Возвращение Остапа Крымова - Катунин Василий (читать книгу онлайн бесплатно полностью без регистрации txt) 📗

Если бы ты помолчал, то выглядел бы намного умнее, — обиделась Вика.

Молчание — признак ума только тогда, когда нет других признаков.

Ты — жуткий циник. Ну, что я могу о тебе подумать?

Не будь подозрительной — не ищи во всем, что слышишь, смысл. Никогда не торопись делать выводы о человеке. Вот лично во мне сидят три сущности — практически три разных человека. Первый — тот, которого видят все. Его функция — борьба за существование и охрана двух других сущностей. Вторая — это то, что я есть с самыми близкими и сам с собой. Это более ранимый, простой и веселый человек. И третья — это подсознание. Это то, что вмещает нераскрывшиеся таланты и подавленные пороки. Эту сущность может изредка увидеть только сам ее носитель или врач-психиатр. А в целом мы все — едины в трех своих ипостасях, как Боги. Да мы и созданы по образу и подобию Богов. Языческих, конечно. Страшно порочные были существа. Завистники, садисты и дураки. Если наследственность людей — от греческих Богов, то тогда неудивительно, что все мы такие козлы.

Как же подобраться к твоей хотя бы второй сущности? Мне очень интересно.

Записывайся в категорию близких. Многие женщины узнают мужчин только после брака. Вообще брак — это когда постепенно узнаешь, кто был идеалом твоей жены до свадьбы.

Ну уж нет, после твоих комментариев ни в какой брак меня силой не затащишь. А на брак с детектором лжи — тем более. Ладно, идем, а то еще пару твоих перлов, и мне ничего не останется, как прогнать тебя.

В этот вечер…

Огненно-рыжий каталонский закат лениво сполз с картины Сальвадора Дали и замел украинское небо затухающим багрянцем, разбросав до горизонта красно-коричневые пятна обезвоженных облаков, сухих и тонких, как египетский пергамент. Медная боевая труба пропела раскаленным горном усталый и тягучий сигнал отбоя. Эта мелодия, теплая и уютная, как улыбка еще молодой матери, принесла мир и покой в душу, заставляя замереть все чувства, кроме одного — неугасимого пламени жажды познания чужого тела. В этот застывший миг заката, когда умирающий свет покорно уносит с собой все твои дневные грехи, замедлившиеся жизненные соки пульсируют в синих трепещущих венах и томят тело ощущением невосполнимого недостатка любви, такого же смертельно удушающего, как недостаток кислорода. Загадочная сила жизни, еще не остывшая настолько, чтобы снизойти до сна, находит свое родство с пылающим небом и вибрирующим солнцем, погружающимся сладко и неотвратимо в недра горизонта. Эта сила жаждет последнего вздоха дня как начала перехода души в другое измерение, исполненное любви и вожделения обнаженной плоти. И утомленная природа готова всех нас — от одноклеточных до «гомосапиенс» — одинаково любить, ставя на один уровень деление клетки и деление человеческих полов, как единый основной принцип продолжения жизни. Как мотылька свет, влекут человека темнота, и это тепло тела в темноте, и эти едва различимые губы, и эта вечная тяга преодоления сладкой пытки, коей есть любовь… Боль — и ничего, кроме боли… Каждый шаг приближающейся и уходящей любви — это сменяющаяся череда различных оттенков боли, от первой пытки страха возможной потери до сладкой боли оргазма, вырывающей крик из конвульсирующего горячего тела. Ни одна боль, кроме боли, причиненной любовью, не заставляет нас так покорно и ежедневно идти на казнь и возрождение, на муку и парение над ней…

Мягко тонущее в земле солнце длинными языками пламени слизывает с неба остатки голубых пятен, оставляя на их месте зияющие черные звездные дыры, сквозь которые на остывающие траву и песок готова уже обрушиться ночь, призванная на землю только затем, чтобы венчать неповторимую секунду человеческого погружения друг в друга.

«СОЛИДАРНОСТЬ — 18»

Если раньше, до Перестройки, политики не было вообще — вместо нее была прямая красная, жирная линия партии, — то в девяностых политики было столько, что для другого уже не хватало места, времени и денег.

Бросив в массы красивое слово «перестройка», Михаил Горбачев, великий реформатор современности, не подумал, что она может оказаться подобна девке, брошенной в полк. Одним махом к политике были приобщены массы людей, не знающих, что она вообще есть на свете, начиная от киргизских пастухов и кончая московскими ворами в законе. Озверевший от давки у водочных магазинов, озлобленный от блата и пустых прилавков, народ лихо вкусил смысл сладкого слова «свобода». И когда упустившие момент коммунисты попытались в 1991-м, как всегда, просто нажать на кнопку, то их танки были остановлены всего лишь голыми кулаками и тухлыми яйцами. Начиная с этого момента, политика стала нахально и беспрепятственно разгуливать по необъятным просторам бывшей империи. Вместо того, чтобы сеять хлеб, варить сталь, с умом торговать и просто думать, все поголовно занялись политикой.

Еще в институте Остап понял самый главный жизненный постулат — в этой стране идет великий эксперимент, лишенный логики образ жизни — смесь лжи и величия, — цель которой заключается в том, чтобы наклепать как можно больше бездумно работающих человеческих механизмов.

Какими только видами бизнеса не занимался Остап Крымов за последние годы! Он устраивал сеансы спиритизма и предсказания будущего, возил за границу электротовары и икру, организовывал религиозные секты, проповедовал теорию лечения мочой, продавал западные инвестиции, руководил банком.

Далеко в прошлом осталась доперестроечная полезная для общества деятельность инженера-колхозника, выездного фотографа, художника-оформителя, строителя-шабашника, режиссера-затейника, руководителя подпольной химчистки, начальника швейного цеха, ретушера и фотонаборщика, сочинителя виршей для «Крокодила».

С младых лет Остап попал в жизненную оппозицию к общегосударственной лжи, а таких людей уже никогда не допускают к власти. Он никогда не занимался политикой, хотя знал, что ни один бизнес в мире не дает таких больших прибылей. Крымов не занимался политикой, потому что имел принципы, а политиков считал самыми беспринципными из всех двуногих, включая страуса эму.

Остап был убежден, что Иуда тоже был политиком, но плохим, потому что у него были все-таки принципы. Любой неглупый человек сразу поймет, что тридцать сребреников — только повод, необходимая деталь для назидательных составителей Библии. Просто Иуда имел принципы — он не любил Христа, — и поэтому как политик он продешевил.

Наша политика — это игра, в которой ценятся или, как говаривал спортивный обозреватель Маслаченко, хотя бы не портят игру, люди, начисто лишенные принципов, у которых то, что думается, говорится и делается, не находится ни в малейшей связи, а наоборот, — пребывает в постоянном борении, как три известные стихии.

«Бедняга Сахаров, — говорил в свое время Крымов, — как мне его жаль. Ведь умный мужик, ну зачем пошел в парламент с его здоровьем, ведь это нагрузка не для честных людей. В ссылке ему было гораздо лучше». Остап как в воду глядел.

Простой обыватель неожиданно начинает догадываться о том, что политика — это целая индустрия, только тогда, когда ему отрывают руки, затягивая на различные сборища; когда во время предвыборных кампаний его почтовый ящик вечно забит бумажным мусором с портретами задумчивых мужчин; когда бесплатно поят водкой то красные, то зеленые, а то и голубые; когда можно подписаться сразу в десяти бюллетенях и сорвать десятерную оплату; когда бесплатно от одной партии поменяют унитаз, бачок к нему — от другой, а шнурок — от третьей. И такая многопартийная система может стоять у вас в туалете четыре года, увековечивая то золотое время, когда политики вспоминают о своем народе один раз за пятилетку и готовы осыпать его щедрыми дарами. И заскучавший после выборов народ с тоской жалеет о том, что устраивают их не каждый месяц и даже не раз в квартал. Отголосовав, народ надолго лишался права воспользоваться своим избирательным правом, понимая в глубине души, что единственным правом, которое у него осталось, является только неотъемлемое право быть участником собственных похорон.