Код Онегина - Даун Брэйн (лучшие бесплатные книги txt) 📗
— Нет, мы в Москве живем…
Старушка, судя по выражению ее лица, была растрогана до крайности тем, что бритоголовый москвич приехал в такую глушь ради Пушкина, но все-таки попросила у Саши паспорт. Саша — он уже понимал, что надо быть осторожным, когда речь — быть может — идет о ба-альших деньгах, — сказал, что забыл паспорт дома.
— Взрослые что дети, — сказала старушка добродушно. — Дневник дома забыл, ручку забыл, паспорт забыл… А голову ты дома не забыл?
Они посмеялись. Потом старушка, окончательно размягчившаяся сердцем, спросила Сашу, какие именно произведения Пушкина ему нужны, и он назвал, что смог вспомнить: Дубровский, Капитанская дочка, Евгений Онегин… Библиотекарша усадила Сашу за столик — он еле втиснулся на детское сиденье, чувствуя себя слонопотамом, — и принесла ему несколько книг. Он стал пролистывать их. В одной он обнаружил то, что искал. Старушка не смотрела на него: в библиотеку пришли дети, и она была с ними занята. Он осторожно достал из кармана свои листочки, развернул их и, прячась (как в школе, со шпорами!) стал разглядывать, сличая с фотографией, где был почерканный черновик какого-то стихотворения. Почерк был очень похож, и манера черкать похожа. Но эта информация была не новая. Ему и так уже двое сказали, что почерк похож. Он просто хотел убедиться: Олег говорит, что верить можно лишь тому, что сам увидишь.
Дети, шумя, отошли от стойки; Саша вздрогнул, как пойманный за списыванием на контрольной, поспешно захлопнул книгу и сунул листочки обратно в карман. Он еще минут десять сидел, делая вид, что читает. «Смилуйся, государыня рыбка! Что мне делать с проклятою бабой? Уж не хочет она быть царицей, хочет быть владычицей морскою…» Бабы — да, они вечно чего-то хотят, и сколько ни дай, все им мало. Неужто и Катя такая? Наташка-то была именно такая. Саша прекрасно знал, что Пушкин погиб из-за бабы. Тоже, кстати, Наташка. Плохое имя. До сих пор, сколько жил с Наташкой, не задумывался об этом совпадении, а ведь мог бы: фамилия-то его, между прочим, Пушкин… В школе его дразнили за имя и фамилию ужасно, и он Пушкина невзлюбил. Не надо было маме так его называть. Нет, никакие не родственники, сама по себе фамилия-то распространенная, Пушкиных в России — что грязи. В школе был завуч Пушкин. Оксана Пушкина есть, какую-то передачу по телевизору ведет. И даже на фирме у них сейчас работает один Пушкин, но — Гена. Геннадий Пушкин — и никто не смеется над ним. А над Александром смеются. Хотя теперь, когда он взрослый, уже не смеются. Саша пролистал еще несколько страниц. «Ум у бабы догадлив, на всякие хитрости повадлив…» Ох, видно, натерпелся тезка от бабья. Саша отдал книги старушке, вежливо попрощался и ушел, провожаемый улыбкой. Нечасто в детскую библиотеку приходит громадный тридцатилетний дядя, чтоб освежить в памяти строки из классика.
Когда он входил уже в свой магазин, с ним в дверях столкнулся и наступил ему на ногу какой-то долговязый негр в лиловых брюках. «И развелось же их! А все Пушкин…» Саша немножко обругал негра, и тот на чистом русском извинился. От негров пахло странно — не то что бы плохо, но как-то не так, как от белых людей, — и Саше было неприятно физическое столкновение с негром, да и ботинка начищенного жалко. Но он, конечно, не рассердился на негра всерьез: судя по прикиду, модели телефона и часам, негр был вполне платежеспособным покупателем (новый русский негр), и его интерес к дорогим тренажерам не мог Сашу не радовать.
IV
Высокомерный молдаван Илья совершенно напрасно называл Сашу уголовной рожей; Саша с жуликами отродясь никаких дел не имел, он был честным бизнесменом: Олег взял его к себе в долю уже на том этапе, когда никакой уголовщины не было нужно. (Налоги не в счет, и лично Саша этим никогда не занимался.) А вот теперь Саше были очень нужны знакомые жулики, но не абы какие, а спецы, которые могли бы оценить рукопись и, если она вдруг окажется настоящей, помочь продать ее за границу. Саша был твердо уверен, что продавать такие вещи можно только иностранцам. В то же время он отлично понимал, что жулики-спецы его кинут. Он знал, что у Олега есть такие знакомые, а знакомые не кидают — во всяком случае, таких людей, как Олег. Но он не решался обратиться с этим к Олегу. Ведь тогда пришлось бы делиться, а делиться не хотелось даже с Олегом: при всей своей преданности Олегу и благодарности ему Саша вполне отдавал себе отчет в том, что Олег половиной не ограничится.
Положение его было очень трудное, и он ни с кем не мог посоветоваться. Пойти опять к ботанику, предложить долю? Может, и так… Существовали еще всякие аукционы, только и слышишь: с аукциона продали то, продали се… Но ведь облапошат и там! Не облапошивают (как правило) только отец с матерью… Отец Саши куда-то сгинул лет тридцать тому назад, а красивая и легкомысленная его мама недавно в шестой, не то в седьмой раз вышла замуж, Саша еще и адреса-то ее нового не знал, а советовался с нею в последний раз, когда учился в школе. Будущие тесть с тещей — люди очень образованные и в то же время не ханжи, они жить умеют; они, возможно, подсказали бы какие-то ходы-выходы. Но они далеко, а по телефону об этом не поговоришь.
Однако неразрешимых проблем не бывает; пару дней спустя Саша через школьного товарища — не Олега, другого, — вышел на искомого спеца, и была забита стрелка. Спец оказался весьма благообразен с виду, сед, красив, говорил, как университетский профессор, и Саша сразу понял: жульман каких поискать. Но и со спецом повторилась знакомая ситуация: тот мялся, крутил, явно сбивал цену, затем попросил оставить рукопись на экспертизу. Саша предложил ксерокопию, к тому времени он уже сделал их несколько. Спец взял ксерокопию, но все равно просил оригинал; судя по величине залога, что предложил спец, Саша понял: Пушкин не Пушкин, а штуковина интересная. Нужно было на что-то решаться, без экспертизы не обойтись, кота в мешке никто не купит. И он решился отдать спецу листик — из тех, что были не двойные. Только тут он обнаружил, что последнего, десятого, самого исчерканного и грязного листка недостает. Он не заметил этого, когда снимал вчера копии. Он бы, конечно, заметил, если б снимал их сам, у себя в офисе, но в офисе он это сделать забыл, а вспомнил, когда уже подъехал к своему дому, и зашел в супермаркет, где всегда брал продукты, там у них ксерокс есть, и протянул листки девушке, что обслуживала ксерокс. Листок, надо полагать, остался внутри ксерокса, последние листки вечно все там забывают. Но копии-то Саша все взял, сразу пачкой, а от десятого копии не осталось, значит, его уже не было, когда он отдавал листки девушке. «Один листок — блин, это же десять процентов! Если вся рукопись стоит, к примеру, тысяч пятьсот, то десять процентов — это… И даже от ста тысяч потерять одну десятую было жалко».
Спец ждал, и Саша скрепя сердце отдал ему другой листочек, девятый, предпоследний. Залог-то вон какой, можно не бояться. Он все же заехал в супермаркет и учинил девушке допрос с пристрастием, но та клялась, что никакого листка не забыла в ксероксе, не потеряла и не украла, и в доказательство сунула Саше под нос свой гроссбух, где записывала работу, — из записей действительно следовало, что листков было пять — четыре двойных и еще один, то есть всего девять, — и деньги с Саши взяли как за пять листков. Дурак, не пересчитал сдачу, да что сдача, он даже не спросил, сколько стоит копия, просто сунул стольник и взял сдачу не глядя, он никогда сдачу с таких мелких денег не пересчитывал. Но где ж он мог посеять этот чертов листочек?! Только в детской библиотеке, когда второпях собирал бумажки; он сунул его в книгу, а потом забыл вытащить, а может, листочек приклеился к страницам. Какая это была книга? Понятно, что Пушкин, но какая именно? Сказки? Нет, вроде бы фотоснимок почерка был не в той книге, где сказки. Но, в конце концов, хоть бы там было и триста томов Пушкина, он найдет свои деньги. Он уже верил, что деньги будут. И помчался в Подольск, к милой старушке.
