Рассказы - Литовкин Сергей Георгиевич (читать книги полностью без сокращений бесплатно .TXT) 📗
Строгий выговор с Сани сняли уже через полгода...
АРБАТСКИЙ ВОЕННЫЙ ОКРУГ (Штрихи перестроечного куража)
Вторая половина восьмидесятых. В нашем руководящем военном главке — политучеба. Этажи пусты. Только я, дежурный по управлению, оставлен без идеологического пайка. Да, еще начальник — генерал-лейтенант уклонился от приема оного, что, естественно, не нашего ума дело. Сидит в кабинете, смотрит телевизор.
Синхронно с началом движения командирской двери в мой служебный «предбанник» вскакиваю со стула и столбенею, сопровождая взглядом выходящего генерала. Стойка «смирно» и еще чуть-чуть смирнее. Так надо для соблюдения принятого этикета. Игнорирование этого правила, наряду с другими нарушениями, периодически выталкивает офицеров в места, не только отдаленные, но и — скуднооплачиваемые.
— Пройдусь по управлению, — говорит начальник мягким, приветливым голосом, дирижерским движением руки предоставляя мне право сделать выдох или, что маловероятно, но внешне похоже, отпуская мои грехи. Выхожу вслед за ним в коридор и наблюдаю, не теряя из вида многочисленные телефоны в дежурке, за неторопливым его перемещением по нашему длинному коридору, ненамного уступающему по протяженности крейсерской палубе.
Из бокового коридорного ответвления встречным курсом неожиданно появляется один из наших авиационных полковников с папкой под мышкой. Скорость и направление его движения не оставляют иллюзий. Он, несомненно, прибыл извне и спешит в туалет. И туда ему надо уже давно и срочно. Думается, что он был бы готов и пробежаться, но свято соблюдает завет: — «Бегущий полковник в мирное время вызывает недоумение, а в военное — панику». Зная нашего «летуна», могу предположить, что только высокие государственные интересы воспрепятствовали ему спокойно поглощать политжвачку, ежечасно прерываясь на перекур с оправлением естественных и прочих надобностей. При виде генерала он вытормаживает и выполняет соответствующую стойку, пропуская начальство мимо себя, несколько, однако, переминаясь с ноги на ногу, что можно оправдать только изнурительным долготерпением. Наверное, все знают, как это тяжко бывает переносить. Он уже собирается сделать последний рывок, благо до цели остается не более десятка метров, но не тут-то было. Генерал, не ограничившись кивком, приближается к нему и удостаивает рукопожатия. Этого ему мало. Взяв полковника под локоть, он начинает прогуливаться с ним туда-обратно по коридору, ведя неторопливую беседу. Когда эта парочка приближается в очередной раз к дежурке, я слышу, что ответы на командирские вопросы становятся все глуше и замедленнее. Прислушиваясь к шагам через приоткрытую дверь, я все более проникаюсь сочувствием к сослуживцу.
— Хоть бы кто-нибудь позвонил, — думаю я, надеясь, что приглашением генерала к телефону смогу освободить товарища от принудительной прогулки. Однако никто не проявляется — все хором перестраиваются.
Снова выглядываю из двери и встречаюсь взглядом с полковником. Тот напоминает волка, попавшего в капкан и отгрызающего себе лапу. Страдание и воля — вот излучение его глаз. В течение последующих десяти минут этой прогулки в его голосе начинают прорезаться трагические нотки на фоне все возрастающей неравномерности семенящей походки.
— Попроси добро удалиться!! — посылаю я телепатический сигнал, но — нет, моцион продолжается и кажется бесконечным. Я бы так, наверно, не смог. Кто там в желтой прессе злопыхал о паркетных офицерах? Его бы на такой выгул по ковролину. Раздается звонок. Я с надеждой хватаю трубку городского телефона. Жена одного из наших интересуется: когда будет выплата денежного довольствия. Я отвечаю, что не знаю. Это — чистая правда. Прогулка продолжается.
На первый взгляд смотрится прелестно. Генерал, не чураясь, более получаса дружески беседует с подчиненным, вникая в его заботы. Перестройка в действии. А на деле — все не так, как кажется.
Наконец, командир, после заключительного рукопожатия, оставив свою жертву в наиболее удаленной от туалета точке маршрута, возвращается восвояси. Проходя мимо меня, выполняющего стойку, он бодро хмыкает и снова отпускает мне грехи. Только секунд через двадцать в коридоре слышится топот. Я гляжу вслед бегущему. Проходы пусты, никого. Все перестраиваются. Недоумевать некому, ну и для паники — пока еще не время.
Через пару дней, а потом и еще неоднократно, я видел генерала, прогуливавшегося по нашему управленческому коридору с кем-либо из офицеров. Своих собеседников он обычно крепко держал за локоть. Кажется, я знаю, где он их вылавливал.
ДОБРО НА СХОД
Этот военный госпиталь — один из лучших. Двухместные палаты со всеми удобствами. Отличный спортзал с тренажерами. Всякие чудесные аппараты для физиотерапии. Мечта. Нет только телефонов в номерах, они водятся в генеральских люксах. Строго говоря, госпиталь — не совсем госпиталь, а реабилитационный центр. Поэтому условия — получше, а психологов и психиатров — побольше. Занесло меня сюда в девяносто шестом, когда я написал рапорт с просьбой об увольнении со службы по болезни. Прослужив к тому времени почти тридцать лет, я давно готовил себя к этому шагу, но оттягивал окончательное решение. Уже изрядно подзабылась бурная флотская молодость, а моей последней деятельностью было руководство небольшой группой офицеров центрального аппарата, осуществлявших координацию научных работ в одной неширокой, но плодотворной полосе оборонных исследований. Конечно, здорово донимал радикулит и периодически вылезали всякие болячки, но если бы не полное отсутствие всяческих перспектив, я бы еще потерпел и не спешил. Последнее самое решительное решение мне удалось принять после окончания работы над формулировкой особенностей текущего момента. Вот она:
— Любая дальнейшая деятельность на моем посту если не бессмысленна, то — преступна.
Помог мне это понять мой товарищ — руководитель одной научной организации, профессор, доктор и все такое. Заглянул он тогда ко мне в кабинет с вопросом о вариантах дальнейшего финансирования исследований, которые вела его контора по заказам нашей.
— Скажи честно, — спросил он, — сколько лимонов нам выкатится в этом квартале?
— Ну, точно не знаю, — пожал я плечами, — грозятся увеличить перечисления процентов на пятнадцать.
— При исходном мизере и невменяемой инфляции — просто царский подарок. Давай готовить постановление о прекращении работ. Сам я давно живу на импортные гранты, но орлы мои от нищеты уже разлетелись, — профессор вздохнул и криво улыбнулся, — помнишь доклад Петру о строительстве Флота?
— Дал Сенат нам сто рублев на постройку кораблев, это, что ли? — ответил я.
— Ага. Девяносто три рубли — прогуляли, пропили. И осталось семь рублев на постройку кораблев, — продолжил он.
— Но и на эти семь рублев — мы настроим кораблев! — закончил, было, я бодро, но осекся. Мой собеседник показал мне кукиш.
— Не та, нынче элементная база да и Петра на горизонте не видно, чтобы взять казнокрадов за цугундер. Прощай, товарищ. Помнишь, как меня в это грязное дело заманил? Золотые горы обещал. Теперь на внешний рынок не вылезешь — замаран связью с оборонкой. А так, торговали бы мы своими разработками и поделками на площади Тяньаньмынь. Я бы на твоем месте застрелился, — продолжил он, но вдруг замолк и внимательно проследил за движением моей руки.
Копаясь в ящике стола в поисках сигарет, я подмигнул ему и успокоил.
— Не строй диких иллюзий — не застрелюсь. Как в девяносто третьем пистолеты изъяли, подозревая всех в нелояльности, так еще и не вернули. Мне, во всяком случае. Телефоны, правда, включили, — я гордо погладил глянцевые бока аппаратов.
— Мой лучший ученик вчера в Германию умотал. — Профессор закурил предложенную сигарету, — С одним осциллоскопом и пассатижами их годовой план натурных экспериментов выполняет. Такие кадры только Россия дает. А я, пожалуй, поеду в Штаты, лекции почитаю. Все лучше, чем шоколадками торговать. Надеюсь, кончится когда-нибудь этот бардак. А свои семь рублев пропей лучше сам, а то — другие прокутят. Пропадут неправедно. На дело — мало, а на глупости — как раз.
