Разговорчики в строю № 3. Лучшее за 5 лет. - Крюков Михаил Григорьевич "профессор Тимирзяев" (читать книги онлайн без регистрации TXT) 📗

Он пожирал их с утробным урчанием, уничтожал, как Троцкий классовых врагов, а потом долго рыгал и свиристел желудком. Прозвище он носил единое для всех грузин на флоте. В начале службы был он «Биджо», а перевалив за экватор священного долга, под ДМБ, логически становился «Кацо». Вообще, грузины ребята хорошие, и если где–то и проштрафятся, то от командира зачастую слышат: «Ну что же ты, генацвале?». И им бывает стыдно.

В общем, палубных работников на флоте называли пехотой, мотористов – маслопупами, а водолазов – мутами, от слова мутить. Наверное, воду, что ж ещё?

Вся эта история с салом и закрутилась вокруг водолазов. Нас было четверо. Двое, Женька и Камиль, одного призыва и из Питера, и поэтому считались земляками. Виталик по фамилии Карасик был с Украины. Был он сварщиком, причём варил одинаково хорошо и под водой и над ней. Я был старшиной команды и тоже из Питера, поэтому молодых особо не грузил. Да и не к чему это было. Каждый из нас чётко знал своё место во флотской иерархии и также исполнял свои обязанности по службе.

Вообще, у нас как-то не принято было годковать (гонять молодых по делу и без такового); водолазам вообще это свойственно в меньшей степени, нежели в других частях. Какая тут годковщина, когда жизнь человека под водой зависит от тех, кто на палубе. А это не всегда военные одного призыва. У нас как-то всё было основано на уважении. Да и нас с Виталькой всегда старались называть просто по отчеству. Меня – Петровичем, его – Иванычем, хотя с такой фамилией можно обойтись без прозвища.

Моряки жили в носовом кубрике, командиры по каютам, а мы в водолазке на корме. Начальство к нам заходило, предварительно постучав. В этом тоже был элемент уважения к нашей работе и к нам. Пароход наш стоял у плавмастерской. У нас был свой телефон. К нам вообще никто не ходил и по пустякам не придирался. Все знали: чуть что, мы пойдём по первому свистку, на то мы и спасатели. Командиры носили кожаные регланы, а мы – морпеховские куртки без погон, бежевые верблюжьи свитера и фески. Флотские ботинки или «гады» на севере не особо носят, всё больше как-то яловые тяжеленные сапоги, что гораздо теплее. На севере вообще-то холодно. Мы же, по причине крутизны, носили укороченные морпеховские. Единственным атрибутом, по которому нас можно было принять за военных, это чёрная пилотка со звёздочкой, которая, находясь в кармане, сразу превращала нас в гражданских. В общем, от нас за милю веяло романтикой и какой-то непонятной многим крутизной. Лишних вопросов не задавали и в дела наши не лезли.

Тем не менее, это была нормальная морская служба. По утрам приходили командиры, если им было, где ночевать, кроме своих кают, получали задание на день, и мы отдавали концы и шлёпали к месту работы. Матросы шустрили на палубе, всё время что-то шкрябая или крася. Когда было холодно на палубе, они плели в кубрике концы и маты. Марик был большой специалист в боцманском ремесле. Мотористы ковырялись в машине. А мы ныряли. А раз мы ныряли, значит, и судно выполняло боевую задачу. Мы снимали намотки с винтов, заделывали пробоины, осматривали винты и причальные стенки. В общем, содержательно проводили время.

Как–то командир заметил, что хорошо бы нам иметь своего человека на плавмастерской, который бы там всё и всех знал, и по необходимости делал бы работу, которую лучше делать всё-таки на заводе, а не на коленках. Он оперативно посетил начальника плавучки, они вместе полакомились «шилом», после чего ремонтник сказал: «Кулибина не обещаю, но кого-нибудь подберу». И подобрал.

Утром после всеобщего подъёма флага, когда отыграли корабельные горны, мы услышали странный голос с борта мастерской. «Водолазыыыы! Водолазыыы!» – кричало какое–то чудовище с непонятным акцентом.

На палубе мастерской стояло нечто невзрачное в бескозырке, больше нужного на 3 размера и по этой причине облокотившейся на большие, оттопыренные уши. Одето нечто было в промасленный зелёный ватник и зелёный же солдатский сидор (вещмешок) на плечах.

– Снизойди и представься! – сказал боцман и странно так посмотрел на командира.

Видно, мало вчера «шила» съели! Подляна, блин! Воин сполз по трапу и ударил строевым с отданием воинской чести в движении. Что-то гортанно прокричав, он протянул бумазею, на которой ровным писарским почерком было выведено: «Командировочное предписание», и даже стояла печать. Из бумаги следовало, что матрос рембата Насрулло Темирбаев командируется на наш геройский пароход.

– Этого нам только не хватало! Не экипаж, а интербригада какая-то! – сказал командир, и, буркнув под нос что-то про маму и верблюжью колючку, ушёл в каюту долечивать болевшее со вчерашнего.

Ара тут же окрестил воина Сруликом и выразил общее мнение, что хорошо бы бойца отмыть и накормить.

– Потом и ответ держать будет, – добавил Виталик, и все разошлись по работам.

День был субботний, работ не было, и все занимались профилактикой механизмов по заведованию. Боцман загнал командированного в душ, заставил раздеться, и, надев рабочую рукавицу, отнёс его шмотки в мусорный бак. Потом, ткнув палкой от швабры в те места, которые надо было тереть особенно тщательно, выдал Срулику кусок хозяйственного мыла с мочалкой и удалился. За борт из душевой лилась жидкость грязно-жёлтого цвета с клочьями серой пены. В одно из контрольных посещений отмываемого, боцман, глядя на его ноги, спросил: «А что это ты, милый, в носках стоишь?». На это обрабатываемый, встав по стойке «смирно», громко отрапортовал: «Нэт насок никакой, товарыщ боцман!». Марик вздохнул, выдал бойцу ещё один кусок мыла и удалился до следующего контрольного посещения.

Когда за борт полилась практически чистая вода, боцман решил процедуру закончить. Тарасыч качал головой и бубнил под нос: «Половину месячного запаса за борт слил, басмач!» – имея в виду пресную воду. Выдав матросику новые ситцевые трусы и тельняшку б/у из закромов Родины, боцман отвёл его в кают-компанию и усадил за стол. Срулик сидел на рундуке, болтая тонкими ножками в тапках из голенища валенка, чинно сложив руки на коленях, и ждал команды. А команда: «Команде обедать!» отгремела на всех кораблях тому назад часа два и, пока страдальца отмывали, все уже снова занялись своими делами.

Воин сидел за столом, непривычно для самого себя чистый, и рассматривал окружающую действительность. Напротив сидели мы с боцманом и, конечно, Ара. Не мог он пропустить грядущее веселье и поэтому, сидя с нами, вертел в руках кусок пропиленового кончика, делая вид, что занимается изготовлением выброски. Эдис в белом колпаке и двубортной, как в ресторане, поварской тужурке, принёс на подносе миску с солянкой и огромную, с поллаптя, котлету с жареной картошкой. Достал из холодильника запотелую литровую банку с компотом из чернослива и присел рядом. Страдалец молотил ложкой всё подряд, а Марик вдруг ляпнул ни к селу, ни к городу: «Был у нас один такой западэнец (имея в виду аборигена Западной Украины), метал всё, что не приколочено. Потом называл всех москалями проклятыми, вместо спасибо».

– Ну и чем всё дело кончилось? – живо поинтересовался Ара.

– Да начал он рассказывать, как его дед по лесам бегал, да москалей-коммунистов стрелял, ну и врезал я ему баночкой [66] по зубам. Вынес четыре зуба, он потом шипел, как змей. Ну, какой я ему москаль? Да и батька мой парторгом работал, а мама моя украинка с под Полтавы. Я даже не обрезанный. Мама не позволила, жаль только баба Фира, она у меня в Одессе живёт, очень обижалась.

Эту тему Ара не мог оставить без внимания.

– Так, стало быть, ты не Розенблюм, а Розенблюмченко? – давя смех во внутренних органах, спросил Ара.

– Уймитесь, семиты!– донёсся расслабленный голос арийца из открытой двери каюты. – Кончай бакланить, дракон (так кое-где боцманов называют, традиция!), подбери лучше басмачу робишку в своих недрах.

– Давай, на палубу шуруй, клизма ереванская! – якобы обидевшись, сказал мичман, зная, что Ара попал на флот с 3 курса Ереванского мединститута.