в гостинице «Двина» (новая рубашка, шёлковые носки). Надел костюм, полуботинки и в таком виде прибыл в Черкассы. Жалел о шевелюре, но ничего не поделаешь – такая жизнь теперь, приходится идти на жертвы.
Тётка Олена, женщина лет сорока пяти, темноглазая, чуть скуластая, крепкая, как спелая тыква, не очень приветливо встретила племянника.
– В Харьков заезжал? – спросила Олена, ставя на стол борщ.
– По телефону говорил. – Ну як там?
– Здоровы. Привет передавали.
Тётка Олена не подымала глаз, губы в ниточку. Трижды нервно вытерла фартуком сухие руки. Убрала посуду, суетясь, сказала:
