Юмористические произведения - Тэффи Надежда Александровна (читать полную версию книги txt) 📗
Где-то, в глубине души, еще теплилось в ней сознание всего ужаса ее положения, и иногда, по ночам или даже днем, когда воротничок стирался, она рыдала и молилась, но не находила выхода.
Раз даже она решилась открыть все мужу, но честный малый подумал, что она просто глупо пошутила, и, желая польстить, долго хохотал.
Так дело шло все хуже и хуже.
Вы спросите, почему не догадалась она просто-напросто вышвырнуть за окно крахмальную дрянь?
Она не могла. Это не странно. Все психиатры знают, что для нервных и слабосильных людей некоторые страдания, несмотря на всю мучительность их, становятся необходимыми, И не променяют они эту сладкую муку на здоровое спокойствие — ни за что на свете.
Итак, Олечка слабела все больше и больше в этой борьбе, а воротник укреплялся и властвовал.
Однажды ее пригласили на вечер.
Прежде она нигде не бывала, но теперь воротник напялился на ее шею и поехал в гости. Там он вел себя развязно до неприличия и вертел ее головой направо и налево.
За ужином студент, Олечкин сосед, пожал ей под столом ногу.
Олечка вся вспыхнула от негодования, но воротник за нее ответил:
— Только-то?
Олечка со стыдом и ужасом слушала и думала:
— Господи! Куда я попала?!
После ужина студент вызвался проводить ее домой. Воротник поблагодарил и радостно согласился прежде, чем Олечка успела сообразить, в чем дело.
Едва сели на извозчика, как студент зашептал страстно:
— Моя дорогая!
А воротник пошло захихикал в ответ.
Тогда студент обнял Олечку и поцеловал прямо в губы. Усы у него были мокрые, и весь поцелуй дышал маринованной корюшкой, которую подавали за ужином.
Олечка чуть не заплакала от стыда и обиды, а воротник ухарски повернул ее голову и снова хихикнул:
— Только-то?
Потом студент с воротником поехали в ресторан, слушать румын. Пошли в кабинет.
— Да ведь здесь нет никакой музыки! — возмущалась Олечка.
Но студент с воротником не обращали на нее никакого внимания. Они пили ликер, говорили пошлости и целовались.
Вернулась Олечка домой уже утром. Двери ей открыл сам честный муж.
Он был бледен и держал в руках ломбардные квитанции, вытащенные из Олечкиного стола.
— Где ты была? Я не спал всю ночь! Где ты была? Вся душа у нее дрожала, но воротник ловко вел свою линию.
— Где была? Со студентом болталась! Честный муж пошатнулся.
— Оля! Олечка! Что с тобой! Скажи, зачем ты закладывала вещи? Зачем занимала у Сатовых и у Яниных? Куда ты девала деньги?
— Деньги? Профукала!
И, заложив руки в карманы, она громко свистнула, чего прежде никогда не умела. Да и знала ли она это дурацкое слово — «профукала»? Она ли это сказала?
Честный муж бросил ее и перевелся в другой город.
Но что горше всего, так это то, что на другой же день после его отъезда воротник потерялся в стирке.
Кроткая Олечка служит в банке.
Она так скромна, что краснеет даже при слове «омнибус», потому что оно похоже на «обнимусь».
— А где воротник? — спросите вы.
— А я-то почем знаю, — отвечу я. — Он отдан был прачке, с нее и спрашивайте.
Эх, жизнь!
СЕЗОН БЛЕДНОЛИЦЫХ
Когда наступает так называемый «летний сезон», жены, матери, сестры, дети, няньки, кухарки и гувернантки, — словом, вся проза жизни, выезжают из города.
Как ни странно, но, кроме признанных законов природы и гражданина, существуют еще такие, о которых никто не знает, но которым все слепо подчиняются.
Скажите, есть ли такой закон, что человек летом непременно должен съезжать с того места, где он живет зимой?
Я знаю, что вы скажете.
Вы скажете, что закона такого нет, но что человеку вполне естественно менять душный город на деревенскую прохладу.
Вот тут-то вы и попадете впросак: о прохладе никто и не заботится.
Докажу примером.
Сотни петербуржцев едут на лето в Лугу. А жители Луги выезжают в окрестности города. Провинциалы сплошь и рядом приезжают на лето в Петербург (вы скажете — за прохладой?). Многие ездят летом в Севастополь, откуда местные жители разбегаются. Или в Одессу, которая летом тоже невыносима.
Не ясно ли, что дело здесь не в прохладе?
Признаемся откровенно:
— Каждое лето находит на нас странная блажь. И гоняет нас с места на место.
Если же сами мы не можем почему-либо сдвинуться, то выгоняем, по крайней мере, жену с гувернантками.
Остается в городе только «труженик-муж бледнолицый», которому, как известно, «не до сна».
И весь город принимает особый, «бледнолицый», вид.
Женщин и детей становится меньше.
Шляпы на женщинах становятся больше.
Открываются загородные сады и театры.
В театрах особый, «бледнолицый», репертуар; танцуют «матчиш», лягают «поло-поло» и лают басом «паргвай-гвай-гвай». Последнее считается пикантным.
Все пьесы стараются ставить с музыкой. О постановке не особенно заботятся, потому что все равно ничего не видно.
Если сидишь во втором ряду, то иногда можно ухитриться увидеть кусочек сцены в щелочку между ухом и шляпой той дамы, которая сидит в первом ряду.
Остальные ничего не видят.
Один провинциал приехал специально в Петербург посмотреть «Веселую вдову».
Очень разочаровался.
— Вот так веселая вдова! Нечего сказать! Просто черная будка с зеленым бантом. Музыка еще туда-сюда, а уж посмотреть совсем не на что.
Ну, на то он и провинциал. Опытных людей не проведешь!
Они живо разберут, что шляпа, а что сцена.
Опытному человеку если станет любопытно, что на сцене происходит, он поманит к себе капельдинера, сунет ему двугривенный и шепнет на ушко:
— Пойди-ка ты, братец, да разнюхай хорошенько, что у них там делается. Потом приди, расскажи. Толково расскажешь — еще гривенник получишь.
Капельдинеру, конечно, приятно тоже заработать. Ну, он и старается. Если усердный человек попадется, так он так распишет, что и смотреть не надо. Лучше автора.
В Зоологическом саду тоже начинается «бледнолицый» сезон.
Администрация деятельно к нему готовится.
Всюду прибиты дощечки с самыми странными надписями, предугадывающими и запрещающими самые неожиданные ваши желания.
«Медведя покорнейше просят зонтиком не дразнить».
Какие тонкие психологи додумались до этих слов! Как могли они знать, что при виде медведя у человека должно явиться непреодолимое желание дразнить его зонтиком? И почему именно зонтиком? Как жутко, что самые сокровенные и темные движения нашей души предугаданы администрацией Зоологического сада!
«Не совать окурков верблюду в нос» тоже «покорнейше просят господ посетителей».
Заметьте, какая спецификация. Администрация прекрасно знает, что никому не придет в голову дразнить верблюда зонтиком или совать окурки медведю в нос. Поэтому это и не запрещается. Вероятно, даже и случая такого не было.
Действительно, где же найдется такой идиот, который стал бы дразнить верблюда зонтиком? Вот медведя—это вполне естественно. Хотя и нехорошо.
Какое, должно быть, странное представление о людях сложилось у зверей Зоологического сада!
Двуногие, красноносые, с трудом удерживающие равновесие.
У их самок болтаются меховые хвосты совсем не на том месте, где это указано природой для всех животных… А на голове у них птичьи трупы…
Ходят красноносые, смотрят тусклыми глазами в благородные горящие звериные очи.
Высовывает тюлень голову из своей грязной лужи. С недоумением оглядывается кругом.
— Эт-та что за рыба? — тычет зонтиком двуногий. — Че-а-ек! Свари мне из нее уху! На пять персон!
